Встречи.
Главная страница

Верхнеозёрск-83. Записки врача стройторяда. Первая страница

-118-

41 день. 9 августа 1983 года. Вторник.

Всё нижеизложенное не имеет к прекрасной действительности никакого отношения.
Ненормативная лексика используется только в силу крайней необходимости.

Опять почти жаркое, очень яркое солнце. Обычно в август в этих краях намного холоднее и дождливее. Хоть в чём-то повезло.

На линейке меня не упомянули. Ну, и хорошо. К 10 часам я пойду на рацию. В голове всё время крутилась фраза Безматерных: «Каждая подпись – это шаг к тюрьме». К чему бы это?

Зашёл Ерохин «Дай что-нибудь, у меня опять болит горло», - с большим трудом проговорил он осипшим голосом.

Пока я подбирал ему состав для полоскания, Ерохин присел на мою кровать и сказал: «Доктор, как-то стало известно, не через меня, что у тебя есть коньяк».

-Не через тебя. Я привёз его по твоей просьбе, из рюкзака не вынимал, ни с кем об этом не говорил, - подумал я и сказал, - Значит, бутылка сама по себе научилась говорить, даже будучи в запакованном состоянии.

-Куклин всё суетится. Ты им всё-таки как-то случайно ляпнул?

-Вот негодяй. Сам же сдал и в этом, а теперь ещё меня и обвиняет, - подумал я и сказал, - Случайностей не произошло, со мной во всяком случае. Как же они всё-таки разнюхали, не понимаю? – попытался придать я голосу максимально возможно ироничное звучание, - Но мой коньяк они пить не будут. Это абсолютно исключено. Сам коньяк категорически возражает против такого свинства.

Промаргивая глазами, Ерохин удалился.

Всё решилось само собой. Света подколола ржавым гвоздём ногу – ещё одна гулящая по стройплощадке в кедах - и я должен был сделать ей столбнячный анатоксин. Поставив стерилизатор со шприцом на летнюю печку, я пошёл прибраться в комнате – всё же приглашение леди, пусть и такой, и пусть на инъекцию.

Без всякого стука, резко, наотмашь раскрылась дверь. В жилое помещение, одновременно играющее роль и медпункта, вскочил небритый комиссар в своём красном спортивном костюме и мгновенно заорал. Из его крика я смог понять лишь слово: «Необходимо».

-Что случилось? Что необходимо? – я даже чуть растерялся от неожиданности.

-Надо срочно идти на котельную.

-Я не могу: Света накололась гвоздём и я должен сделать ей столбнячный анатоксин, - сказал я и про себя добавил, - А в 10 часов у меня связь по рации. Шансов нет, но кто знает.

-Ты собираешься работать? – заорал Куклин, топая ногами и размахивая руками, как пропеллерами.

-Я собираюсь делать Свете укол. Если ты сделаешь его вместо меня, то буду тебюе очень признателен.

-Что ты делаешь?

-Повторить ещё раз?

-Да, - от этого выброса звуковой энергии чуть задрожали стёкла.

-Я буду делать Свете укол.

-Ты вообще здесь не работаешь. Мы будем тебе платить ставку врача, - голова, туловище, конечности комиссара выделывали замысловатые кренделя.

-Спасибо и за это. Я не забуду такой доброты по гроб. Вы и так меня уже оценили – 1.0 – это просто оскорбление, - неожиданно для самого себя выпалил я, начиная заводиться.

-Оскорбление? Ты ничего не делаешь.

-В нормальных отрядах я получал 1.1 только за работу врача. Ты что, считаешь, что я не работаю, как врач?

-Ты вообще ничего не делаешь, - на этот раз мне не показалось – стёкла, действительно, звякнули – экий голосина.

-Ну, если ты не видишь – это твои трудности.

Комиссар выскочил пулей.

Я присел на кровать и почувствовал сначала резкую тревогу, напряжение, внутреннюю дрожь, а затем внезапное облегчение – все карты раскрыты. Чёрт с ними. В худшем случае, который становится всё более и более единственно возможным, проболтаюсь оставшиеся 10 дней. Всё равно, чтобы я не делал – ничего не получу. Уж это мне ясно.
«Слева молот – справа серп,
Это наш советский герб,
Хочешь, жни, а хочешь – куй,
Всё равно получишь – мало.
Вспомнил я классику, почувствовал обиду и подумал: «А всё ли я делал правильно в этом отряде?»

В дверь постучали. «Войдите».

-Как жизнь, доктор, - прошёл в комнату и сел на почти своё место на моей кровати Ерохин.

