Дневник одной практики. Первая страница
-30-
Ненормативная лексика используется только при отсутствии иной возможности. Всё изменено, включая имена, отчества, фамилии.
Выдержав паузу, после монолога Оболенского, Дзюба добавил: “Они поймут это через полгода”.
-А если он прав? – неожиданно мелькнула у меня мыслью
Гурский сидел с низко опущенной головой. Руки крепко вцепились в гитару, будто бы он боялся, что кто-то сделает попытку отнять столь дорогую ему вещь. Вдруг Гурский отложил инструмент, поднял голову и выдохнул: «Идите вы все на хер. Можете сделать меня бойцом. Можете совсем выбросить меня. Можете отправить меня в Москву. Идите вы на хер” и пулей выскочил из комнаты».
Воцарилась тишина. Вдруг с тяжёлым грохотом ворвался Гурский, вытащил из шкафа свой рюкзак и начала судорожно швырять в него вещи.
-Майкл, Майкл, иди сюда, - летела очередь слов вперемешку с бельём.
Пока Кикаев вошёл, Гурский уже успел запихнуть в рюкзак всё что хотел и вылететь из коморки с первой космической скоростью. Кикаев постоял с минуту в дверях и молча ушёл.
От гробовой тишины не только перестали курить, но даже окурки потухли.
-Обычное дело. Так всегда, - набил Князь углы рта слюной и пеной.
-Ну, я не помню, чтобы бугры себя так вели, - не согласился Хез.
-Так и получается, - чуть не плача, нервно задёргал губами Дзюба, - Штаб - дерьмо, которое ничего не делает, а бугры - только отличные парни, - почти заголосил он, сглатывая обильную слюну.
-Он – сумасшедший. Все революции совершают психи. Бред какой-то, - крутилось в моей голове.
-Ты думаешь, что мы только тем и занимаемся, что капаем на вас в бригадах? - резко развёл руки в стороны Дроздов.
-Я так не думаю, но вы ничего не говорите в бригадах о работе штаба, не объясняете им ничего.
-Кстати, сегодня Киселёв мне сказал, что Дроздов только и занимается бабами: то одной, то другой, то третьей, - равнодушно бросил Князь.
-Брехня это, - взвился обиженный бригадир.
-Я тебя не обвиняю, потому что не видел, но, по-моему, ты должен - дал им задание и пусть идут выполнять.
-А остальным бойцам? Если я одним занимаюсь, другим, то тогда что подумают?
-Ты не горячись, Сергей Иванович. Но ведь то, что Киселёв сказал мне, будут знать и другие.
Дроздов нервно передёрнул плечами.
-Надо поселить бугров с бригадами, - чуть успокоился Дзюба.
-Мы думали об этом. В этом есть плюсы и минусы. Я могу сделать другое. Сейчас я для всех плохой, а я буду за нарушения бойцов давать наряды буграм - это заставит их принимать меры самим. Тогда они будут вырубать бойцов, а то сейчас они добренькие, - как бы размышлял вслух Князь.
Окинув собравшихся презрительным взором, Дроздов очистил от себя помещение.
-Конечно, меры принимать необходимо. Отправить Гурского и всё тут, - предложил Хез.
-Я думаю что, - вдруг я решил вступить в игру, но Дзюба хлопнул меня по плечу: “Пошли всё же, доктор, спать”.
-Нет, Илья Захарович, подожди. С некоторого времени я прислушиваюсь к твоему мнению, - остановил меня Князь.
-Это, с какого?
-В Москве я тебя не знал, а сейчас познакомились.
-Ладно. Я думаю, что именно двойная бухгалтерия приводит к этому. Формально закон действует один. За его нарушение один получает наказание, а другие - нет. Игра Юпитера и быка. Поэтому появляются недовольные со всех сторон. Отсюда всё вытекает. Я, лично, считаю, ну, я, лично, могу требовать с кого-то только в том случае, когда внутри у меня есть абсолютная внутренняя убеждённость в моей правоте, когда я сам веду себя соответствующим образом. И требовать я могу только со всех. Иначе - это лицемерие. Что может быть хуже, чем думать одно, говорить другое, а делать третье, - сказал я и понял, что цитирую анекдот о марксизме-ленинизме, - Если есть устав, то пусть он, действительно, действует и действует абсолютно во всём и на всех распространяется его действие… - выпалил я, подумав, - Зачем я это говорю? Зря. Всегда и везде были, есть и будут элиты, которые…
-Ты был в отрядах? - прервал меня завхоз.
-Да, наверное, это звучит наивно…
-Ну, и как там было? – допытывался Хез.
-Прошло много лет. Я тогда был бойцом. Трудно сказать как штаб. Во всяком случае, мы ничего не знали о жизни штаба. Но, если честно, в конце концов, всё свелось к пьянке…
-Вот видишь… - Хез даже чуть повеселел.
