Встречи.
Главная страница

Верхнеозёрск-83. Записки врача стройторяда. Первая страница

-100-

36 день. 4 августа 1983 года. Четверг.

Всё нижеизложенное не имеет к прекрасной действительности никакого отношения.
Ненормативная лексика используется только в силу крайней необходимости.

В начале четвёртого я проснулся от холода. Взял с соседней пустой кровати одеяло, укутался и мгновенно заснул.

Около шести часов утра меня разбудил громкий разговор под окном двух обитателей бичарни.

-Что ты, пидар, имеешь в виду? – прохрипел один.

-Что имею, то введу, - равнодушно ответил приятный баритон.

-Пять лет расстрела и всё каждый день, - заржал сиплый.

-Ладно, хуй с ним, пошли, - бросил баритон, и всё стихло.

Вставать не хотелось, да и было незачем, поэтому я вновь погрузился в объятия Морфея.

И снилось мне. Я - врач стройотряда. Жарко. Неожиданно я слышу топот - по большому плацу, поднимая пыль, шествуют пять девушек, Куклин и мой школьный приятель, которого я не видел много лет. Вдруг группа входит в мою комнату в Москве, и пытается найти мои записки. Я пугаюсь, прячу их в проём. Кроме того, я зачем-то укрываю скатертью коробочку с лекарствами. Внезапно звучат обвиняющие меня голоса: «Ты нас обворовываешь!» Куклин находит мой дневник, с помощью которого они хотят доказать мою вину. Женщина лет 45 – мать одной из студенток со словами: «Это знают все», – даёт мне стопку тетрадей и перфокарты. Куклин снимает очки: «Мы ещё разберемся, и ты ответишь за лежальник, центровик и радиальную резину. А я пишу оперу», - трясёт он меня за плечо, - я просыпаюсь и вижу над собой лицо Безматерных.

Паша трясёт меня за плечо: «Я ухожу на аэродром».

-Приятного полёта, - привстаю я, тру глаза и вижу, что уже полдевятого.

Хлопнула дверь комнаты.

В памяти всплыл только что увиденный сон. Вставать не хочется, но надо вести Ирину на снимок.

После каждой ночи в бичарне у меня, как обычно, тяжёлая голова.

-Илья, извини, но из всех удобств тут только бывший туалет и я не могу им пользоваться – там нет деления по полу, и всё делают на полу. Меня сейчас вырвет, - вбежала в комнату Горбунова.

-Бичарню мы не исправим: терпи до больницы.

Оказалось, что рентген кабинет работает с 10 часов утра, а то и позже – когда соизволит заявиться техник. Хорошо хоть и это утро являло собой блеск и радость, потому что яркое, жаркое солнце тихо парило на безоблачном, блеклом небе. «Всё ещё лето, лето, лето», - думаю я, старясь впитать как можно больше тепла и света. Но, несмотря на недавние дожди, зелень уже усталая, какая-то неумытая и пыльная. Трава вялая, готовящая себя к скорому снегу. Что значит север – несмотря на август, ещё есть, а может быть, недавно появились белые головки одуванчиков. Я вспомнил, что 10 и 20 лет назад гулял по берегу Чёрного моря. Сейчас прохаживаюсь недалеко от Белого. Где-то доведётся быть через 10 лет? Возле какого моря?

Как из-под земли недалеко от меня выросли два мужика, присели на завалинке ближайшей избы, достали бутылку водки, кружку, налили, по очереди выпили, встали, и, не произнеся ни слова, пошли. Я вспомнил, как Мартишин в последнее время всё чаще и чаще начал приговаривать: «Пришло время размяться красненьким». Безматерных выполнил всё-таки задание и тянет в отряд больше полрюкзака водки. Похоже, что именно это и есть главная причина его командировки, так как пришло время закрытия нарядов.

После снимка и консультации хирурга, который сказал: «Заживление пальца происходит успешно», я занялся своими денежными делами – побежал к главному врачу, но его на месте не оказалось. Милая секретарша посоветовала мне выяснить самому включили ли меня в платёжную ведомость. В бухгалтерии больницы обо мне слыхом не слыхивали.

Решив всё-таки дождаться аудиенции у главного врача, я привёл девушку во двор ЦРБ, где мы уселись на одной из лавочек напротив доски почёта передовиков производства.

Помолчав некоторое время, порисовав веточкой на песке под ногами, Ирина посмотрела на меня: «Никогда не думала, что в отряде будет так плохо. Я даже представить себе не могла, какие скверные отношения сложатся у меня со Светой и Юлей. С Татьяной чуть лучше…»

-Если честно, - ввернул я, - То меня этим не удивишь.

