Встречи.
Главная страница

Верхнеозёрск-83. Записки врача стройторяда. Первая страница

-86-

32 день. 31 июля 1983 года. Воскресенье.

Всё нижеизложенное не имеет к прекрасной действительности никакого отношения.
Ненормативная лексика используется только в силу крайней необходимости.

Заснули под дождь и проснулись под ливень. Но вскоре, приустав, поток воды забарабанил нудно-машинно, навевая сон и тягомотину. Небо исчезло, сменившись серым, безжизненно грязноватым куполом равномерно и методично сочащимся вертикально падающими каплями воды. Смывались все следы, превращаясь в однообразную коричневую, липкую массу.

Дождь продолжался и продолжался, хорошо хоть тёплый, летний, а не холодный осенний. Вновь замедлилось падение капель, и было даже приятно пройтись по мокрым мосткам от моего домика до кухни.

Опять роль кухонного мужика исполнял Сергей Харатьян. Вот уж истинно, кто тянет, на того ещё нагрузят. В воскресенье, когда можно поспать, в который уж раз запрягли парня. Надо будет сказать об этом на штабе. Им это не понравится, но, похоже, терять мне уже нечего. Хотя, чего я их защищаю? Для себя, для себя. К ним это не имеет никакого отношения. Похоже, что я иду в разнос. Что-то сломалось внутри. Понимаю, и не могу остановиться. Прав был Воробьёв, но что мне делать?

По кухне дежурила Ирина. Она подметала пол. Я заглянул во встроенный шкаф. Покрытые клеёной на полке лежали куски заплесневелого хлеба. Уже неделю я говорю о них каждый день. Я не хотел делать это сам, потому что однажды я выбросил заплесневелую булку и Света орала так, как будто бы я украл её самое дорогое украшение. Второго такого её буйства голоса я не помнил. Разумеется, речь шла не о чёрством куске хлеба, но о власти над ним. Между съестным кто-то положил несколько разбитых стаканов. Но и этого мало, на осколках мирно почивали два начавших подгнивать кочана капусты. Я молча переложил всё на клеёнку, выбросил запрещённое Уставом и здравым смыслом в помойку, вернулся, расправил скатерть на месте и сказал: «Дождь».

-Ты – странный человек, - распрямилась Ирина.

-«Я – странный, а не странен кто ж», - вспомнил я Лермонтова и спросил, - Почему?

-Странный, - повторила девушка.

-«Я странен, а не странен кто ж», - на этот раз вслух процитировал я Михаил Юрьевича.

-Другие не странные. Ты радуешься дождю, больным. Ты с удовольствием лечишь. Тебе даже тогда, когда я по пальцу, нравилось бегать возле туалета, где я сидела, хотя ты очень волновался...

-Надо же, об этом я ещё не думал, - пробурчал я.

-Тебе нравилось зашивать мне палец. Ты – оптимист, но странный оптимист. Паша – оптимист, но он – жизнелюб, а ты – не жизнелюб. Паша считает, что живут один раз и надо максимально взять от жизни…

-Чего это она всуе про Пашу, когда есть Валера? - подумал я.

-Паша тушёнку ест, а ты её не ешь. Скажи честно, ты хоть раз курил?

-В 6 классе.

-Это не считается, в сознательном возрасте?

-Тогда я уже был вполне сознательным.

-Вот, видишь, и сюда ты приехал, почему?

-Сдуру.

-Слушай, ты и скрытный. Ты здесь – самый старший по возрасту, но ты не мудрый, а какой-то… неловкий что ли, не приспособленный к жизни, потому и странный. Мне всё время кажется, что у тебя есть какая-то тайна, которую ты всё время скрываешь и боишься, чтобы она не вырвалась, чтобы другие её не узнали… Что это за тайна? Отвечай, не задумываясь, я…

Внезапно вошедший на кухню мастер оборвал Ирину. Он стряс с себя капельки и сказал: «Дождь идёт».

В этот момент что-то пронзило меня, как в первый раз, когда я увидел его в лагере. Первое впечатление о Жигареве – толстый, добрый, медвежонок и вдруг ошеломляет – неприятный и пугающий. Хотя сейчас, щетина превращающаяся в бородку делает его лицо о`формление, благообразнее, скрывая нечто отталкивающее, постылое, тягостное, что обнажается явно и очевидно после бритья. «А дождь идёт», - подозрительно оглядел нас мастер, обративший внимание на мгновенное замолкание Ирины, как язык прикусила при его появлении.

Я пожал плечами.

-Вчера на ужин не было хлеба – девочки не смогли купить, - зачем-то сказал мастер, может быть, чтобы снять воцарившуюся в тишине неловкость.

-Продукты кончаются. Денег нет, - продолжила Ирина уборку.

В 10 часов дня начальство решило провести линейку на залитой, почти наполовину водой из-за протекающей крыши веранде третьего домика рядом с изолятором. Комиссар проверил наличие.

Я вспоминал разговор с Ириной. Она тоже странная. Мне кажется после рубки пальцев нас тянет друг к другу. Если её выгонят, то мне станет совсем плохо. Как будто бы именно она спасает меня от чего-то. Она просекла меня. Нет, её точно выгонят. Сантименты и стройотряд несовместимы. Нет, не сантименты, а милосердие и заработок на комиссарские штаны несовместимы. Меня они тоже выгнали бы. Может, уже ищут замену…

-Ребята, - вышел по своему обыкновению вперёд Ерохин, - Как видите из-за дождя у нас будет целый выходной день, который мы должны посвятить уборке. В каждой комнате выделяется старший, отвечающий за сансостояние комнаты и среди комнат определяется старший, отвечающий за сансостояние остальных помещений квартиры. Желающие уехать должны подать мне заявления. Отряд ещё не распущен…

-Но всё к этому идёт, – громко прошептал кто-то из рядов.

