Дневник одной практики. Первая страница
-27-
Ненормативная лексика используется только при отсутствии иной возможности. Всё изменено, включая имена, отчества, фамилии.
Последние 20 минут председатель ВТЭК - небольшой, седой, пухленький человек с татарской фамилией говорил об ошибках при заполнении документов на представляемую им комиссию.
Пругов подвёл итог обвинением отделения травматологии в безобразном обращении с лекарствами и нарушением сёстрами в перевязочной обязательной униформы - ношения колпака.
У Фарбовского бронхит. Я даю ему лекарства, а он радостно сообщает: “Я переехал в фотолабораторию конторы на втором этаже. Вот я сделал для тебя эти фотографии, возьми, - он ко мне так привык, что, несмотря на разницу в возрасте, перешёл на “ты”, - Я тебе ещё сделаю. Если захочешь какие-то из уже напечатанных, то скажи, я напечатаю ещё раз, все негативы у меня”.
Комиссар Некрасов тоже болеет бронхитом, что и не удивительно: курит не меньше двух пачек в день. Взяв таблетки, Боб не уходит, а садится на мою кровать для очередного рассказа.
-На пятом курсе на октябрь месяц нас сняли с занятий на месяц и отправили на стройки Москвы. Я подсуетился и мою группу четверых ребят и 11 девушек послали на один объект. Сначала хотели сделать бригадиром одну из девочек, но я взял бразды правления в мои руки. “Ребята, - обратился я к своей бригаде, - Дайте мне три дня и вы не пожалеете”. Весь отпущенный мне срок я поил в упой прораба. Домой возвращался поздно вечером глубоко под крылом, одним словом, горел на работе. Таким образом, я установил с непосредственным начальником интимнейшие отношения и украл у него печать, с помощью которой получал потом в тресте всё необходимое для работы: мастерки, кирпич, раствор. С четвёртого дня я сам вёл табель, и сам выкладывал стенку. Если девочка говорила: “Я сегодня тяжёлое не поднимаю”. Пожалуйста, все мы взрослые люди, всё понимаем, но и часов в табеле меньше. Если кто-то хотел уйти раньше - иди, но не обижайся: поставят за день меньше. Себе за квалификацию я добавлял час в день. Прораб делал всё, что я просил. За месяц я заработал 160 рублей чистыми, девочки - по 100 рублей. Остальные группы ничего не делали, за что получили по 30 рублей. Так-то, доктушка, жить надо уметь.
Робкие кусочки разорванной тучи жалкими обрывками окаймляли горизонт. Горячий ветерок слегка шевелил поднятый Кикаевым стяг МАИ. Пятиэтажное, блочно-безликое, в клетку здание СУКЭПСа в длину меньше, чем в высоту, поэтому издалека кажется нарисованным маленьким ребёнком. Не хватает лишь трубы и выходящего из неё кучерявого дыма. Недавно допущенный к карандашу и бумаге малыш, стремится радостно запечатлеть всё увиденное. Но всякая “детскость” полностью отвергнута серьёзностью красного полотнища, давящего белыми буквами «Слава КПСС». Между четвёртым и пятым этажами красиво выглядит сине-белая эмблема в виде сердца - белый самолёт парит на темно-голубом фоне под тремя буквами МАИ.
Лицо Брюханова приняло вид гнетуще ободранный: в прогалинах, лишённых старой кожи новая треснула и побежала ветвящимися, красноватыми полосками. Андрей Брюханов испуган, весь день сидит в помещении.
Митусов опять вернулся раньше - у богатыря повышена температура, кашель, насморк.