-Тебя, нет. Ещё в Москве, в МГУ Юля стала говорить со мной сюсюкающим тоном, как с дурочкой-ребёночком: «Пойди завтра, деточка-девочка туда, принеси, деточка то…» Она старше меня всего-то на один год. Я-то знаю, что когда говорят тоном воспитательницы присюсюкивая, то могут и рявкнуть. Сейчас я девочек просто боюсь. Только-только я избавилась с помощью Валеры от комплекса неполноценности, как опять чувствую, что всё стало, как и прежде. Я была совсем домашней, тихой девочкой, которую преподаватели в интернате совсем затюкали. Такой я и приехала в МГУ. Я считала себя очень некрасивой, если честно, то сейчас тоже так считаю, а в отряде дошла до того, что просто не могу смотреть на себя в зеркало – противно и обидно до слёз. До Валеры я ходила по МГУ, втянув голов в плечи. Я всего и всех боялась…

-Твоя жизнь делится на до и после Валеры …

-Это правда. Я очень изменилась, но всё равно, по-прежнему, с людьми я не могу найти какой-то золотой середины: я могу или дружить, или у меня с ними плохие отношения. Люди или мои друзья, или какие-то недоброжелатели, во всяком случае, с теми, с кем я живу в одной комнате. Я не понимаю почему? Я много думаю об этом и не нахожу ответа. Но таких дурных отношений, как с девочками в отряде у меня ещё никогда не было – это что-то совершенно необъяснимое. Ну, за что они так ко мне? Неужели, это только я виновата? В Москве мне Валера много рассказывал о Свете и Юле – какие они хорошие, какие трудолюбивые, какие красивые. Кстати, Света в отношении меня в МГУ взяла тон ещё слащавее Юли. Валера просто взахлёб говорил о них, в дополнение ко всему, какие они опытные: Юля ездила в ССО 4 раза, а Света – бесконечное число раз. Они всё могу, всё умеют. Я должна была у них молча всему учиться, потому что я даже суп варить не могла. Помню, мы первый раз дежурили вечером с Татьяной. Мы всё убрали, но оставались грязные баки. Света и Юля зашли на кухню и сказали: «Девочки, идите спать – завтра мы вымоем». Так мы и сделали. А утром я пришла на кухню и на меня набросились: «Как тебе не стыдно? Ты – бессовестная не вылила бачки и не помыла их». От такой наглости я просто остолбенела. Я не знала, что сказать. Я очень испугалась и замолкла, потерла дар речи. Вначале я и тебя боялась и очень сердилась на тебя за это. Но потом я поняла, что ты ничего сделать не можешь. Ты просто нудишь иногда, но я к этому уже привыкла, а Света и Юля тебя просто презирают. Если бы ты знал, что они про тебя говорят…

-Похоже, что догадываюсь. Легче сказать, что они про меня не говорят.

-В общем, тем утром я совсем замкнулась. Свету и Юлю я боюсь, особенно Свету. Я не понимаю почему? Ну, что они могут мне сделать, но я боюсь их. Я так всегда и в интернате делала: на меня ругаются, а я молчу, у меня язык не поворачивается, в горле пересыхает, в голове пусто, никаких слов не нахожу…

-Что же так-то: люди наглеют и для их же пользы следует их остановить. Если, всё, как ты говоришь, то следовало бы хоть что-то сказать, ну, например: «Вам бы, девочки, таблеточки попить», или что-нибудь другое, потому что молчание – знак согласия.

-Легко говорить здесь, греясь на солнышке…

-Это правильно. Настоящее счастье, когда человек за словом в карман не лезет. Следует иметь домашние заготовки на такие случаи, чтобы хоть как-то начать, а там уж будем надеяться, что слова должны появиться.

-Татьяна так и сделала - так заорала на них: «Вы, что ошизели?» Они и замолкли. А я так не могу, тем более, тогда я ничего не умела. Это сейчас я знаю, что готовить суп очень просто: варишь мясо, всё остальное бросаешь потом и получается вкусно…

-Да, с непростыми барышнями свела нас судьба. Хотя Свету мне даже иногда жалко, когда я забываю, что жалко не только у пчёлки, а у неё тоже, да ещё ядовитее и жалит меня сильнее, злее, чем какое-то там безмозглое насекомое…

-Что ты имеешь в виду?

-Диму Бутусова. Он производит на меня очень приятное впечатление. Очень жалко, что он - двоечник. Если бы Диму пустили в отряд, то отрядная атмосфера была бы намного лучше, так как у Светы были бы совсем другое настроение и занятия. На нас у неё просто не хватило бы ни времени, ни желаний. Я уже понимаю, что именно настрой Светы создаёт атмосферу в отряде. Если бы Дима нейтрализовал все отрицательные энергии Светы, заменив их положительными, то в отряде сложилась бы совсем другая среда обитания. Нам с тобой – это сохранило бы огромное количества нервных клеток…

-Которые не восстанавливаются, - улыбнулась Ирина, - Но я давно поняла, что ты - циник.

