Встречи.
Главная страница

Дневник одной практики. Первая страница

-34-

27 июня. Пятница
День последний. Прощай Староюрьево.

Иногда, из-за отсутствия иной возможности, используется ненормативная лексика.

Разбудил меня Цыганов: “Уже 10 минут 9-го”, - закричал Пётр с таким выражением лица рассматривающий свои часы как будто бы они были заминированы именно на это время.

-Без 10-ти 5, - рявкнул я сердито. Цыганов рухнул на подушку и мгновенно захрапел, а я встал.

Болела голова, хотелось спать, но чистейшее небо, украшенное первыми, ослепительно пахнущими лучами солнца заставили побежать на речку. Перед сном Скороходов попросил поднять его пораньше, чтобы он смог закрыть сезон, но, конечно же, и это утро оказалось намного мудрее вечера.

Последний раз бежал я по сонному Староюрьево к Лесному Воронежу, разбрызгивая жирную, скользкую грязь на тротуарах. На берегу уже сидели два рыбака.

Вода излучала лёгкий, нежный туман. Кружевная облачность, первые нежнейше-розовые лучи - благие вестники солнца. Тишина. Блёстки росы и капель дождя на траве. Грусть во мне. Спящий посёлок. Застывшие рыбаки. Убитая ими рыба. И ещё многое-многое, чего и не перечислишь. Всё было Единым Мiром случайно и нелепо расколотым на враждующие осколки злой и неумной силой.

Я плыл дальше обычного. Сделал несколько упражнений на берегу и побежал в гостиницу, балдея от неописуемого кайфа.

Творящийся в нашем номере хлев описуем ещё меньше. После вчерашнего стихийного бедствия в гостинице нет ни воды, ни света. Есть нечего, кроме нескольких огрызков от недавнего банкета. Бардак.

Скороходов валялся на кровати с головной болью и разбитостью во всём теле. Цыганов с тупым выражением лица, в одних трусах бродил по комнате, покачивая тяжёлой, как налитой свинцом от вчерашних забав головой.

Ни помыться, ни побриться. “Не очень-то и хочется”, - подумал я, выклянчил в 9 комнате несколько вафель и пошёл в последний раз на утреннюю конференцию, которую Скороходов проигнорировал ради стирки испачканных вчера джинсов, а 16 комната - по неизвестной мне причине.

В предбаннике кабинета главврача Павлов обхватил меня за плечи и зашептал, одаривая тяжелейшим перегаром и наступая на ноги: «Если жена будет спрашивать, где я провёл эту ночь, то ты обязан отвечать: “В нашей комнате”. Обязан. Хорошо?»

-Очень хорошо, - освободился я от удушающих объятий доктора.

Гинеколог Купцова весело тараторила: “Очень жаль, что я вчера не пошла к вам - Нине Николаевне очень понравилось”.

Пятиминутку затянули как никогда. Последний раз я слушал ругательное соло Иван Ивановича, видел равнодушные, сонные, скучающие лица врачей, следил за беззаботной игрой солнечного зайчика на красной стене 1 хирургии. Жаль мне Иван Ивановича, врачей, больных, серого котёнка, резвившегося на солнышке, так и не сорванные лопухи…

Главврач кричал на одной надрывной ноте: “…теперь нас ругают за санпросвет работу: врачи не читают лекций, а если и читают, то не делают самого главного - не ведут журналов по санпросветработе, значит проверяющие вставляют мне втык за втыком. И поделом…”

-У невропатологов журнал есть, - прервала Нина Николаевна своего мужа-начальника.

Купцова выкрикнула: “У гинекологов журнал тоже есть”.

Иван Иванович, ничтоже сумняшеся, продолжал: “Это всё равно. Врачи обязаны писать статьи в местную газету и читать лекции по местному радио…” Конец этой руководящей арии прозвучал угрожающе: “Если ко вторнику вы не предоставите мне лекции, то я не подпишу отпуска, а с I июля 6 врачей очень хотят уйти в очередной отпуск”.

Сделав несколько глубоких вдохов, Иван Иванович перешёл к другой теме: пошёл долгий, обычный разговор о нехватке наркотиков и как с этим бороться. Под занавес, когда даже солнечный зайчик, устав, сбежал со стены, а котёнок проснулся и сел, Иван Иванович сменил мелодию, перейдя на мажор: “Сегодня студенты уезжают. Мы остались ими довольны, и все специалисты по отделениям говорят то же самое. Пожелаем им удачного окончания института и хорошего начала работы. А может быть кто-нибудь из них захочет приехать к нам: милости просим. Скоро мы всё-таки достроим новый корпус, врачи нам нужны, женихи и невесты будут. Приезжайте. Что из себя представляет районная больница вы немножко узнали, представляете, так что если кому-либо придётся работать в ней, то уже кое-что он будет знать. Всего хорошего”.

