Встречи.
Главная страница

Дневник одной практики. Первая страница

-35-

20 мая 1984 года. Москва. Последействие

Иногда, из-за отсутствия иной возможности, используется ненормативная лексика.

Пыль осела. Петляющий, загадочно-дрожащий луч будущего, забившись трепетной нитью в оковах настоящего, навечно застыл незыблемой необратимостью прошлого, страшного неисправимостью своих ошибок. Избавить себя от них невозможно. Случившись, они коверкают и подминают под себя всю последующую жизнь, запихивают её в колею, из которой не выбраться.

4 года назад весело и беззаботно я вернулся с практики и немедленно забыл о Вобловой, Комаровой, “16 комнате”, Цыганове, Староюрьево. Я весело проводил время с московскими приятелями и вдруг, на одной из наших вечеринок, познакомился с Инной. Мне показалось, что впервые в жизни я встретил именно её. Мир заструился зыбкой, пляшущей тенью и потерял без неё всякий смысл и реальность. Произошло чудо, но чудом втройне засверкала для меня её взаимность. Фантасмагория дней и ночей заплясала единым мгновением, которое неожиданно напоролось на конец лета - холодным душем ударил гонг 1 сентября.

Случайная летняя связь казалась нелепым эпизодом из чужой жизни - услышанным или где-то прочитанным. С удивлением я смотрел на неприятную, чужую, пропахшую табачным дымом женщину с выпирающим животиком, округлым горбиком, широким туфелькообразным носом, резкими носогубными складками, пушистыми, оседлавшими нос бровями и тоненькой ленточкой усиков. Смотрел и не верил.

Мы холодно, сквозь зубы здоровались и тут же разбегались, не добавив ни слова больше. Я вжился в новый мир, стараясь окончательно забыть летние проказы. Но не тут-то было.

Навсегда, до последнего вдоха я запомню тот день конца сентября, перевернувший, точнее исковерковавший всю мою жизнь. Во время перерыва Воблова попросила меня задержаться после занятий. .

-Ладно, - ответил я, почувствовав необъяснимое беспокойство. “Глупости, - думал я, пытаясь прогнать скверные предчувствия, - ерунда какая-то. Ну, что она может мне сказать? Абсурд. Глупости всё это”, - но тоска и беспокойство нарастали, поглощая все мысли и чувства. Хотя к занятиям я был готов, но после перерыва с трудом понимал задаваемые преподавателем вопросы и отвечал невпопад.

Все ушли. Мы застыли возле окна, в которое упирался длинный, убегающий вдаль, заставленный кроватями, пропахший мочой коридор нервного отделения. Минут 5 угнетала тишина. Чем дольше затягивалось безмолвие, тем сильнее охватывала меня тревога.

-Я не могу здесь говорить, - взорвала молчание Воблова, - Давай поднимимся наверх. Я кивнул головой.

Остановившись между входом в аудиторию и открытой дверью туалета, Воблова закурила. Я посмотрел на часы.

-Ты очень спешишь? - стряхнула она пепел на подоконник.

-Да.

-Чем ты занимаешься после занятий? - в её голосе мне послышались заискивающие нотки.

-Ты позвала меня, чтобы поговорить о моём свободном времени?

-Нет, друг мой. Видишь ли, друг мой, ты уже достаточно взрослый и образованный, чтобы знать или догадываться, что после полового акта между мужчиной и женщиной женщина может забеременеть.

Сердце моё рухнуло в бездонную яму и перестало биться - кардиограф записал бы на ЭКГ прямую линию, а затем забесновалось, раздирая грудь болью. Во рту пересохло, комок застрял в горле. Я вытер пот со лба и прошептал, с трудом ворочая языком и губами: “Что ты хочешь этим сказать?”

-Я - беременна.

-Всё ты врёшь. Врёшь, врёшь, врёшь. Я тебя не знаю и знать не хочу, - заорал я про себя, с огромным усилием, втянул в окаменевшую грудь воздух и просипел, - Поздравляю.

