Дневник одной практики. Первая страница
-12-
День номер четыре.
Ненормативная лексика используется только при отсутствии иной возможности. Совпадений имён, фамилий, отчеств, дней рождения и прочего невозможны.
квозь сон я услышал Князя: “Ещё один такой номер, покупаю всем этим трём фланцовкам билеты на самолёт и пошли. Вы - хорошие ребята. Если что произойдёт, то - это не беда, мне плевать, но дисциплину нарушать никому не позволю”.
Оказалось, что в начале третьего ночи Оболенский на огонёк зашёл в женскую комнату и обнаружил там Кикаева, Гурского и Борзенкова мирно попивающих чай со Злобиной, Вишневской, Бреховой и Лукаш. Последствия этой встречи и вынудили Оболенского сказать своё веское слово бригадирам.
На линейке Князь щедрой рукой дал наряды троим бойцам за опоздание.
-Где Злобина? - вдруг обнаружил командир отсутствие бойцыцы в рядах второй бригады.
-Болеет, - не моргнул глазом бригадир Кикаев.
-Доктор мне ничего не говорил, он должен давать освобождения с вечера.
-Она дежурит, - уточнил Кикаев.
-У вас есть график дежурств? - продолжил допрос командир.
-Есть, - ответил Кикаев.
-Посмотрим и проверим, - угрожающе произнёс Князь.
После окончания линейки он отвёл меня в сторону: “Илья Захарович, проверь, пожалуйста, состояние Злобиной”.
Женская комната напротив медкабинета. Я постучал и зашёл. Света Злобина - девятнадцатилетняя шатенка, почти красивая, по-моему, сверх кокетливая, мирно лежала под одеялом. Очаровательные глазки плотно закрыты, лицо излучает блаженство заслуженного отдыха. Графиком дежурств нигде не пахло.
-Хорошо ты убираешься.
-Я уже, - томно прошептала Света, не явив миру свои глазки.
-Она сейчас, - подала голос её приятельница по комнате Вишневская, которая тоже лежала, но одетая поверх одеяла.
-Вставай, Оболенский очень интересуется твоей персоной и твоей уборкой.
Злобина вздрогнула, как ударенная током. С лица, как по мановению волшебной палочки, исчез даже намёк на бывшее ещё мгновение назад умиротворение, широко раскрылись глаза, мгновенно наполнившиеся ужасом .Она перевернулась и вцепилась двумя руками в лежащий рядом с кроватью веник, как бы ища в нём защиту от страшного имени.
Я доложил Князю, что график дежурств есть и Злобина убирает комнату. Когда через минуту я заглянул к девушкам, то увидел, что не соврал командиру: Злобина лихорадочно мела пол, а на двери висел расчерченный листок - график дежурств.
Аромат пережаренного мяса больших опасений не вызвал, поэтому в больницу я пошёл с относительно лёгким сердцем.
В лёгочной палате больные выказали недовольство молодыми медсёстрами: хамят, плохо делают уколы, особенно внутривенные, ничего не допросишься. Я молча слушал, а потом сделал попытку смягчить раздражение: “В общем-то, молодые тоже должны учиться, чтобы когда-нибудь стать пожилыми и опытными”.
-Но не нас же, - хриплым голосом закричал тощий мужчина с морщинистым, остроносым лицом.
-Ну, ладно, уколы плохо делают - учатся, когда-нибудь выучатся. Это ещё можно потерпеть, но ведь они - грубые, злые хамки, термометра не выпросишь, - достаточно спокойно произнёс больной в майке с большой, чёрной бородой.
В исходе часа дня я хотел пойти в лагерь, но заведующая попросила посидеть минут тридцать, пока она и Надежда Георгиевна пообедают в горкомовской столовой. Вдруг зашла медсестра: “Больному в первой палате очень плохо”.
В большой, восьмикоечной комнате на ближайшей к двери кровати лежал чугунно-серый, дрожащий, задыхающийся мужчина без пальцев на сведённых судорогой ногах. Его грудь порождала слышные в коридоре хрипы и свисты, сквозь которые с огромным трудом доносился сип: “П-пло-хо, с- сов-сем п-пло—хо”.
-Это началось минут через 20 после капельницы, - объяснила сестра.
-Сделайте ему димедрол, положите грелки, - сказал я и пошёл смотреть его историю болезни.
В это время вернулись дамы. Известие о больном они встретил совершенно равнодушно.
-Ну, и что, он всё равно скоро должен отправиться, -небрежно бросила Надежда Георгиевна, старательно и кокетливо поправляя перед зеркалом свою короткую причёску, - Одним бичом меньше.
-Сделать бы ему гормоны - мучается больно, хоть облегчим переход, - предложил я.
-Зачем? Жалко, гормоны у нас - н.з., их мало, - ответила заведующая Людмила Васильевна.
-Сколько ему лет? – почему-то не нашёл я года рождения в истории болезни.
