|
Лесосибирск-82. Записки врача стройотряда. Первая страница |
Лесосибирск-82 записки врача стройотряда -36-Отряд хмуро молчал, горько сожалея, что молочной мрази не хватает сгущения, чтобы навсегда закрыть от них то лысое, похмельное, непохмелённое чудище со всем его штабом. -Сейчас, доктор, посмотрите, пожалуйста, сансостояние бойцов. Я вздрогнул, как от неожиданного удара палкой в спину. Чуть придя в себя, обалдело удивлённым голосом, я смог спросить: “Что это значит?” -Вы должны выявить и совершенно регулярно прослеживать лиц, отпустивших щетину, то есть тех, кто должен бриться, но не брился уже больше, чем 2-3 дня. Это - ваша обязанность и вы должны её исполнять. По уставу за нарушение внешнего вида бойца отряда вы должны давать наряды. Такого поворота событий я никак не мог ожидать. Мгновения спустя, очумело кивая, я сделал несколько шагов вперёд в сторону построенной перпендикулярно к штабу шестой бригаде. По отряду прокатился смех и ехидные выкрики: “Ищи внимательней, док”. Не сходя с места, застыв, я обвёл мутным взглядом бригады и прохрипел: “Все бритые”. -Хорошо, - удовлетворённо закивал Князь, - Следите за своим санитарным состоянием - это лицо отряда. Запомните: на вас смотрят местные. Вы являетесь представителями Москвы, столицы. Вы - представители МАИ. Так будьте же достойны своей маёвки. Пусть она покроется вашим потом и рабочей грязью, что можно смыть, но не будет запятнана ничем бесчестным и недостойным советского студента, бойца ССО. Идите и работайте. После завтрака я не выдержал и заснул в изоляторе до 10 часов утра. До обеда в конторе воды нет. В столовой грязь и бардак. Повара сидят за столом штаба как в воду опущенные. -Что случилось? Не дали воды и вы всё ещё не в своих тарелках, - провёл я пальцем по грязной поверхности стола. Лариса Веретенникова только махнула рукой. В этот момент в столовую вошёл при полном параде Гурский. Я удивлённо посмотрел на него и перевёл взгляд на Веретенникову. -Лёшу отправляют в Москву, - тихо и печально произнесла девушка. -Почему? -Так решил Князь. Гурский причёсан на пробор, в чистой рубашке. Выглядит тихим и успокоенным, как человек, очень волновавшийся до начала суда, но приговор прозвучал и он успокоился, осознав, что это всё, больше неизвестности нет. -Илья, тебе что-нибудь надо в Москве? -Позвони, пожалуйста, домой. Алексей записал мой телефон, перецеловал всех девчонок, спросил: “Где командир?” не узнал его местонахождения, надел рюкзак и ушёл в Москву. Лариса смахнула слезинки с глаз. -Всё равно, он – сумасшедший. А мы все? А я? – ворочались в голове мысли. Я ел, когда вошёл Оболенский. На дохлую муху я обратил бы больше внимания. Князь сел рядом: “Илья Захарович, я сегодня весь день сам не свой. Ну, не хотел я. Чисто рефлекторно и случайно получилось. Я просто положил палку, а крючок как-то сам собой упал”. Я улыбнулся, вспомнив, что для того чтобы крючок просто так упал дверь вместе с ним необходимо очень сильно притянуть. -Ладно, - примирительно улыбнулся я. -Не сердись. -Ну, ладно, хорошо, - размяк я, искренне улыбаясь. -Да, и мы с тобой теперь как бы квиты. Ты меня тоже закрыл, - пошутил Князь и обернулся в сторону кухни. Лариса Веретенникова резала хлеб. -Я не люблю, когда мне врут, - немедленно бросил Оболенский, сменив сахарный приторный сироп в тоне на злой укус бешеной собаки, которую бьют электротоком. -Что ты имеешь в виду? - отложила нож Веретенникова. -Говоришь мне одно, а потом мне завхоз сказал… -А что? -Сейчас боец выйдет… Дневальный Шлёпкин ел за дальним столом. Я допил компот и вышел. -Осторожно, Юрик, - приветствовал меня весёлый голос комиссара фразой ставшей в последние дни одной из самых популярных в жаргоне нашей довольно изолированной популяции людей. Женскую комнату сделали филиалом полянки: цветы везде: двух выварках, вёдрах, на столе, на окне, на кровати Светы Злобиной. Праздничный, третий выпуск газеты “Кремешки”. Стихи, картинки, фотографии. Хорошо встретила Света Злобина своё 19-летие. Вишневская и Лукаш сидели хмурые. Я перевязывал Ольге Лукаш палец. -Всё надоело, - сказала Ольга, - Скучно. Тайги нет, кругом паршивенький городишко. Никуда не выйдешь. Одни наряды, наряды, наряды. Чёрт знает, за что их только не дают. В лагере делать нечего. Как зеки - только работа, работа, работа. Я сейчас замучалась на этой кухне - перемыть 33 раза в день всю эту гору грязной посуды, а тем более, когда воды нет. В бригаде заставляют вязать арматуру. Нуднейшая и скучнейшая работа. Сидишь как дура, одно и то же, одно и то же и засыпаешь. Да ещё чуть не так повернулся - как наряд… -Женщины любят наряды, - ввернул я глупость, делая, кислую улыбку. -Но не эти. Вам-то хорошо. Вы эти наряды не носите. И атмосфера в лагере тяжёлая. -Тише ты, - тревожно озиралась по сторонам Вишневская. -А чего тише? Чего тише? Отправят, ну, и пусть. Нас не отправят, вдруг что случится, не на тот самолёт сяду и вообще. Оболенского просто убьют. Не видать ему МАИ как своих ушей, а то ишь, на кафедре пристроился бездельник. Он же