Воблова стряхнула пепел на пол: «Спасибо».

-Не за что.

-Есть за что…

-За что? – прикинулся я дураком, выдавливая из лица улыбку.

-Я беременна от тебя.

-Откуда ты знаешь, что от меня?

-Знаешь ты кто? Тебя предупреждали. Я тебе сказала. Помнишь тот день. Тогда я ни с кем не была, кроме тебя. Это только твой ребёнок, твой, твой, твой. Ты не смеешь отказаться, не сможешь, - слезы наполнили узенькие глазки Раисы.

-Какой день? - подумал я и проговорил, - Зря ты так. Ты давным-давно не девочка и дорожку, куда надо уже протоптала. Одним больше - одним меньше…

-Ты, ты - понимаешь что говоришь. Спасибо, друг мой. Если я не была девочкой, то я уже не человек? Да, я делала аборты и именно поэтому я больше не имею права. Ты уже прошёл акушерство, ты знаешь, что если ещё раз, то больше никогда, а я тоже хочу быть матерью. Это тебе… - капли слёз ручейками заскользили по бледным щёкам, - Хорошо тебе: поимел одну без предохранения, бросил, взял другую, а почему только женщина должна думать о будущем? Почему только женщина должна за всё отвечать? Предохранение - это для обоих. Я - тоже человек, у меня тоже, эх, ты - врач, называется, клятва Гиппократа… - она отвернулась.

-Прекрати, пожалуйста, - жалобно попросил я, осторожно коснувшись её спины кончиками пальцев, но Воблова передёрнула плечами, злобно оттолкнула мою руку.

Неожиданно она развернулась, прочистила нос, спокойно спросила: “Ты, действительно, любишь её? .

-Да, - ошарашенно дёрнулся я.

-Значит - это правда, всё правда…

-Что, правда? О чём ты? Какое это имеет значение?

-Значит да, - она вновь показала мне спину.

-Что же делать? - переступил я с ноги на ногу, беспомощно оглядываясь по сторонам, как бы в надежде найти помощь, - Я ведь тебе ничего не обещал. Мы были равноправными партнёрами, получали удовольствия, проводили время. Ты сама….

-Получали удовольствие, проводили время… Ты тоже должен нести ответственность, ты не мальчик, ты обязан учитывать, - кусала губы Воблова.

-Но ведь ты шла на всё с открытыми глазами, я тебе ничего не обещал. Как ты там говорила: «Молодые и здоровые».

-Мне от тебя ничего и не надо, - последние слёзы сами собой высохли на лице Раисы.

Радость охватила меня, вне моей воли отразившись на лице.

-Не радуйся. Я сама воспитаю ребёнка. Я тебя ни о чём не прошу, кроме одного: ты должен его записать.

-Записать, записать.

-Я не попрошу у тебя ни алиментов, ни росписи. Но у ребёнка должен быть отец…

-А почему ты уверена, что я – отец?

-Если мы были двое, то почему платить должна одна я? Уходи! Не хочу тебя видеть. Ты - непорядочный человек. Уходи. Знать тебя не хочу, - она развернулась и заковыляла вниз по лестнице.

Я постоял несколько минут на месте и робко ушёл прочь, всё время, оглядываясь.

-На тебе лица нет. Что случилось? Произошло что-то? - встретила меня Инна.

-Ничего, - соврал я, - Просто я сегодня устал. Знаешь, нервные болезни - сам психом станешь, задают чёрт знает сколько.

Инна лишь покачала головой, но весь вечер между нами витала гнетущая тень моей лжи. Несколько раз я твёрдо решал все рассказать - ну, с кем не бывает. В конце концов, повинную голову меч не имеет права сечь. Я уже набирал воздух, чтобы выпалить всё одним духом и не мог. “Ладно, дойдём до того столба и начну,” - но давно исчез столб после выбранного (я потерял счёт какой), а я всё собирался, собирался, да так и не собрался, не смог.