-Немного, 45, - Надежда Георгиевна не спеша надела халат, осмотрела себя со всех возможных сторон, медленно пошла в палату, постояла, посмотрела на жуткое тело, судорожно дёргающееся в безнадёжных попытках добыть кислород, и вернулась в ординаторскую.
-Ну, и что делать? - спросила она у заведующей.
-А ничего, - небрежно бросила Людмила Васильевна, - Жди, - и пошла на обход своих палат.
Немного развеселил поступивший с отёком Квинке 25-летний больной.
-Кем работаете? – собирал я его анамнез
-Шофёр самосвала.
-Что возите?
-Дерьмо.
-Что? Что?
-Дерьмо. Начальство всяческое - начальника ЖЭКа.
У 74-летнего больного Людмилы Васильевны резко положительная реакция на сифилис RW +4. Пришёл местный дермато-венеролог - Владимир Германович Стерлягов - сухощавый, среднего роста, около 35 лет, с узкой, щегольской полоской чёрных усиков. Чёрная мелкокурчавая волна волос красиво скатывается вниз, наглухо закрывает уши и рвётся к плечам, но достигает лишь уровня шеи. Узнав, кто я, он тут предложил прочесть в отряде лекцию о венболезнях, так как по его статистике в городе каждая вторая женщина болеет триппером.
Проводив специалиста по болезням из-за любви, Людмила Васильевна и Надежда Георгиевна начали делить продукты, принесённые их больными, а я двинул в лагерь.
От дырки в заборе больницы до нашей Привокзальной улицы метров 300 пустыря, разрывающего линию одноэтажных, частных домиков. Дорожка идёт вдоль забора, возле которого целыми днями пасётся рыженький телёнок. Обходя подрастающее поколение парнокопытных, я увидел на пыльной дороге, пересекающей пустырь комиссара. С первого взгляда я понял, что он очень хорош.
-Док, ну, зачем мне так жертвовать своим здоровьем ради производственных дел? - очень сильно заплетался язык работника идеологического фронта. Икнув, он сам же ответил: “Не-за-чем! Понимаешь, мы утром поехали с Князем сдавать ТБ. Вернулись. К конторе подъехал Морозкин - ответственный за безопасную перевозку и эксплуатацию механизмов по статье 300. Я его уже знаю. Я должен был поехать на почту, а Морозкин, у него “Москвич” - пирожок-пикапчик, и говорит: “Поехали”. Поехали, так поехали. По дороге мне этот Морозкин говорит: “Вчера друзья были, сегодня надо опохмелиться”. Я говорю: “Ну, так в чём же дело, поехали, а то так закрутился с делами, что даже стакан некогда схватить”. Схватили. Конечно же, только по производственной необходимости схватили”.
Солнце припекало. Некрасов потел, с трудом волочил ноги, непрерывно бурчал: “Док, зачем мне так жертвовать своим драгоценным здоровьем ради производственных дел?” В столовой нашего славного комиссара совсем развезло. Он рухнул на мягкий, чёрный стул и закричал повару Веретенниковой: “Ларисик, пожалей меня, Ларисик”.
Я прошёл в “мясной цех” - глухую комнатку с маленьким холодильником, ванной, столом, пеньком для рубки мяса. Все три повара ели салат из огурцов и помидор со сметаной, не обозначенный в отрядном меню на сегодня.
От такой наглости я почувствовал раздражение, хотел высказать, но, подумав вдруг, что они купили на свои деньги, произнёс: “Полотенца эти годятся только для мытья туалетов, а ваши грязные куртки даже отдалённо не напоминают белые. Я вам уже 4 день говорю об этом…”
-Нам не меняет завхоз, - ответила толсто-грудастая шеф-повар Сосунова
Веретенникова доела салат и пошла на зов страдающего за производство комиссара.
Некрасов в столовой раздавал пришедшим на обед бойцам авиаконверты. Увидев Веретенникову, всхлипнул: “Ларисик, пожалей меня” и припал щекой к грязному переднику поварихи.
Худенькая, но во всех положенных местах весьма выпуклая, чёрненькая Веретенникова обняла безумную голову члена штаба, отвела страдальца в спальню, затем сварила ему кофе и отнесла в постель.
Дневальный Фарбовский фотографирует намного лучше, чем убирает. На улице ещё и конь не валялся. “Я на кухне работал”, - оправдывался Фарбовский.
-Сделай всё до возвращения Оболенского, - приказал я и ушёл к себе.
Комиссар Некрасов сидел в медпункте на моей кровати: “Меня чуть-чуть оттянуло: спасибо Ларисик отпоила кофием. Хреново кормят нас, но в 80 году кормили ещё хуже. Мужики выли, а моя бригада сговорилась с местными и те приносили нам медвежатину. Док, дай мне ампулу нашатырного спирта. Понимаешь, в 8 часов дискотека и мне обязательно надо ехать”.
Лесосибирск-82. Хроника стройотряда. Первая страница
следующая страница