Под аплодисменты присутствующих завлабораторией Вера Васильевна преподнесла окончившим практику студентам огромный букет цветов, который даже Цыганов обхватил с большим трудом.

Староста остался у главврача подписывать бумажки. Напоследок я решил побродить по территории больницы. В сравнении с нашим приездом всё преобразилось: подсохла грязь, которую даже вчерашний дождь не смог вернуть в состояние месячной давности, посыпали песком дорожки, сломали старый погреб, распустились цветы на клубах.

Возле I хирургического отделения я заговорил с Ахметом. Он опять сходу заговорил: «Хочу домой. Работать противно из-за изобилия стукачей и сплетников. Однажды я чуть не избил Иван Ивановича: он сказал жене умершего больного: “Его зарезал Ахмет”.

Только я захотел выяснить, почему главврач это сделал и почему Ахмет воздержался от наказания рукоприкладством, как, смахивая со лба обильный пот, подошёл Цыганов: “Возьми санитарную машину и перевези до 10 часов всё больничное барахло из гостиницы”.

Одна из машин уехала в Тамбов. «Рафик» стоял без колёс наполовину в сарае наполовину на улице. Шофёр Сашка что-то грел на разведённом невдалеке костре и недовольно буркнул: «Меньше чем за час я не управлюсь».

Прекрасно понимая, что когда говорят о часе, то хорошо, если ремонт завершат за два - пробило уже четверть девятого - поэтому я немедленно пошёл к грузовой машине, возле которой шофёр вёл умную беседу с двумя пожилыми мужчина. Обсуждали недостатки строительства. “Да, - поправил кепку один из мужчин, - Для того, чтобы в Америке полностью ликвидировать безработицу есть только одно средство: послать к ним одного из наших прорабов”. Мужики засмеялись. Зажурчал поток жизненных историй о бесхозяйственности и разгильдяйстве. С трудом улучив момент, я прервал увлекательнейшую беседу своей просьбой. “Ладно, - ответил шофёр, - Я иду к Иван Ивановичу за распоряжениями”. Вернулся он минут через 5 и молча влез в кабину. Когда я начал следовать его примеру, то услышал: “Я срочно уезжаю - главный врач отправил…” Куда отправил его главный врач, я не расслышал из-за рёва мотора. Оставшиеся мужики недовольно взглянули на меня - поломал-таки такую справную болтовню - и тоже пошли кто куда.

Цыганов сидел в родильном отделении. Пока Купцова подписывала дневники, я объяснил ситуацию. “Так иди и жди, пока Сашка отремонтирует”, - нагло, приказным, безобразно спокойным тоном великого начальника сквозь зубы бросил, как сплюнул, Цыганов и равнодушно отвернулся - приказ отдан, пусть шестёрка дёргается.

-Как же, буду я там стоять и ждать, - раздражение захлестнуло меня.

-Да, пусть они сами отвезут, - вставила Купцова, - Ничего страшного не случится. Их барахло, им надо, пусть они суетятся, тем более машины нет. Я знаю - Иван Иванович угнал грузовую по каким-то своим делам.

Цыганов ничего не ответил, а я оставил отделение, с каждой минутой заводясь всё сильнее и сильнее. “Гори оно всё синим пламенем - сразу же двигаю в гостиницу”, - промелькнула мысль. Проходя мимо гаража, я оглянулся, увидел ремонтные работы и ради интереса подошёл спросить, когда они всё-таки закончатся. После первого вопроса прошло не меньше 40 минут, но предполагаемое время окончания починки не изменилось ни на минуту; Сашка ответил уже совсем раздражённо: “Ну, я же говорю, что через час, раньше 11 приехать не смогу”.

В гостинице я собрал рюкзак. В 11 часов никто не приехал. Около 11-30 вошёл Цыганов, раздал дневники и сказал, чтобы мы проверили все ли печати и подписи Девицы немедленно устроили базар - особенно усердствовала Спешкина, непрерывно вспоминая декана по производственному обучению и цитируя его предупреждение о правильном оформлении, о необходимости иметь всё “леге артис”. Света решила, что к 5 проставленным печатям ей жизненно необходимы - для полного счастья - символы проверки на сводные таблицы. Цыганов назвал это желание “идиотизмом”, идти в больницу категорически отказался”. “Я сама пойду, посмотрим, что вы в Москве запоёте“, - заявила Спешкина, смутила преданную душу Мусиной и они помчались исправлять положение. Действительно, уже в Москве, “запели” - избыток также вреден, как и недостаток. Спешкиной и Мусиной пришлось при сдаче дневников лихорадочно переписывать таблицы, вырывая одни листы и склеивая другие.

