Встречи.
Главная страница

Верхнеозёрск-83. Записки врача стройторяда. Первая страница

-31-

Всё ниже изложенное не имело, не имеет, и не будет иметь отношения ни к чему происшедшему.
Иногда, из-за отсутствия иной возможности, используется ненормативная лексика.

Я не мог найти себе места. И так, меня выставили. При чём, не просто выставили, а хамски выставили. Интересно, как выставляют вежливо? Ерохин сказал: "Пошёл вон" чуть другими словами. Я должен сделать всё возможное, чтобы оставить этот отряд. Вопрос лишь в том: когда поговорить с Ерохиным – сегодня или завтра? Сегодня, чего тянуть. Это было чистое хамство. Если не хотят, чтобы человек присутствовал на каком-то сборище, то до начала подходят и шепчут персоне нон грата: так-то и так-то, но побудь, дружок, где-нибудь в другом месте. Разумеется, следует выяснять, но тоже тихо. В моём же случае Ерохин на меня прилюдно наплевал, в присутствии всей честной компании, изгнал публично. Хороши, однако, интимные подробности факультетской жизни, которые можно обсуждать с почти абитуриентами и нельзя – с врачом отряда. Речь, кстати, идёт о штабе, где решается вопрос о существовании отряда. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять - это имеет непосредственное отношение ко всем членам отряда, и, разумеется, к врачу. Когда начну высказывать мои претензии, то если будет перебивать, скажу: "Сначала должен высказаться я". По так называемому Уставу ССО любой боец имеет право обращаться с любым вопросом в любой штаб. Тем более, член штаба имеет право быть посвященным во всё. Секреты мадридского двора Уставом ССО не предусмотрены. Я – член штаба и по определению не просто могу, но обязан посещать все заседания штаба, неважно какие вопросы там решаются, и особенно, когда обсуждаются такие вопросы. Так было, когда я ездил освобождённым членом штаба. Сейчас я бегаю с ломиком. Будь я член штаба, но не врач, то мой след простыл бы сегодня же, но, к сожалению, я – врач, то есть не могу бросить отряд просто так. Поэтому в понедельник поеду в Онегу и буду самым настоятельным образом просить Аркадия найти мне замену. Пока это ещё реально: есть студенты архангельского мединститута. Если Аркадий не сможет или не захочет помочь мне, то я должен пробить ставку в больнице, так как с отрядом я больше не работаю, лишь в силу необходимости занимаюсь чисто медицинскими делами врача стройотряда. Одни только повара чего мне стоят. Из ПМК меня можно уволить с завтрашнего дня, здесь проблем не предвидится.

Лихорадочно думая, я отмерял километры по медкабинету: "О чём они там говорили? Какое это имеет отношение ко мне? Жигарев знал что-то: как он смотрел на меня по дороге на штаб. Чтобы там Ерохин не сказал – торжественная порка состоялась. Если скажет, что я его не так понял, то я прерву: "Я не верю ни одному твоему слову". Прав Паша Безматерных, когда откровенничал со мной о мафии в ССО. Он в ССО собаку съел и не одну. Если меня при всех выставляют перед решением самых животрепещущих для меня дел, то это всё".

Около 9 часов вечера я вышел на крыльцо. Только сейчас завершился штаб и молодые бригадиры – мальчики-первокурсники гурьбой высыпали на крыльцо. "Почти два часа выясняли интимные подробности отношений с факультетом. Как много интима", – подумал я и пошёл за домики в сторону леса. С каждым днём дни становились короче и ночи чернели и чернели, постепенно приобретая, знакомые для жителя средней полосы цвета. Ночь уже не белая, хотя ещё и не чёрная, а сероватая, затянувшиеся сумерки . Посёлок затих. Гнус вылетел. Я подошёл к озеру. В городе такой тишины не услышишь, даже самой глухой ночью. Тёмная вода, каплей вставленная в оправу леса. Нежный шепот ряби время от времени пробегающей по поверхности озера навивал покой умиротворения. Я разделся, бросив на берег вместе с одеждой все нелепости протекающей жизни. Плавание в леденящей воде выключало из водоворота беличьего колеса жизни. Но выбора не было – я вернулся в воздушную стихию со всеми вытекающими отсюда последствиями .