-Ещё какой. Но почему мне всё-таки иногда жалко Свету? Дима - хороший, добрый, весёлый мальчик. У него есть лишь один и очень существенный недостаток - ему 20 лет. Хотя этот грех быстро проходит, но Света тоже в своём сегодняшнем возрасте не останется, чтобы подождать его. В общем, на оси времени Дима её никогда не догонит. Так, кажется, нас учит современная физика, в том числе и в МГУ. Хотя он и любит детей…

-Света очень любит свою Юльку. Не знаю, любит ли она кого-нибудь ещё, во всяком случае, так.

-Себя, себя. Только я думаю, что с очень большой вероятностью, процентов так на 98, как минимум, лет через пять, в лучшем случае, всё пройдёт, то есть, Дима начнёт смотреть по сторонам, выискивая новый идеал мадонны. Потому останется лишь доброта, а на доброте отношения мужчины и женщины строить нельзя. Думаю, что Света это понимает, но видно решила играть ва-банк…

-Это как? – внимательно посмотрела на меня девушка.

-А по-польски: пан или пропал, 50 на 50 или даже меньше. Хоть день, но мой. Она явно, не скрывая, я помню, как она на него смотрела, любит Диму и решила взять от жизни всё, что подворачивается под руку. Потому-то отсутствие Димы так сильно ударило по Свете.

-Но нельзя же свои трудности разряжать через других, - напряглась Ирина.

-Если нельзя, но очень хочется, то можно. Милиционера на эти случаи нет. Но ты совершенно права: позволять это нельзя. Разряжающиеся через других пользуются тем, что их не умеют, как следует поставить их на место.

-Тут ещё они всё время недовольны Валерой и считают, что многое нехорошее в отряде из-за меня. После этой дурацкой травмы они меня вообще перестали пускать на кухню. Просто гнали оттуда. Я работала с ребятами. Делала на домиках, что могла. Недели полторы назад Света, Юля, Валера и Татьяна собрались в нашей комнате, а меня выставили вон. Они стали говорить, кроме Татьяны, она всё время молчала, что я ничего не умею, не могу и не научусь, что я не приспособлена к отрядной жизни, что меня необходимо отправить в Москву. Валера слушал и молчал. За весь разговор произнёс не больше 10 слов. Я подслушивала с веранды. Я знаю, что это нехорошо, но не сделать этого не смогла. После окончания Валера позвал меня и сказал, чтобы я начала дежурить на кухне. Это ведь самый лучший вариант: не давать человеку работать и обвинять его в тунеядстве. Если Татьяне и Юле я ещё могу помочь, когда они дежурят, то Света как прошипит: «Я сама». И всё. У меня внутри всё обрывается, и даже попроси она потом, я ничего не смогу сделать.

-Знаешь, пусть это и не очень хорошо, только иногда меня утешает, что Свете ещё придётся хлебнуть горя. Ничего не исключено, нелегко ей будет – много шансов остаться одной.

-А мне кажется, что Света – интересная, живая, весёлая, она всегда устроится - мужчины её любят.

-Это на чей вкус, - сказал я.

-Но это с одной стороны, а с другой - она какая-то безжалостная, холодная, как лёд, как Снежная Королева. Её слова бьют наотмашь. Юля всегда с ней в паре. Она даже говорит её словами. Татьяна бывает очень грубая, но, наверное, так и надо в этом мире. Жалко, что я так не могу, наверное, воспитана иначе. Я борюсь с собой, но много не переношу и не могу перенести. Это приводит к ненужным ссорам. Зачем я сцепилась с Воробьёвым? Он тут совсем разошёлся: они с Куклиным стали каждый вечер переводить мат на английский. Они ведь прекрасно знают, что всё слышно, что я не выношу мат, а всё равно. Я терпела-терпела и не вытерпела. Может быть, я и не права, но я не всегда могу. Я накричала на них, а сейчас очень жалею об этом. Тогда на ваш штаб заскочила. Этот Воробьёв, которого в отряде называют ИТБ, тут совсем разошёлся. Его Юля заводит: «Ах, Коленька, ах. Коленька». А в Москве он был такой забитый, ходил почти как я, втянув голову в плечи. Один раз на ноябрьские праздники он пошёл на танцы, за весь вечер никого не пригласил, проболтал с одним парнем с их лаборатории. Я тогда поняла, что хотя ему уже под тридцать, но ни одной девушки у него не было.

-Похоже, что ты права. Ну, жертвы Светы, будет и на нашей улице большой и весёлый праздник, - усмехнулся я.

-Ты – циник на всю твою оставшуюся жизнь, пусть она будет у тебя длинной, длинной, - улыбнулась мне Ирина.

возврат к началу.