целыми днями в комитете торчит, приказы кропает… И так, тоска и надоело, а он ещё Лешку Гурского отправил. Он ведь самый весёлый был, заводной. Быстро с людьми сходился, мог организовать, достать. Всё весело, быстро, ловко. Вместо него Лобанова поставил. Этот - тихий, незаметный, ничем не выделяется. Такой и нужен - он ведь Оболенскому слова поперёк не скажет. А как потянет - это ведь всё равно, лишь бы тихий… -И всё-таки, Гурский - сумасшедший. Но мне-то здесь хорошо, а им плохо. Только если они попадут в штаб, то будет вести себя точно так же. А вдруг нет? - подумал я, Людмила Васильевна подсунула мне новую больную с не совсем обычной фамилией - Мукомол. Это высокая, внешне тихая дама лет 45. Когда участковый врач устаёт давать ей больничные листы, то она выписывает ей талон на госпитализацию. Мукомол регулярно поступает и всегда выписывается без всяких положительных результатов. У неё болит всё и всегда. Из 45 лет жизни 45 она болеет и страдает необычайно. Тихим, монотонным голоском Мукомол жалуется: “У меня недостаточная длина всех мышц, поэтому при движении мышцы натягиваются и ужасно болят, а потом застывают как палки и болят ещё сильнее. Мой позвоночник как палка: он не гнётся, болит и мёрзнет. Все суставы скрипят и болят, как будто бы в них насыпали песок. Сердце болит непрерывно. Я всё время чувствую ужасную слабость. Сделаю несколько шагов и слабость, устала, как будто бы прошла 100 километров…” Про такие мелочи как гастрит, дуоденит, холецистит, аднексит, колит, ринит, тонзиллит и говорить не стоит, хотя врачи ничего не подтверждают. Как обычно у вновь поступивших я собирал анамнез и осматривал Мукомол в большой комнате ординаторской. Людмила Васильевна сидела за своим столом в маленькой комнатушке и минут через 50 после начала нашей беседы выскочила в коридорчик и выкрикнула: “Илья Захарович, сейчас будет пункция перикарда, вам надо присутствовать”. Когда Мукомол ушла заведующая закричала: “Я не выдержала. Палку ей надо, мужика ей надо, а не разговаривать с ней по часу. Как у вас только терпения хватает. Ну, да вы ещё успеете с ней наговориться. -Людмила Васильевна, она, действительно, больной человек, ведь все эти боли она чувствует. Не живёт она от боли. -Я всё равно своего мнения не изменю: вкалывать ей надо, пахать, а не ныть, а после работы, чтобы мужик её трахал… -Вы правы, но у меня нет рецепта на мужика… Заведующая посмотрела на меня странным взглядом: «Это ваша проблема». Я иду по берегу Енисея. Скрипит песок и гравий. Плеск волн и рёв мотора. Шум ветра в оставшихся деревьях. Тучи скрыли солнце. Мне приятно, что Князь попросил у меня прощения, но внутри всё нехорошо и просто гнусно. Не извинись он, наверное, я бы ставил вопрос об отчислении из отряда, чего бы мне это не стоило. А сейчас? Я принимаю участие в каком-то фарсе. Я всё делаю не так. Да, моё личное самолюбие удовлетворено, но творимое вокруг… Можно ли при такой грязи снаружи чувствовать успокоение внутри? Гурского и следовало выгнать, но не человеку с поведением Князя. Ведь он сам пил всю ночь. Сегодня Гурский не пошёл на работу, а спал… “Спал бы на работе, тогда бы всё обошлось”, - бросила Лукаш. Гурский вёл себя так, потому что Князь, прежде всего Князь и только Князь создал в отряде такую атмосферу. На самом деле, почему штаб может пьянствовать всю ночь, а бойцы за опоздание с отбоем на 5 минут получают наряды? Я не пью, но я сижу с ними ночами напролёт, потому что мне интересно. Мне хорошо в этом отряде. Мне стыдно и мне интересно. Я не даю наряды, но я молча наблюдаю за происходящим. Ну, что я могу сделать? Я понимаю, что если начать выступать против, то необходимо будет тут же уехать, а я не хочу уезжать и не только из-за денег. Я свободен. Мне лично очень неплохо живётся в отряде. Я получаю удовольствие от работы в больнице. Я - свободный человек: я волен гулять, когда и где хочу, волен выходить в любое время. Я свободен среди этой нелепой неволи бойцов. Я не верю в большие деньги, обещанные Оболенским, “средние” - сомнительны, но я хочу посмотреть, чем всё это закончится, и поэтому я мирюсь со всей этой дикостью, которая меня-то и не касается. В конце концов, у меня нет даже плети, которой обуха не перешибёшь. Ничего изменить нельзя… так буду заниматься своим делом, помогать, чем могу бойцам и смотреть со стороны на весь этот маразм… Что другой врач делал бы на моём месте? В 501 комнате посередине, рядом со столом стоит кровать, которую ещё несколько часов назад занимал Алексей Гурский. Сейчас она напоминает могилу. На подушке почивает жёлтая каска с приколотым цветком. В ногах лежит прощальное послание, написанное карандашом на покрытом жирными пятнами клочке бумаги. Большие, нервные буквы неуклюже и наспех мчат по сползающим вниз строчкам, складываются в корявые слова, изредка выделяемые двумя чуть волнистыми чертами. Отдельное пятно - размашистая подпись безвременно оставившего нас бригадира:
Всем Друзьям!!! Лесосибирск-82. Хроника стройотряда. Первая страница следующая страница возврат к началу. |