Встречи.
Главная страница

Лесосибирск-82. Записки врача стройотряда. Первая страница

-66-

6 августа. Пятница.

Могучий гимн, расстрелявший трогательную тишину утра, не смог вызвать в героических организмах членов штаба даже малейшего шевеления. Некрасов и Дзюба спали одетыми, в грязных ботинках поверх одеял. Хез одетым забрался под одеяло, из-под которого торчали грязные подошвы его ботинок. Совершенно голый, даже без трусов, Лещенко лежал поверх одеяла.

Отряд медленно и неохотно выползал из тёплых кроватей. Повара уже готовили завтрак.

В 6-30 бойцы уже собрались, а штаб был представлен лишь моей персоной. Даже железный молодой лось Лещенко не смог выползти на линейку. Обычно он всё-таки способен выйти к 6-30, чтобы потом хотя бы 30 минут покайфовать, не раздеваясь, но и его укатали крутые хмельные горки штабной жизни.

-Что скажешь, док? - закричал Тихонов из 6 бригады.

-Чего говорить? - нелепо улыбнулся я, чувствуя отвращение, понимая, что опять попал в идиотское положение, не зная как заставить язык поворачиваться на манер Князя.

-Разойтись! - зло и резко скомандовал Кутепов.

-Говорить, конечно, нечего и так всё ясно без всяких слов, - свирепо прорычал гигант Митусов.

-Сказал бы: “Равняйсь! Смирно! Какое нынче число, - бросил, проходя мимо меня, Кирилов.

-Почему мой язык не поворачивался? - думал я.

Привалившись к кухонной стойке, оттопырив зад, Князь жадно чавкал, пожирая салат из помидор, что-то говоря Ларисе Веретенниковой; всем дают по две ложки салата, а у командира - целая тарелка с верхом.

-Ты хоть что-нибудь сказал им? - обернулся ко мне Оболенский.

-Что говорить? Я не умею, не привык, - жалким тоном оправдывался я.

-Жалко. День должен начинаться со слов: “Равняйся! Смирно! Бригадирам сдать рапорта!”

-Бугров не было, - мой голос звучал противно и жалко.

-Какая разница - сдали бы их замы. Хоть объявил бы, какое сегодня число, о вчерашней игре в футбол с “Альтаиром”.

-Нет, я не знал.

-Я опоздал на три минуты. У меня часы остановились. Уже третий раз останавливаются. Может же быть так? – забросил в пасть за гнилыми зубами ложку помидор командир.

-Сомневаюсь, - приподняла плечи Веретенникова.

-А я не сомневаюсь. Я посмотрел на часы: “Чего, - думаю, - Вставать в 5-20?” И таким образом опоздал на 3 минуты – голос Князя звучал на удивление бодро.

Я заглянул в актовый зал. В нос ударил блевотно-тошнотворный запах пропитавший застывший воздух длинного узкого помещения. В центре - длинная шеренга столов. На залитых скатертях натюрморт из грязных тарелок с огрызками, остатками, застывшим жиром, пустые бутылки, крошки, фантики. По сторонам перевёрнутые стулья, как будто бы пиршество завершилось паническим бегством участников неизвестно чем испуганных или массовым мордобоем. Нерукотворный памятник отгремевшего дня строителя.

На традиционной обще-больничной пятничной конференции заместитель заведующей поликлиникой по экспертизе докладывала об ошибках при определении временной нетрудоспособности, называя при этом фамилии врачей и больных. Среди нарушителей был назван и сын восседавшей на сцене Орешкиной - бледный молодой человек с бесцветными глазами. “Наша золотая молодёжь,” - шепнула мне седевшая рядом Людмила Васильевна.

В ординаторской заведующая продолжила: “В Лесосибирске сейчас судят бывшего главного врача Нижне-Енисейской больницы Иванова и его подручных. Дело идёт о незаконных больничных - поэтому-то и устроили сегодняшнюю конференцию - и наркотиках, которые выписывали на умерших онкологических больных. Наркотики потом перевозили в Грузию и там реализовывали…”

Интерн из Красноярска - Елена Витальевна Протасова - жгучая брюнетка, густо покрытая шерстью и в местах, которые современный мужской вкус желает видеть свободными от них. Все-таки, несмотря на припорошенность чёрной растительностью щёчек в Елене Витальевна есть что-то очень привлекательное.