В пропахшем котами подъезде пятиэтажки Инна пристально посмотрела мне в глаза: “Не хорошо мне, Андрей, тяжело, очень тяжело. Мне никогда так тяжело не было. Мне никогда ещё не было так плохо. Ты меня любишь?”

-Да.

-Значит что-то другое. Не пойму что?

-Я обязан всё рассказать, - не выдержал я взгляда Инны.

-Ты отводишь глаза. Ты что-то скрываешь…

-Извини, я очень устал, - обнял я девушку, твёрдо решив именно сейчас раскаяться. В конце концов, ведь не знал я о её существовании, - Знаешь…

Но именно в этот момент открылась входная дверь и в подъезд вошла мать Инны.

Прошла неделя. Воблова со мной не здоровалась, даже не смотрела в мою сторону. Комарова в компании с двумя их подружками поступала точно так же. Я обрадовался, чуть воспрянул духом, думал - это хороший симптом, всё обойдётся. Я ждал, когда Воблова исчезнет дня на три-четыре, а она не пропускала ни одной пары, примерно посещая не только практические, но и лекции.

-Неужели оставит? - с ужасом подумал я через месяц. - Она уже делала аборты… Конечно, может быть - это её последний шанс. Какой ужас иметь ребёнка с этой…

Каждый день я собирался поговорить с Инной, но встретив её, сначала всё никак не мог начать, а потом искренне забывал обо всём на свете. Испытывал полное успокоение. Мыслимо ли представить себе, что это может исчезнуть? День не был днём без Инны, и я уже не верил, что когда-то жил иначе. Из-за случайности, из-за идиотизма и чтобы всё поломалось, пошло прахом, да быть этого не может. Скажу, обязательно скажу, но как-нибудь потом.

Инна ничего не знала. Я ждал. Всё тянул. Всё надеялся на какое-то очередное чудо. Вдруг Воблова исчезла. “Ну, слава Богу, решилась”, - радостно подумал я.

Перед занятиями ко мне подошла Комарова и сходу выпалила: “Знаешь, где Раичка моя?”

-Откуда я могу знать? - ответил я простодушно, еле скрыв улыбку.

-Не радуйся досрочно: она совсем не там где ты хотел бы её видеть - она рядом. У Раички началось кровотечение, её положили на сохранение, но чует моё сердце - Бог есть и Бог не фраер. Быть тебе скоро папочкой. Вот так-то, папаша, не открестишься, заставим. Она развернулась и, не удостоив внимания моё побелевшее лицо, удалилась в неизвестном мне направлении.

Больших успехов достигла современная медицина: Воблова вышла недели через 3 похудевшая, побледневшая, с животом, который заметили уже все – в связи с чем половина потока перестала замечать меня.

Я собирался сделать Инне предложение, но после такого появления Раисы твёрдо решил немедленно раскаяться, всё рассказать. В тот вечер мы должны были смотреть “Мастера и Маргариту” в театре на Таганке (нетрудно догадаться скольких трудов стоили мне эти билеты). После спектакля я решил покаяться. Ну, нельзя же за прошлые ошибки казнить. Я ведь даже представить себе не мог существования Инны. Не виноват я. Наконец, разве мало разводов ради другой любви. Мужчины и женщины расходятся и остаются дети…

Почти в деталях, до каждого слова отрепетировал я весь разговор, решив начать его возле скамейки под деревьями напротив подъезда Инны. Там я признался ей в любви. Это место должно ещё раз принести мне удачу.

Телефон зазвонил, когда я уже стоял в коридоре.

-Андрей, это тебя, - закричала мать.

-Меня уже нет, - ответил я, начав закрывать дверь.

-Но это Инна.