Дневальный Александров - высокий парень с нависающим над узеньким лобиком чубчиком, подобранной не по размеру выпирающей вперёд нижней челюстью, выносящей на себе ещё нижнюю губу, как будто бы запчасть готовили для другого организма, но или перепутали, или Александров перехватил, не предугадав последствий. Дополняет картину запрокинутая голова, чтобы через узенькие глазки-щёлочки смотреть на ничтожный мир сверху вниз. Самое главное улыбка: наглая, высокомерная, вздорная, временами омерзительная до щекотания в носу, на кого она направлена… Убрал Александров достаточно скверно, мягко говоря, но мне трудно спрашивать и требовать с бойцов, когда мои соседи по квартире позволяют себе такое… Всё же, я уже хотел влепить ему наряд, но в последний момент передумал, решив, что, кроме поведения штаба, что-то в нём вызывает у меня отвращение, поэтому я не могу быть справедлив. Скрипя сердцем, я лишь заметил: «Хотел бы я увидеть, как ты убираешься дома». «Так то же дома», - нагло осклабился Александров. «Пошёл на хуй», - громко выкрикнул я про себя. А боец, как будто бы услышал и удалился.
Сегодня вообще день досрочных приездов. По лагерю слоняется Янчишин-Читас - толстовато плотный брюнет с горбатым носом и наглыми глазами. Записан он русским, хотя семит из него так и прёт.
Мастер Дзюба вернулся с объекта.
-Я сегодня побеседовал по душам с мастером промучастка и в отличие от бойцов и Некрасова я остался им доволен - нормальный, толковый мужик, с которым можно иметь дело, - почему сообщил мне Дзюба.
Некрасов заскочил в медпункт: «Дог, я беру тебя на разведку: поиск места отдыха для воскресного отдыха». Я согласился с удовольствием. В автобусе Боб трепался по обыкновению: «Я учусь на одном курсе с парнем по фамилии Синх, который записан “русским”: его отец индиец, а мать - русская. Я показываю его паспорт любопытным за 10 копеек. Жаль, что скоро это кончится - Синх и его сестра, кстати, тоже студентка МАИ, решили менять фамилии на более арийские. Дело в том, что в МАИ очень много проверок, а фамилия Синх, как и любая неблагозвучная фамилия, вызывает в отделе кадров бурные еврейские ассоциации».
Бетонка время от времени сменялась шуршащим, пылящим гравием. Скользящие рядом с дорогой деревья окутаны серой, усталой мантией печального вида. Во рту, несмотря на закрытые окна, вырастал привкус пыли. С какой радостью после острых камешков шины пели на стыках бетонных блоков.
Проскочили деревню Абалаково. Наборы чёрных, бревенчатых домов, на окраине несколько блочных, обезличенных, клеточных одноэтажек. Порадовал свежестью исполнения и оригинальностью содержания могучий лозунг на сельсовете: “Абалаковцы! Вперёд к победе коммунизма!”
Шофёр Афиногеныч свернул с трассы на просёлочную дорогу между полей и сказал: “Деревня и всё это, и дачи станут морем Средне-Енисейской ГЭС”.
Километрах в 40 от Лесосибирска, недалеко от слияния Ангары и Енисея, как следы гигантских брызг, отражают небеса вереницы озёр. Вокруг одного из них, ближнего к берегу могучей реки, несколько организаций, в том числе и СУКЭПС, устроили садово-дачные кооперативы.
Озеро - вытянутая водная лента шириной метров 15-20 - убегает за выступ остатков леса. Берега облеплены крохотными домиками в окружении пресловутых соток. Помидоры, огурцы в парниках, клубника, лук, свёкла, картошка, малина, кустарники.
Дачный массив СУКЭПСа отгорожен от мира железными вратами, разрывающими забор. На полукруглом верхе устройства, прерывающего свободу передвижения, вечными металлическими буквами сложены слова: “Строительное управление красноярскэнергострой”.
Посторонние лица имеют право погружать тела в ласкающую общенародную воду озера только с разрешения начальника конторы Никитина. Нам это право даровано.
Найти прогалину на 70 человек возле воды - проблема. Небольшие пляжики с трудом отвоёвывают жалкие кусочки необработанного берега у рвущихся к воде огородов. Обнаружив площадку чуть больше, Афиногеныч повёз нас на свою дачку.