Потом, работая, я думал: «Что может привлекать в ней? Смуглая, чуть замедленная, как бы сонная. Так что?

Новая больная - Кулешова - ещё одна загадка. Молодая женщина 33 лет, выглядит лет на 40. Жалуется на слабость, недомогание, потливость, субфебрильную температуру. Замглавного врача поставил ей диагноз тиреотоксикоз и назначил соответствующее лечение. По-моему мнению ничего не говорит о болезни щитовидной железы. Если учесть, что кровь нестерильна, то совсем непонятен диагноз начальника. Людмила Васильевна, как всегда, лаборатории не верит. Необходимо вновь послать кровь на посев.

Кулешова вышла из палаты. Её соседка - женщина лет 45, когда-то красивая, но теперь сильно помятая временем и хроническими болезнями, тут же доверительно заговорила: “Людмила Васильевна, специально вам её подложила. Она вам всё время подсовывает птичек. Одна Мукомел чего стоит. Мужик бабе нужен. Да я ей прямо так и говорила. Тогда забудет, что у неё кости длинные, мышцы короткие, а хрящи скрипучие. И всё тут. И этой только детей рожать…”

-У неё и так уже трое.

-Ничего, пусть ещё. Здоровая баба, а всё болит, везде болит. 30 лет, а выглядит как 40-летняя.

Соколов - высокий, крепкий мужчина лет 45, которого Людмила Васильевна называет: “Дядька Иван”. Вчера он отправился домой. Сегодня утром пришёл хмельной и начал клянчить, чтобы его отпустили. Так как поступал он с пневмонией, то по правилам выписать его можно только с контрольным снимком. Хотели сделать флюорографию, но плёнки нет. На рентгеноскопию он записан не был.

-Ладно, - махнула рукой Людмила Васильевна, - Выписывайте его. У меня есть в запасе флюорограмма.

Запасливая заведующая имеет обменный фонд, включающий: результаты анализов на сифилис - реакцию Вассермана, кал на яйца глист, сахара крови и флюорограмм. Это - необходимый набор анализов для любого, попавшего в больницу хотя бы на один день. При срочной необходимости выписать больного, в случае отсутствия у него чего либо из списка, Людмила Васильевна, чтобы не вступать в конфликт с администрацией больницы, вклеивает в историю анализы из своего НЗ. Главное условие выполнено - все необходимые анализы в истории, а уж, на какую фамилию, ну, кто будет проверять, только большой недоброжелатель заведующей. Таких у неё пока нет, во всяком случае, среди медстатистиков.

Ещё одному моему пациенту 24-летнему красавцу Гаевскому помогла заведующая выйти из своего учреждения. Его можно было выписать ещё два дня тому назад, но в истории не было крови на реакцию Вассермана (РВ - сифилис). Я назначил кровь на РВ в первый же день поступления - не получилось. Назначил ещё раз. На следующий день кровь не взяли: у сестры кончились перед Гаевским стерильные иглы. Сдал только вчера. Конечно, результатов ещё нет. Чтобы выписать Гаевского, Людмила Васильевна дала для молодого человека анализ из обменного фонда: доказательство, что не больна сифилисом женщина 72 лет из Маклакова.

Брюнет с плохой дикцией, похоже, просто плохо говорит по-русски, потому что по национальности мордвин, Шуркин. Я назначил его на холецистографию. Только сегодня выяснилось, что на это исследование больной должен приходить не с пустыми руками, но с яйцами. Шуркин узнал об этом вчера за полчаса до исследования. Он бегал в ближайший магазин. Пусто. Очень обиделся на меня: “Почему вы меня не предупредили заранее: принесли бы из дома, а то пришлось впервые в жизни унижаться - выпросил на кухне”.

Постаравшись как можно быстрее завершить дела в отделении, я вернулся в ординаторскую, чтобы поболтать с новым интерном.

-Я - местная из Старого Маклоково, - ответила Елена Витальевна на мой вопрос.