-Мы тогда ничего не знали о поведении штаба, и не было никаких проблем. Я понимаю, что это идеализм и утопия, но требовать от других можно только при условии, если выполняешь сам. Если же демонстративное и открытое нарушение… Я своё мнение высказал.
-Хорошо, Илья Захарович, всё понятно. Меры принимать всё равно придётся.
Дзюба позвал меня погулять.
Тёплая ночь, нежный ветерок, горящие холодным светом точки - украшение чёрного бархата неба.
Обсуждая текущее положение, мы делали круги вокруг конторы. Дзюба проводил аналогию с армией. Я ещё не встречал человека, на которого бы служба в армии наложила такой отпечаток. Он во всём ищет аналогии, и всё хочет подвести под чеканные правила военного устава. Всё происходящее в армии - самое лучшее, самое продуманное, самое необходимое. Если кто-то не понимает этого, не понимает, что всё - для его же пользы, то его необходимо заставить любой ценой.
-Это ведь лицемерие. Почему одним можно всё, а других за ерунду наказывают?
-Ты не прав. Всё дело в том, что ты не служил. Если бы ты служил, то смотрел бы на всё иначе. Ты понимал бы…
Мне не повезло: я не смог услышать, как бы я смотрел и что бы понимал, пройдя лучшую школу жизни, вдруг мы услышали звук падающей с высоты струйки воды - кто-то мочился из коридорного окна 5 этажа.
-Не слабо. Хорошо успели отойти, а то дополнительная помывка, - я поднял голову, и мы взбежали на 5 этаж. Из комнаты 501 - кладовки первой бригады - звучала гитара и человеческие голоса. Гурский исполнял “Последний троллейбус” Окуджавы. Кикаев, Митусов, Трошин, Телешов сидели, кто, где мог: на стуле, на рюкзаках, на скамейках. Самодельный столик тащил на себе бутылку водки и закуску. Форточка закрыта. Воздух кладовки спёртый, пропитанный едким смрадом табачного зелья.
-Миша, выйди, пожалуйста, - позвал Дзюба Кикаева.
Мы подошли к подоконнику распахнутого окна.
-Это кто-то из вас только что поссал из этого окна?
-Нет, ты что, никто не ссал, мы даже не выходили.
-Нам только что чуть на голову не нассали. Вон внизу мокро.
Заинтересовавшись, Кикаев залез на подоконник и перегнулся вниз, в надежде обнаружить вещественные доказательства и возможно по форме лужиц определить злоумышленника. Неизвестно, удалось ли ему задуманное, но он молча сел на подоконник.
-Миша, ведь не дело происходит. Ты же видишь. Неужели мы не можем собраться и выяснить? Неужели надо вот так? – со слезами в голосе просил мастер Дзюба.
-Я давно знаю Оболенского. Он - нехороший человек, он - просто говно.
-Почему же ты поехал, если всё знал?
-У меня были свои соображения: и деньги, и выезд, и какой-то отрядный патриотизм: я уже 5 раз в этом отряде… - Кикаев замолчал и посмотрел на меня.
Я пошёл в комиссарскую. Везде жизнь. За столом отсутствующего Некрасова восседали совершенно пьяные Лещенко и Кутепов.
-А, док, заходи, - пригласил меня Лещенко.
Заплетающимися языками они обсуждали сегодняшнюю заливку бетона. “Я мог бы давать бетон и третьей бригаде Дроздова”, - кивал Лещенко.
-Дроздов, - пьяно скривился Кутепов и стал ещё больше похож на крысёнка, но незлого, а доброго, - Это такое говно…
-Это неважно. Главное мы делаем общее дело. Лучше бы вы чуть приписали куба 2-3 на каждый фундамент, как раз на пару ездок и я отдал бы их Дроздову.
-Мы всё сделаем. Ещё неделя и мы сдадим объект, - скорчил гордую гримасу Кутепов.
-Плохо, что между бригадами пошла грызня. Одно ведь дело делаем.
С гитарой в руках ввалился Некрасов: “Везде обсуждают производственные темы. Я охуеваю, дорогая редакция”.
-Док, пошли с нами, - позвали меня Кутепов и Лещенко.
-Я должен поставить горчичники Дзюбе.
-Брось, док. Как говорили у нас на картошке: “Выживает пьянейший, - заикаясь, промурлыкал Кутепыч, прищурив от удовольствия глазки.
За минут 15 моего отсутствия Дзюба и Кикаев не только не сдвинулись с места физически, но всё ещё сидели на тех же фразах: “Если ты считаешь, что Князь - дерьмо, так чего же ты поехал, если так хорошо знал Оболенского?” - разумеется, говорил мастер Дзюба.
-Деньги нужны были, хотя мог бы и в другом месте, но я привык к отряду.
Вдруг из спальни бригады вылез Брюханов и, обдав меня убийственным перегаром, с пьяной настойчивостью зашептал на ухо: “Док, иди спать. Нехорошо у нас, совсем нехорошо”.
Лесосибирск-82. Хроника стройотряда. Первая страница
следующая страница