По гениальному плану Цыганова Скороходов тоже должен принимать непосредственное участие в операции “вывоз”, но машины всё нет и нет. На исходе 11 часа Скороходов зло и резко, морщась как от головной боли, зашипел: “Я уже потерял столько дорогого для меня времени. Я уже целый час ожидаю машину. Это всё из-за Костровского. Ты не справился с порученным тебе заданием. Ты не справился с единственным данным тебе за месяц поручением. Я вообще не могу понять, как Пётр мог поручить тебе хоть что-то. Как он мог доверить такое дело такому человеку. Поэтому я немедленно иду на речку. Хватит, я не буду ничего и никого ждать”.

Задохнувшись от нелепости обвинений, я зарычал: “Ты можешь проявить свой вдруг вылупившийся патриотизм, взяться и довести дело до конца. Тебе никто не посмеет помешать не только молоть твоим языком без костей, хрящей и суставов чушь, но и дело делать. Трепаться все здоровы. Что ты сделал выдающего за месяц?”

-Нет, я должен идти купаться, - ответил Скороходов тоном хирурга, заявившего: “Я должен идти делать экстренную операцию".

-Ну, ты даёшь, совсем с круга сошёл. Хочешь идти - катись - это твоё личное дело, дорога ровная, хотя довольно грязная и скользкая.

Царственно восседая перед заваленным грязной посудой столом, Цыганов невозмутимо, не обращая ни малейшего внимания на лающихся мосек, грыз сухую корочку, запивая её остатками прокисшего молока и внимательно рассматривая крышу гостиничного туалета.

Я остыл: “Надо позвонить в больницу”.

-Мне некогда заниматься ещё и машиной. Я должен решить все финансовые проблемы. Время не ждёт, - сказал Цыганов тоном министра финансов, величаво встал, выбросил оставшийся последний кусочек корочки в окно, выплеснул туда же остатки молока и гордо, торжественно понёс своё могучее тело на решение мировых финансовых проблем списания нескольких грязных тряпок.

-Пойдём, позвоним главврачу из комнаты дежурных, - предложил Скороходов.

Иван Иванович отсутствовал. Я сказал секретарше: «Если машины не будет, то всё бельё останется в гостинице».

Барышни собрали накопленные за время практики бутылки - хорошо поработали учащиеся высшей школы. Скороходов вместе со мной поднесли неженский груз до пункта приёма стеклотары. Сдав формы, потерявшие с нашей помощью содержание, Комарова, Воблова и Мусина пошли попариться на дорожку в баню, а мы завернули на речку.

Прощание с “козьим пляжем”. Кто-то из древних греков утверждал, что в одну речку нельзя войти дважды. Последний раз в жизни вошёл я в Лесной Воронеж, а Скороходов не только вошёл, но и помыл в нем голову вместе с бородой и усами.

Я плыву на спине. Кажется, это будет вечно: выгоревшее, бездонное небо, тучка в форме самовара, нежные ласки тёплой воды, лёгкое колебание ветерка… Куда всё исчезает? Почему? Зачем? Для чего? На глазах растаял “самовар”, распавшись на россыпь беловато-серых клочьев…

-Ты что переходишь на заочный? Может быть, твой билет сдать? - разорвал мечтательную тишину Скороходов.

-Вот, скотина, опять поломал весь кайф, - пробурчал я и выкрикнул, - Сдавай к чертям. Я здесь прижился.

Возле гостиничных ворот стоит белый больничный «рафик», почти загруженный Спешкиной и Мусиной. Наше появление породило не радость, а злобное шипение: “Где вас черти носят? Сачки несчастные, как работать, так всегда смотаются.

При сдаче казённого имущества обнаружили недостачу одного халата. Никто не знал, чей же халат пропал, где он вообще мог потеряться? Я уже думал отдать свой личный халат, но вмешался Скороходов: “Чего это ты будешь дарить собственные вещи, прекрати идиотизм”. Павел позвонил Иван Ивановичу и главный врач широким жестом приказал кастелянше списать с нас исчезнувшее больничное обмундирование.

Конец. Всё уложено. Всё запаковано. Осталось только ждать. Нам до 5 часов, чтобы уехать на поезде до Богоявленского, а “16 комната” в 3 часа отбывает на автобусе в Мичуринск. 4 благородные дамы (уже бывшая “16 комната”) выползают в коридор с вещами. Увидев отход, Воблова восклицает: “Ой, девчонки! Ну, пока. Встречаемся 30 в 10-00 возле Пирогова”. Зазвучали всхлипывающе-чмокающие звуки.