Крохотный домишко из двух комнатёнок - как бы перенесён из детской площадки, но Афиногеныч смог свезти сюда тьму барахла из города, а в первой комнатке даже установил качели для внучки. Стены покрыты картинками, вырезанными из журнала “Огонёк”. Везде видна рука хозяйственного мужика: всё вылизано, парники с иголочки, вокруг них кустарник, картошка, даже карликовые яблони.
На обратном пути Некрасов попросил остановиться возле магазина в Абалакове, где купил две бутылки водки и бутылку болгарского вина “Бычья кровь” на нужды агитбригады. “Это комиссарские 50 грамм для снятия напряжения перед концертом, - объяснил мне Некрасов, - Кстати, вторая бригада поддаёт почти каждый день. Я заметил это только в день открытия лагеря, но умные мужики - не засекёшь. Руководят парадом у них разливающие Кутепов и Янчишин: “Тебе можно, а тебе - нет”. И без всяких вопросов”.
Агитбригада должна была давать концерт в Ново-Енисейске, но не прислали машину. “Ничего, докер, как ты уже понимаешь купленное нами не пропадёт”, - утешил меня Некрасов.
В исходе 8 часа вечера живописной толпой шествовали с работы первая и третья бригады. Во главе парада в жёлтой каске, украшенной полевыми цветами - бугор Гурский. Достигнув бетонированной площадки перед гаражом, две дюжины ражих мужиков хором заорали: “Наконец, наконец, дню рабочему… конец”.
Затем Гурский поставил маг на подоконник открытого окна штаба и на полную мощность врубил: “Jesus Christ - superstar”.
В комнате, напоённой музыкой десятилетней давности грустно-щемящее чувство наполнило меня, согретого ещё горячими лучами умирающего солнца…
Промелькнул миг. Кончается рок-опера. Уже отзвучала пленительная, но до обидного короткая ария Понтия Пилата. Исчезли сопрано Марии Магдалины и бас Каиафы. Взбудоражил и стих чарльстон Ирода. Вбивают гвозди. Кончается день. Все летят в бездонную пропасть. Случайные лица. Случайные видения. Сам я - совершенно случайный.
Неожиданно меня пронзает и приземляет мысль: «Неужели они правы? Я не могу заставить бойцов убирать. Не оправдываю ли я моё неумение организовать людей, тем, что не могу требовать с бойцов, когда штаб этого не делает?»
-Фарбовский меня заколебал, - бросил комиссар Некрасов, - Он не даёт фотографам других бригад делать свои фотографии в лаборатории. Сам - сачок. Сегодня вообще весь день проболтался под видом переезда в фотолабораторию СУКЭПСа. Ну, и параша, я вам скажу, эти заседания комсоргов бригад, на которых мы решаем вопросы соцсоревнования: сколько очков за газеты, сколько очков за работу, сколько очков за сансостояние. Это просто шакальник, параша, жуткая грызня, скорпионы в банке.
-Чего ты хочешь - бабки делят, - пожал плечами Хез.
Так как вчера бригадиры легли в 5 часов утра, то, разя перегаром, Дроздов на штабе спал. Князь время от времени будил его: “Александр Иванович, это ты обязан услышать”.
-Что? - дёргался бригадир, - Я всё слышу.
-И вижу, - ржал комиссар.
Встал вопрос о Брюханове.
-Я думаю, что с таким лицом его нельзя отпускать на работу.
-Доктор, я требую или снимать с него часы, или послать на объект, или отправить в Москву лечиться, - жёстко сформулировал Князь.
-Пусть пашет в наморднике, - предложил мудрый Хез.
Так и порешили: я делаю ему маску из марли.
В изоляторе разрешили остаться лишь Митусову, а Фарбовский и ещё один боец из первой бригады должны завтра поехать на работу
Лицо Фарбовского по этому поводу никакой явной радости не выразило.
Лесосибирск-82. Хроника стройотряда. Первая страница
следующая страница