Опять мысли закрутились вокруг да около: "В прошлом году я был в несопоставимо лучшем положении. Нет, хватит. Речь идёт о потере чести. Честь – превыше всего. Прав был Пушкин. Ерохин выбросил меня, как нагадившего щенка. Всё менее и менее я склонен идти на компромиссы, особенно в вопросах чести. Какие вообще возможны компромиссы: честь или есть, или она потеряна. Третьего здесь не дано. Господин Ерохин ведёт против меня двойную игру. Скажу ему так: "Будь у меня возможность уехать, я бы воспользовался её мгновенно. Но, её у меня нет - я не верю, что Аркадий мне поможет, поэтому я буду выполнять чисто медицинские обязанности и в понедельник еду в Онегу, чтобы выбивать себе врачебную ставку – соглашусь работать врачом в посёлке, деревне Нижмозеро и, если обеспечат транспортом – всё же 40 километров, в Маложме. Иначе, моё пребывание здесь превратится вообще в дичавший идиотизм". Больше я ему ничего не скажу. Плохо быть врачом; в отличие от всех остальных, врач не имеет права покинуть отряд по своей воле без замены. Кого интересуют мои отношения с командиром. Выйду завтра вечером – весь день надо будет чинить рюкзак. Не есть ли порча рюкзака уже по дороге на вокзал предвещание? Кстати, у меня ведь нет ни копейки. Выйду, чтобы ночью попасть в Маложму, одолжить у Самолина рублей 30. Разумеется, объяснять им ничего не буду, скажу только, что нужно срочно ехать в районный штаб, а по дороге потерял деньги. Утром на 8 часовом автобусе уеду в Онегу. Сдам на почте вещи посылкой в Москву, позвоню Аркадию и либо сам прилечу к нему, либо попрошу, чтобы он прилетел ко мне. Как вариант попрошу жену выслать телеграмму из Москвы. Всё, с этим делом надо кончать. Ничего хорошего мне в этом отряде не светит. Не надо иметь ума палату, чтобы понять это. Если интимные подробности обсуждают с первокурсниками, а меня беспардонно выгоняют под предлогом… Да, насколько в прошлом году мне было лучше. Во всех отношениях. Господин в тёмных очках сидел в штабе не со своей любовницей. Вот это были бы, на самом деле, интимные подробности. Но в этой комнате должны были обсуждать самые животрепещущие сейчас для меня вопросы. Там был весь штаб, а меня – выставили, как мешающего сопляка… Как кого меня выставили? Почему меня выставили? В чём дело? В отряде есть отрядные дела. Если меня выставляют перед обсуждением именно таких дел, то я перестаю себя считать членом этот штаба и этого отряда. Пожалуй, что и не считал". Только сейчас я понял, что с самого начала, почти с первой минуты чувствовал себя не уютно. Скажу Ерохину: "Чтобы совсем не сесть в калошу, в воскресенье вечером выхожу в Маложму, хочу в понедельник утром быть в Онеге и говорить в ЦРБ по поводу моей ставки, так как больше с этим отрядом я работать не буду". Об уходе из отряда нет смысла заявлять до ответа Аркадия. Естественно, будь я бойцом, то просто собрал бы рюкзак и в путь. Так как любой контакт с отрядом, кроме чисто профессионального, для меня теперь полностью исключён, то я должен пробить себе ставку. Я понимаю интим с девушкой, но интим с 10 мужиками, обсуждающими важные и для меня темы, говорит мне, что всё, здесь мне делать больше нечего. Завтра буду весь день собираться и в путь. Да ещё эти поварихи… В прошлом году у меня были отдушины – больничное отделение, Лена…

Командир сам зашёл ко мне: "Почему не пошёл на ужин?" – спросил он с порога медкабинета.

-Не хотел. Слишком много интима. Мне это всё не нравится.

-Что?

-Всё.

-Давай пройдём в изолятор – он подальше от всех возможных ушей, - закрыл Ерохина дверь кабинета и увлёк меня во вторую комнату, играющую роль изолятора.

Мы сели друг против друга на кровати.

-Я понимаю интим с женщиной, но с мужиками, не ставшими фактически ещё студентами, когда речь шла о деле, имеющем ко мне самое непосредственное отношение…

-Ты думаешь, это имело отношение к тебе? – прервал меня командир.

-Ничего себе. Ты, кажется, в гомосексуализме не замечен. Вопрос идёт о нашем дальнейшем существовании, вас и моём. Мне тоже нужны деньги. Я приехал сюда не только "…за туманом и за запахом тайги". Я ездил в отряды, от меня никаких секретов не делали.

-Дело в том, что этим ребятам очень скоро может быть предстоит сделать выбор. Мы рассматривали именно отношения с нашим комитетом. Ты, извини, конечно, но у меня создалось впечатление, что у Аркадия была какая-то информация о нашем отряде…

-Ничего себе! Значит, ты думаешь, что я ему доношу? Каким образом? Кроме того, ты ведь уже переговорил с Зиновьевым: они ведь, на самом деле, попали в Маложму совершенно случайно из-за шофёра, который захотел поесть. Кто знал, что в это же самое время и Самолин приведёт своих людей харчеваться?

-Ты мог случайно в разговоре просто обмолвиться, как-нибудь.

-А почему ты думаешь, что это – я?

-Кроме тебя, его никто не знал.

-Что конкретно? И, кроме того, если ты не хотел, чтобы я присутствовал, сказал бы мне перед штабом тихо, на ухо.

-Ну, извини. Об этом я не подумал. Никому и в голову не пришло, что это может тебя так задеть.

-Тебе бы такое понравилось?

-Я сделаю всё, чтобы материально компенсировать тебе все неприятности связанные с нашим отрядом.