Ерохин решил не обратить внимания на реплику с места: «Отряд ещё не распущен и трудовая дисциплина должна поддерживаться. Те, кто вчера с половины дня оставили объекты, я не хочу называть фамилии, они сами знают, ответят за это. Теперь побыстрее на завтрак, а то всё остывает».

-Опять хлеба нет, - ворчали бойцы, поглощая вермишель, салат, тушёнку, кабачковую икру.

-Теперь я вижу, что значит основной закон Коммунистической формации о быстро растущих потребностях, - затарахтел Куклин, переваливая содержимое тарелки в своё чрево, - К такой ресторанной обжираловке им ещё не хватает хлеба, - неожиданно он со всего размаху хрястнул кулаком по столу, отчего в радиусе двух метров, до самых концов стола все тарелки с дребезжанием подпрыгнули, - Если у рабочих нет хлеба, пусть едят советскую тушёнку лучшую в мире.

-Доктор, зайди ко мне, пожалуйста, - быстро поел Ерохин, не сказавший во время завтрака ни слова.

Я тоже уже наелся и потому, поставив посуду на мойку, мы вышли из столовой.

-Мне надо знать дни нетрудоспособности, я начал составлять табель, - пропустил меня командир вперёд.

Валера сел на свою кровать рядом со столом: «Кто-то вписал в наш табель Цымбала. Какой индюк это сделал? Хотя мы знаем. Никаких тайн мадридского двора. В отряде сложилась мощная группировка. С Ириной тоже вышло скверно, так как она не оформлена поваром, то её травма – бытовая. Марков издевательски сказал: «Пусть красит одной рукой. Мало заработает? Так это же мы не виноваты». Если бы записали травму на объекте, то – это производственная и получала бы средний заработок. Дикость». Командир встал, прошёлся по комнате, опять сел и заговорил шёпотом: «В столовой до 4 часов утра Жигарев, Безматерных, Куклин, Света, Юля и Татьяна что-то обсуждали. Ладно, доктор, прорвёмся».

-Куда только, - встал я и пошёл на выход.

Мокропогодица не переставала. В комнату идти не хотелось, и я побрёл в столовую. За председательским столом, в красном спортивном костюме и вьетнамках на босу ногу комиссар Куклин продолжал нещадно баловать свою пищеварительную систему.

-Вот, сбился со счёту, - приветствовал он меня, - Толи 7, толи 8 стакан чаю пью с крендельками. Нельзя, с точки зрения последних достижений медицины, да, доктор?

-Если нельзя, но очень хочется, то можно, - сел я напротив.

В столовую ввалилась орава: Безматерных, Жигарев, Решетников, Кубышкин, Рыбкин, Симонов и командир АЛТИ.

Кубышкин появился в отряде всего несколько дней назад. Это был сотрудник физического факультета лет 26-27, худой блондин, чьи длинные, но редкие волосы ниспадали двумя волнами с боков лысого лба. Ещё в Москве он отпустил бородку, и она рыжей щетиной игриво кучерявилась, поднимаясь почти до самых глаз. Я вспомнил, что Ерохин как-то бросил мне один на один: «Больше всего я не хочу, чтобы здесь появился Кубышкин, потому что он – глаза и уши парткома и всей администрации».

-Что, мужики, в 8 вечера веселим местный народ: даём в клубе концерт, а то некоторые говорят, что в отряде нет никакой комиссарской работы, - обратил свой зыркающий взгляд в мою сторону Куклин.

-Потом по обстоятельствам, - закивал Андрей из Архангельска, - Если публика ничего, то – танцы, иначе можно продолжать у нас.

-У нас получилось интересное разделение: ребята после армии танцев не хотят, а молодняк – «за», - бросил Решетников.

-Решим по ходу дела, - сиплым голосом прокричал Куклин и продолжил, - Кто не подготовит до 7 часов 55 минут номер, тот моет Ангар-18. Комиссар – это не массовик-затейник два притопала, три прихлопа…

-Понёс Куклин ахинею, - подумал я, - Штурмбанфюрер. Здорово мужики подметили.

-А кто такой комиссар? – пожевал ртом Безматерных.

-Он посылает людей, - выпятил грудь колесом Куклин.

-Вот так ты и скажешь в нашем Комитете комсомола, - продолжал жевать Безматерных.

-Куда же он их посылает? – пробурчал я, старясь, чтобы Куклине не услышал, но не тут-то было: «Куда партия прикажет!» - выкрикнул комиссар.

-Вот это в Комитете комсомола понравится, - снял очки Безматерных.

-Мы рождены, чтоб песню сделать былью, - прокричал Куклин.

-Сказку, Шурик, - усмехнулся Решетников.

-Мужики, а не построить ли нам сортир, который будет плавать по озеру, как корабль, - выдал Куклин.

-Оригинальная идея, - пробурчал Симонов, как всегда сонно-насупленный.

-Да, Андрюша, вам сортир, чтобы не путать с нашим, следует назвать: «34 -005/6».

-Что с ним происходит? Ьакие перепады настроения, – подумал я, - Неплохо бы товарищу комиссару проконсультироваться у психиатра.

-После концерта, если не будет дождя, то молодёжь танцует, а старики работают, - неожиданно выдал Безматерных, как будто бы индуцированный Куклиным.

-А ты кто Паша? – спросил Рыбкин, и все засмеялись.

-Ни того, ни другого: простите, гада, - развёл руки в стороны Безматерных.

Я вспомнил, что Ерохин познакомился с Ириной в школе танцев.

-Где Воробьёв? – оглянулся комиссар по сторонам.

-Пишет липовые протоколы, акты и прочие бумаги по ТБ, - ответил Паша Безматерных.

возврат к началу.