-Это правда? - глухо, дребезжаще, утробно звучал голос в трубке - никогда бы я не смог узнать её. Я опустился на стул и прошептал: “Что?”

-Сейчас у нас была ... как е; зовут? Всё рассказала. Значит это правда? И ты скрыл от меня…

Я...я сейчас, я не могу по телефону. Я сейчас приеду и всё объясню.

-Значит - это правда, - голос Инны задребезжал, кажется она заплакала, - Мне ничего объяснять не надо. Поздно. Мне уже всё объяснили. Я не хочу тебя видеть…

Я схватил такси и через несколько минут, показавшихся мне столетиями, взлетел, не переводя дыхания, на 5 этаж.

-Моей дочери нет дома, и для вас её больше не будет никогда, - захлопнула дверь перед моим носом мать Инны. Я позвонил ещё раз, но мне не открыли… Не помню, на какой уж по счёту звонок резко и хлёстко прозвучало: “Сейчас мы вызовем милицию…”

Моросил мелкий-мелкий, почти незаметный дождик. Я опустился на ту самую скамейку, которая должна была принести мне счастье. Не помню, сколько просуществовал я в полной прострации, но вдруг взглянул на часы и понял, что на такси смогу успеть в театр.

Не знаю, что было бы со мной не попади я в тот вечер на Таганку. Второй билет я, разумеется, не продал, но уже до первого антракта ощутил рядом чей-то локоть - ещё бы, место во втором ряду партера.

Растворившись в полумраке зала, утонув в кресле, из всего спектакля я запомнил только живую мышь на лысине Ронинсона, голые ягодицы Маргариты на балу сатаны, интеллигентного Воланда. Почти не понимая творящегося на сцене, я забылся и задубел. Острая, невыносимая боль превратилась в тупую, ноющую, свербящую тяжесть: я потерялся в жизни, сцене, времени, пространстве, себе, ещё черт знает где или в чём.

Дальнейшие события заструились идиотски-бессмысленным потоком, игрой всё того же усталого дьявола в образе Смехова, а я лишь следил за развитием сюжета из тёмного зала и время от времени думал: “Куда дальше покатится этот маразм? Неужели это всё имеет ко мне хоть какое-то отношение?”

Все мои попытки связаться с Инной оказались тщетными. Вскоре я узнал, что она вышла замуж за нашего общего знакомого, которого я считал одним из самых отвратительных существ в мире. Воблова родила девочку, записала её Ларисой и меня, с моего согласия, конечно, её отцом. Через 1,5 года мы всё-таки расписались. Потекла мутная волна нелепой семейной жизни. Я всё время хотел спросить Раису, как она узнала не просто об Инне, но нашла её адрес, и всё не мог, почему-то испытываю острую боль, лишь только на мгновение, представляя, как я начинаю этот разговор.

Мы окончили институт, пережили фарс распределения. Я попал в довольно скверное место, а Воблова (фамилию она оставила девичью) загадочным путём пристроила себя несравненно лучше - на кафедре госпитальной терапии первого мединститута.

Несмотря на пропитавшее меня безучастие, каждое утро я хотел на работу, а вечерами не желал возвращаться по месту прописки. Я набрал дежурств, стараясь при малейшей возможности сбежать из дома. Мы не ругались, не выясняли отношений, а холодно (всё чаще враждебно) сосуществовали непонятно зачем и почему, не объединяемые ребёнком, а всё больше и больше разъединяемые им. Я смотрел на девочку и думал: “Из-за тебя я влип, а ты - вылитая мать. Да мой ли это ребёнок? Но в любом случае: не повезло тебе ни с матерью, ни с отцом, кто бы он ни был”.

Жизнь протекала стороной. Воблова занималась своими делами, Лариса посещала пятидневку, большую часть уик-эндов, проводя у дедушек и бабушек.