-Похоже, что поездка в Онегу отменяется, - подумал я.

В изоляторе повисла тишина.

-Что будет с Мишей Касьяновым? – зачем-то прервал я молчание таким именно вопросом.

-А ничего. У них ничего не выйдет. Они не смогут.

-Но его дело передано на рассмотрение Комитета?

-Ну, и что? Речь идёт о том, что отвечать придётся ещё и районному штабу. У Миши Касьянова есть брат-двойняшка-двоечник. Произошла ошибка: Мишу за двойки, которых у него нет, исключили, а брат-двоечник где-то работает в отряде. Правда, Аркадий сформулировал приказ так, что отчислить из отряда за самовольный выход. Но здесь мы разделим ответственность пополам.

-А что с Флёровым? – продолжал я нарушать упоительную тишину таким не имеющим ни к чему отношением способом.

-Его просто нет: я отпустил его в Москву.

-А почему Аркадий всё это делает? Какой ему смысл?

-Тут несколько причин. Во-первых, я хотел заключить договор совсем в другом месте, но Генеральный директор уехал в Сочи, финансирования строительства не было, его заместители-шавки ничего решать не способны. Поливников меня торопил, желая провести кампанию заключения договоров к определённому сроку, чтобы отчитаться перед парткомом и набрать у них очки. Кроме того, он заявлял: "Заключай сейчас, а в мае мы переоформим. Если не заключишь, то отряд расформируем". Там со мной был и Паша Безматерных.

-Как же без него-то. Только, когда работа, то его нет, - подумал я.

-Паша сказал: "Вообще-то заключать договор не стоит, но если переоформить, то сойдёт". В мае Поливников был занят только своими делами: кандидатский экзамен, жена, любовница. Ему было не до других. Он вообще не тянет, как районный командир, слаб до невозможности. В мае я поехал в ПМК. Мне дали согласие отказаться от ССО. В тресте же вышел казус: Мовсисян так орал и в таких выражениях на директора ПМК, что мне было неловко присутствовать, хотя сам понимаешь, мат я знаю с подробностями и сам умею употреблять, но этот армянин – просто виртуоз русского мата. Поэтому, когда я приехал, чтобы взять открепление, то начальник ПМК Марков со слезами на глазах умолял, что он всё забросит, чтобы всё сделать для ССО. Таким образом, мы и попали в Верхнеозёрск.

-Природа здесь красивая, ещё не успели окончательно загадить. Как ты думаешь, какие перспективы?

-С понедельника на две недели приезжает Марков. Если он будет в Верхнеозёрске, то возможны неплохие деньги. Если же нет – это станет видно за следующую неделю, к концу её, то здесь и встают варианты. Очень может быть, что этим ребятам, не могу же я их оставить без заработка, придётся перейти в несколько другое положение.

-Шабашка? – спросил я, подумав, - Неужели он, и вправду, побоялся, что я сдам эту информацию Аркадию?

-Да. В Маложме много работ и не хватает рабочих рук. Ребятам нужна работа тяни-толкай, объёмы. Только так студенты, то есть неквалифицированная рабочая сила, и может зарабатывать. Простая работа на много часов приносит студентам заработок.

Мы опять замолчали.

-Когда была комиссия, - на этот раз первым заговорил Ерохин, - То я подумал, что они будут просить деньги. Конечно, так и должно быть. Аркадий вёл себя нагло. "А у тебя шабашка в Маложме", – атаковал он меня. "Какая?" – говорю я спокойно. Он аж взвился: "Не считай меня идиотом". А зря я так сделал – сказал бы: "Да", – и надо было бы посмотреть, чем всё это закончится. Районный штаб может брать с командира отряда деньги, только если у него есть шабашка. Иначе, всё идёт по финансовому отчёту. Здесь же, существуют деньги, в распределении которых у командира есть определённая степень свободы. Теперь они считают, что я у них на крючке и не смогу везде жаловаться. Они все защищают районный штаб. Аркадий – один из них, рука руку моет. Ещё и деньги попросят. Всему своё время. Теперь ты понимаешь, о каком интиме идёт речь, кроме всего прочего.

Ерохин встал и подошёл к окну.

-Врёт он или нет? Похоже, что нет, - думал я.

-Если мы работаем за 5 рублей в день и никого не беспокоим, то в МГУ нам говорят: "Что же вы, ребята, ни хрена не делали. Если вам не давали работы, то почему не обращались? Значит, вина на вас". А если я дёргаюсь, пишу бумаги, заваливаю ими районный штаб, то виноваты они: не приняли меры и дали нам такой объект…

-Это я слышал совсем недавно, - вспомнил я Кульбачинского и спросил, - А если тебе поехать и просить передислокацию?

-Передислоцировать может только областной штаб. Сам я в областной штаб входить не правомочен. У Поливникова куча своих дел и это значит, ему придётся чем-то ещё поступиться перед областным штабом. Вряд ли он этого захочет. Поэтому, чтобы я не дёргался, они считают, что имеют против меня крючок.

возврат к началу.