-Какой у неё странный голос, - подумал я.

-Кстати, в этой больнице я проходила и субординатуру. Вообще-то, я хотела получить интернатуру по нервным болезням. Но до этого года была общая психиатрически-невропатологическая интернатура, а с 1982 года их разделили и все места отдали на наркологию. Я была старостой кружка невропатологии. Доцент кафедры нервных болезней свершила чудо - пробила 5 мест в интернатуру по неврологии, разумеется, для меня одно из них, но я не воспользовалась, так как из-за личных дел была вынуждена поехать в интернатуру по терапии в Лесосибирск. Доцент, достававшая места специально для меня, только развела руками.

-Что за личные дела? – с удивившей меня тревогой, подумал я.

-А как вам в отряде?

-По-разному. С одной стороны, очень нравится. Я даже начал жалеть, что в моё время не ездил в отряды. Они очень много дают: человек приобретает уникальный социальный опыт. Но именно в этом отряде происходят какие-то странные вещи. Мне не нравится отношение штаба к бойцам…

-Когда бойцы станут членами штаба, они будут относиться точно так же.

-Вы – пессимистка.

-Наверное. Я вижу жизнь не в самых розовых тонах.

-Пойдёмте, погуляем по берегу Енисея, - неожиданно выпалил я и почувствовал жар в лице.

Елена Витальевна приподняла голову, поправила волосы, чуть прищурилась: «Я не могу сегодня».

-А завтра?

-Посмотрим.

В лагере нет воды, но мойку прочистили. Столы из актового зала ещё не принесли. Когда я ел, подошёл комиссар Некрасов и начал рассказывать о вчерашнем действе: “Решили почти все производственные проблемы. Потом вчера болтались по всему Лесосибирску от одного из конторы к другому и везде пили. Легли спать не раньше 5 часов утра. Сегодня тоже продолжаем решать производственные проблемы”, - в подтверждение этого комиссара качнуло в мою сторону, и я окунулся в волну перегара, которая захлестнула всю столовую. Некрасов выпрямился: “Ты можешь полечить от радикулита инженера по ТБ Болотову - нужный человек?”

-Попробую.

-А теперь, докер, слушай самую важную новость. На вчерашней пьянке ни Никитина, ни начальников участков не было. Не соизволили. Зато представляли их, их же жены. Хотя нет, начальник межучастка был. И ты знаешь, докер, что он сказал? Нет, докер, ты не знаешь этого. Так вот, начальник межучастка сказал, что лучший человек в отряде - это комиссар: всегда вынесет стакан и закуску”.

-Что, правда, то, правда, - оставалось мне лишь улыбнуться, доесть и с радостью вернуться в больницу, чтобы увидеть Лену – так я уже начал называть нового интерна.

Но, к моему глубочайшему сожалению, в тот день она куда-то ушла.

Расстроившись из-за её отсутствия, разморившись жарой и обедом, так не хотелось принимать нового больного - мужчину лет 54 с 3 классами образования. Сбор анамнеза у него - почти допрос с пристрастием и пытка для врача.

Жуткая, парящая, давящая, окутывающая марь. Солнце мутно-мутное, матовое, жаркое. Наконец-то рванул дождь, как гной из лопнувшего перезревшего нарыва: бешеный, но к счастью недолгий. Остались лишь густые тучи. Грозно ворчит где-то вдалеке гром. Опять душно. Из открытого окна летит в небеса знакомый до боли, хриплый голос Высоцкого: “Товарищи, учёные…” Я возвращаюсь из больницы. Мысли возвращаются к Лене. «Что за чёрт? - думаю я, пытаюсь прогнать этих незваных гостей из моей головы и прислушиваюсь к песне. «От Москвы до самых до окраин» звучат его песни. Ничья популярность не сравнится с его. Интересно, Лена любит Высоцкого?

Воды в лагере ещё нет, зато Хез привёз кур. В маленьком холодильнике стоит кастрюля с окрошкой. Эх, не забывают себя повара.

В грязной офицерской поверх одеяла, изрыгая перегар, дрыхнет Князь.