-Целуются что ли? - думает вслух Скороходов, упаковывая рюкзак, - Всё отличные люди, даже расставаться не хочется.

-Точно, - подхватываю я, - Но продолжать жить вместе - не приведи Бог.

Чтобы довести нас до станции Иван Иванович машины не дал. Все обвиняют в этом Цыганова: с начальством он всегда мямлит.

-Из-за тебя придётся топать пешком 5 километров с полной выкладкой, - злобно бросает Петру Мусина.

Ничего не ответив, Цыганов исчезает.

В 16-00 Петра в гостинице нет. Все на взводе.

-Уедем завтра - как хотели, - сладко зеваю я.

-Чтоб ты скис, - вспыхивает Комарова.

-Буду стараться “квантум сатис”, чтобы леге артис, по мудрому совету сербов и зачуток сербо-хорватов.

Сверкая глазами, Мусина злобно и истерично вскакивает со стула: “Хватит ждать! Идём без Цыганова и не оставляем ему билет!”

-Размечталась ты, билеты ведь у этого гада, - достаёт папироску Воблова.

В 16-15 неспешной походкой являет себя ожидающим в напряжении неугомонный староста и небрежно бросает: «Я пытался достать машину, но всё-таки не смог».

Делать нечего. Рюкзаки на спины, чемоданы в руки. Навсегда прощаемся с армянами, Марией Филипповной и в путь.

Уже метров через 300 сказывается тяжесть багажа, умножающая последствия вчерашней интоксикации, тем более, что чем-чем, а спортом наши дамы никогда себя не утруждали. Они совсем скисают. Моё замечание об отъезде завтра могло стать печальным предвидением, если бы Воблова не остановила проезжающий мимо автобус.

К Староюрьевскому вокзалу подъехал наш единственный провожающий Александр Петрович Корин. Удивительно приятно смотреть на прощание нежных влюблённых. Последние групповые и парные снимки. Все страсти улеглись, недоразумения и обиды исчезли, все внимательны друг к другу, предельно заботливы.

Подходит местный поезд. Мы грузимся. Последний взгляд. Отходит местный поезд.

Ближе к ночи подружки достали припасы и, конечно же, бутылки: “Ну, что, кто старое помянет, тому, как говорят сербы и зачуток хорваты, глаз вон”, - протянула мне Комарова полный стакан водки… И хорошо пошло. Через некоторое время я сидел в обнимку с Вобловой, и она пьяно шептала: «А ты знаешь, что Корин решил разводиться с женой ради Лизочки, но в планы моей дорогой это не входило…»

-Ещё бы, он был для неё лишь “мальчик на практику” и ничего больше, повеселились месячишко и хватит. В Москве жизнь совсем другая, там нет места для провинциального стоматолога, - прошептал я.

Раиса отпрянула от меня, как будто бы я ударил её и оглянулась в сторону Комаровой, но та ни о чём не подозревала, мирно и пьяно шушукаясь с Петром. “Ты очень злой и гадкий мальчиша. Ты очень строго судишь людей, а это нехорошо…”

-Это очень плохо, но раз уж пошла такая пьянка, то режь последний огурец, - налил я по новой.

Когда Воблова совсем ослабела и отключилась прямо на месте, ко мне подсела Комарова: “Давай выпьем на посошок”.

-Ну, коль не шутишь.

-Знаешь, чего не хватает русским людям?

-Выучил уже за месяц совместного проживания - дипломатии, а так же зарплаты.

-Вот-вот, - Лизавета икнула, - Грамотный больно….

-Что не есть хорошо…

-А ты знаешь, что мы того… Твои записочки читали, - захихикала она идиотски.

-Что? Что? То есть как?

-То есть так.

-Значит, залазили в мои вещи… - противный холод и жар побежали по моим плечам и спине одновременно и чередуясь, прогоняя хмель, пронзая грудь.

-Ол райт, завертайте. Храните деньги в сберкассе. Чао, бамбино сорри.

-Вот оно что. Теперь-то многое в их поведении стало понятным, - подумал я, встал, тряхнул головой и полез на свою верхнюю полку.

Перестук колёс отбивал последние точки небольшой истории. За окном начало светать и появились первые домики Подмосковья. С ранними бликами нового дня наша практика развеялась в исчезающей, замирающей, тревожной дымке, бестелесным туманом растворилась в незримых безднах памяти, оседая как пыль староюрьевских дорог после промчавшегося грузовика.

возврат к началу.