-На заре моей туманной юности у нас говаривали: «Бьёт ключом и всё по голове». Довелось тебе лицезреть комиссара в последние полчаса его чрезвычайно достойной жизни?

-Да, шутливый ты наш.

-Знатный работник идеологического фронта тебе что-нибудь поведал?

-Нет.

-Что само по себе интересно и странно, - пожал я плечами и пересказал Ерохину происшедший за считанные мгновения до его появления разговор.

-Мне Куклин пока ничего не передал, - равнодушно покрутил головой Ерохин, а я вдруг ему не поверил, - Я, собственно говоря, пришёл позвать тебя сделать несколько записей в журнале по технике безопасности. Это называется трёхступенчатый контроль, - достал командир большую, амбарную тетрадь.

-Совершенно бредовые записи, - раздражённо бросил я.

-Что делать, большая часть нашей жизни состоит из такого бреда. Запиши, пожалуйста, что отсутствуют каски и бачки с питьевой водой, во-первых. И, во-вторых, о включённых в течении дня калориферах. Вот, посмотри акт Ольсинского о закрытии временной кухни до составления на неё акта СЭС. Исполнение немедленное.

-И я узнаю об этом только сейчас? – почувствовал я нарастающее раздражение.

-Моё упущение, - примирительно произнёс Ерохин.

-Вот это не факт, - подумал я и сказал, - Цирк, да и только с кухней: эту закрыли, в той питаться нельзя.

-Минут через 40 я с Андреем и Ириной уезжаем на машине ОРСа в Онегу. Как сам понимаешь, Ирина уезжает насовсем. Довели девчонку…

-Сдал ты её, дружок, сдал. С её рукой она вполне бы могла работать на кухне. Ну, платили бы ей меньше. Она-то уж на всё бы согласилась, - подумал я.

Ерохин встал: «Ну, счастливо оставаться».

-Издевается, гад, - подумал я и ответил, - Счастливо покататься.

Сделав Свете укол, я отправился на связь с Онегой. Проходя по брошенным на скорую руку, не подогнанным один к другому деревянным щитам, я думал, что дело – глухо. Выкрутят тонкие девичьи ручки Людмилы Николаевны Белозёровой могучие мужики. Акт вряд ли просто порвут. Кроме того, что написано пером, он уже ушёл в областную СЭС, а вот какой-нибудь маразм типа: «Дать ПМК ещё три дня» и тому подобное придумают, без сомнений. Мужики головастые. Партия этого хочет, значит пусть всё горит синима пламенем.

Небольшой вагончик – центр хайнозёрского леспромхоза. Заспанный радист, пахнущий сивухой, сначала вообще ничего понять не мог, а потом, икая и запинаясь на каждом слове, выдавил из себя: «Из СЭС никаких сообщений для вас и ни для кого другого на свете не поступало».

-Спасибо. Вы ещё и философ, - улыбнулся я радисту и пошёл в лагерь, - Заломили девушке руки. Прямо в эти мгновения Остапенко, Маслов и Марков работают заодно и вместе. Жалко, что я не остался в Онеге до утра, хотя был приказ командира, и я обязан быть при отряде. Могут ли они уничтожить акт о закрытии? Они способны на всё. Скорее всего, таким идиотским путём и пойдут, хотя Людмила Николаевна и Медведева на это не согласятся. Вот это неправда, особенно, в отношении Медведевой. Кстати, интересно, то Белозёрова – сталинистка. Всё чаще и чаще фотографии Сталина прикрепляют к машинам. Чего их тянет к этому убийце? Чёрт с ними, вместе с их кумиром. Значит, Остапенко примет решение дать ПМК ещё время на устранение недостатков. Я вижу только такой вариант. И начнут тянуть время. Всё будет зависеть от желания командира уехать. По-моему, сейчас он этого хочет не меньше меня, значит, будет действовать. Потребует от СЭС официальной бумаги разрешающей нахождение отряда. От Маркова, Поливникова и факультета потребует аналогичных официальных бумаг, даже приказов. Никто таких бумаг не даст – просто рука не поднимется. Они ведь все знают афоризм Безматерных: «Каждая подпись – это шаг к тюрьме». Шансы на закрытие в ближайшие два дня: 50:50. Хотя, может быть, я не учитываю остроумных ходов другой стороны. Самое главное, я не учитываю Ерохина. Хотя, и он здесь лишь ничтожная пешка. Решать будут другие, и они уже решили.