В коморке столы бережно хранят следы интенсивного решения производственных проблем: 6 пустых и одна на четверть полная бутылка пшеничной водки. Легионы бутылок из-под пива. Тарелки с застывшим, красноватым жиром. Тарелка с зелёным луком, укропом, петрушкой. Банки из-под свиной тушёнки. Ложки, вилки, грязь…

Пришёл Дзюба и начал предпринимать попытки реанимировать Князя. “Иди ты. Если наряд вне очереди, я немедленно, не-мед-лен-н-но”, - ворчал невменяемый командир. Дзюба прекратил напрасные хлопоты и ушёл в штаб писать очередную калькуляцию.

Я пошёл по коридору. Вдруг из комнаты поваров звучит рык и вырывается пьяный и довольный Лещенко: “Док, лечи. Не знаю, что с коленом. Может быть, ночью упал. Ничего не помню”.

Пока я делал компресс инженеру по ТБ, пришла высокая шатенка в белом: “Где комиссар?”

Оказывается Борис Олегович Некрасов тоже у поваров и тоже, естественно, пьян. За агитбригадой пришёл автобус из Маклоково. Комиссар запрыгал: “Сейчас, сейчас, сейчас. Докурю только сигарету. Я уже 43 года не курил”.

Затем комиссар распил с Лещенко в коморке 5 бутылок пива: “Лет 50 не оттягивался”.

Дама грустно ожидала в штабе, а автобус внизу. Всё-таки, после того, как комиссар покончил всё «много лет им не совершаемое», агитбригада под его доблестным руководством уехала давать концерт.

В 8 часов вечера, когда по расписанию должен начинаться ужин, кухня ещё закрыта. Сосунова моет рыбу под уличным умывальником. Лишь в полдевятого повара начали жарить рыбу.

Воды на кухне нет, грязно, мух тьма египетская и увеличивается эта тьма с каждым мгновением. Столы из актового зала ещё не принесли. Возле прилавка раздачи стоят кастрюли с супом и вторым.

-Не испортилось ли? - с сомнением шмыгнул я носом в сторону съестного.

-Мы всегда даём желающим вечером обеденные остатки и всё в порядке, - раздражённо говорит Лариса Веретенникова.

-То-то у тебя недавно был понос, - так же раздражённо говорю я.

-Между прочим, Илья Захарович, это случилось в Дивном.

-Если поговорить с теми поварами, у них тоже всё в порядке.

-Ну, не знаю, - взвизгивает Лариса и убегает в соседнюю комнату помогать Сосуновой и Шевченко жарить рыбу.

-Хер с ними, - бурчу я, отрезаю кусок хлеба и иду к себе пить тыквенный сок.

С самого начала я не смог поставить себя должным образом: даже на кухне я - сторонний наблюдатель, на которого никто не обращает внимания. Вся разница, точнее беда для меня лишь в том, что если, действительно, что случится, то отвечать буду я. «Интересно, что по этому поводу сказала бы Лена?»

Уткнувшись сопливым носом в подушку, пуская пузыри, спит командир, замаявшийся от решения производственных проблем.

-Конечно, поварам приятнее проводить время с весёлыми, красивыми Некрасовым и Лещенко, чем с этим, - думаю я, очищая кусок стола в коморке. Перекусив, я ложусь, закрываю глаза и думаю: “Пусть они все хоть утонут в водке и дерьме. Где она сейчас? С кем? ”

Затем я делаю открытие: я открыл циклы у Хеза. По одному дню он никогда не пьёт: в первый день только расходится. Во второй день всегда агрессивный и свирепый, как бешеный чёрт. На третий день - тихий, молчаливый, задумчивый, погруженный в себя философ. Сегодня как раз второй день: Хез пьяный и злой, на всех орёт. В обед рявкал на поваров - только стены дрожали; его они очень хорошо понимают, не сравнить с моим слюнявым интеллигентством. Затем Хез горланил на дневального. Вечером ввалился в офицерскую с шофёром Сережей. Тут же, без всяких цацканий разбудил Оболенского. “Чего же ты раньше меня не поднял? - сердито-очумело бурчал Князь, усевшись на кровати, зевая, потирая дряблый живот, - Как машина? Какая машина? При чём здесь машина?”

возврат к началу.