Я посмотрел по сторонам. Кто-то будет жить в том посёлке? Кто родится, вырастит? Пройдут годы…

Неожиданно я вспомнил, что Ерохин знал об акте с самого момента его появления и ничего не сделал. Да, на самом деле, хочет ли он закрытия? Почему он толкает меня? Неужели? Дальше думать мне не хотелось, тем более, что я столкнулся с возвратившейся всей честной компанией: два командира и любовница одного из них.

-В чём дело?

-Видели Мовсисяна. Он сказал, что завтра утром назначает всем аудиенцию. По поводу акта СЭС сказал, что это всё – мура. Областная СЭС уже дала Маркову три дня на исправление положения с водой. Кроме того, Мовсисян сказал, что кормиться сможем в местной столовой, - часто-часто моргал Ерохин.

-Вопрос поднят на самый высокий уровень области: Мовсисян приехал с секретарём обкома, завтра они появятся в Верхнеозёрске вместе, а сегодня куда-то уехали, - подхватил Андрей.

-Валера, я же тебе говорил, что заместитель главного врача онежской СЭС запретила нам пользоваться местной столовой, которая зовётся красивым словом котлопункт.

-Ты завтра это сможешь сказать Мовсисяну?

-Обязательно. Так я и скажу.

-Вот, что, доктор, вообще-то ты сейчас играешь роль зверя, который бежит на ловца: мы с Андреем решили послать тебя в Нижмозеро, чтобы ты дал телеграмму в зональные штабы и областной.

-Хорошо, - обрадовался я возможности хоть чем-то заняться, опять увидеть Нижмозеро и с высокого выхода дороги из леса деревянную сельскую церковь на холме.

-Ирина, - улыбнулся Андрей, - Я беру тебя в свой отряд: мои девочки тебе слова плохого не скажут.

-Хорошо шутит командир АЛТИ, - подумал я, глядя на Ерохина и Горбунову. Мне показалось, что в глазах девушки заблестели слёзы, а веки командира «Сигмы» заработали с невиданной ещё мною частотой.

Повисла неловкая тишина. «Каждая подпись – это шаг к тюрьме, как любит говаривать наш бывалый Паша, - выдал я, сам не очень зная, зачем, просто эта фраза всё время крутилась у меня в голове. К чему бы это?

Лесная дорога Вехнеозёрск – Нижмозеро оказалась на удивление грязной: колея представляла собой длинную, лишь местами прерываемую лужу, и это несмотря на жару последних дней. Сегодня же вообще жарило по-летнему. Вдоль дороги росли кусты малины с уже созревшими ягодами, чьи головки соблазнительно краснели средь листьев. Необходимо издать приказ, запрещающий питаться в отрядной и поселковой столовых и разрешающий потреблять только чай, заваренный на долго кипящей воде и хлеб. И это обязательно. Завтра у Мовсисяна я должен изложить всю историю. Скажу я следующее: «Отряд прибыл 30 июня в город Онегу, а санпаспорт подписан не был. По существующим правилам он подписывается до приезда квартирьеров. Подписав 30 июля санпаспорт, я пошёл на серьёзное должностное нарушение - вот она знаменитая подпись Безматерных - так как врач Медведева сказала, что организация обещает сделать всё в соответствии с требованиями, и не желал задерживать отряд в Онеге. После подписи санитарного паспорта принимающая организация палец о палец не ударила. Затем был составлен акт о закрытии, но и это не оказало никакого влияния на принимающую организацию. 5 июля соответствующим актом комиссия МГУ и представитель зонального штаба нашу столовую закрыли. Питаться в местной столовой нам нельзя. Коли индекс поселковой воды – 4, при норме 330. Поэтому на время устранения недостатков необходимо вывести людей в условия, где отсутствуют такие опасности массового отравления. Я здесь, чтобы лечить и предохранять от заболеваний. При этой ситуации предохранение невозможно. Если всё сказанное мною не будет учтено, то я буду вынужден всё высказанное мною здесь устно, изложить письменно и отправить в Москву в соответствующую СЭС и соответствующий штаб ССО. Что они мне ответят? Они заинтересованы выжать из отряда максимум и ничего другое их не интересует. Хоть трава не расти. Ну, отравятся, так вылечатся. Суд угрожает лишь в случае, не дай Бог, смертельных исходов. Все думают, что, как всегда, пронесёт. Если что случится, они ведь всё на меня свалят. Уж в этом можно не сомневаться. Другая тема мои отношения с верхушкой отряда. Хотя я и сказал Куклину о моём недовольстве, присвоенном мне КТУ, но надо будет ещё раз поднять этот вопрос на штабе. Я подниму – они опустят. Скорее всего, вечером появится Верховский. Он будет во всех вопросах против меня: он – человек Поливникова. Ну, что же поборемся…

возврат к началу.