После года нерегулярного выполнение супружеских обязанностей, от которых оставались только неприязнь и раздражение, половые связи прекратились. Я завёл несколько знакомых на тяжёлый момент, а Воблова открыто вернулась к старому другу. Сначала мне было совершенно наплевать и на этот факт, но вдруг я испытал такое отвращение к этой женщине, что не смог тут же не выплеснуть своё чувство: “Друзья объединяются заново. Василий опять в обойме”.

-Да, друг мой. Он - настоящий мужчина, не чета тебе, - не оторвалась Раиса от телевизора, - Кстати, так и можешь зафиксировать в своём идиотском дневнике.

-Значит, ты читаешь мой дневник, давно ли? - вспомнил я разговор с Комаровой в поезде.

-Не очень, со Староюрьево.

-Значит, в Староюрьево ты рылась в моих вещах, а здесь ты вскрываешь мой стол или у тебя есть ключ?

-Есть, ну, и что, отстань, я смотрю телевизор.

-Она смотрит телевизор, вы только посмотрите на неё. А кто тебе позволил смотреть мой дневник? Кто тебе позволил лезть ко мне в душу?

-Друг мой, я всегда говорила, что ты очень приземлённый, так нельзя, без полёта, без поэзии…

-Какого же чёрта ты прилипла ко мне? 3ачем ты устроила весь этот отвратительный сыр-бор, этот мерзкий спектакль?

-Так было надо. Я решила. Лизочка мне посоветовала. Если честно, то я не очень-то и хотела с тобой, но потом решила, что, наверное, так оно будет и правильно.

-Ни хера себе, правильно!

-Ах, друг мой, друг мой, как ты опустился, разве интеллигентные люди так выражаются?

-Твой друг шпарит ещё почище.

-Ему можно, он - настоящий мужчина, - подправила Воблова контрастность.

-Какого чёрта тебе все это потребовалось? Зачем ты отравила мне жизнь? - взбесился я, вырывая телевизионный шнур из розетки. - Зачем ты ходила к Инне, подлая тварь?

-Прими таблетку Седуксена (успокаивающее), а ещё лучше ложись в клинику неврозов. Будут лечить гипнозом и трудотерапией. К той девушке пошла совсем и не я. Я бы, кстати, никогда не пошла бы. Для меня это тоже оказалось полной неожиданностью. Почти ударом. Лизочка, она оказалась её соседкой. Она пошла, не сказав мне ни слова.

Я упал на стул: “Но зачем?”

-Она тебе мстила. В своём дневнике ты назвал её проституткой. Лизочка тебе этого никогда не простит. Честно, это она поженила нас. Я, кстати, совсем и не хотела. Мне был нужен от тебя ребёнок.

-Может ли быть больший маразм?

-Может. Прошлого не вернёшь. Живи сейчас, радуйся жизни, пока ещё молодой. Твоя девушка давно замужем и родила ребёночка.

-Ты и это знаешь?

-Наши люди знают всё.

-Но зачем ты влезла в мою жизнь? Зачем ты исковеркала её?

-Пеняй только на себя. Москва слезам не верит…

-Чего ещё? Староюрьво, кстати, тоже. Но почему ты меня выбрала донором спермы? За что?

-Ты мне нравился, хотя ты и слабый человек. Несколько раз я хотела тебя. Вспомни, сколько раз ты настаивал на близости в Староюрьево. Ты слабый человек. Приземлённый. В тебе мало поэзии. В тебе её вообще нет. Нет в тебе полёта. Горения. Я сама не понимаю, что притянуло меня к тебе. Ты ведь не способен ни на что, кроме жалких помарок и скулежа в своём дневнике. Даже секретов держать не можешь. Да, я вышла за тебя замуж, потому что захотела… Да, я захотела замуж… Ты мне был нужен… Но ты не умеешь жить и я поняла, что никогда не научишься - тебя все будут водить за нос, “квантум сатис”.

-Нет, леге артис. Чей это ребенок? - внезапно пронзила меня мысль.

-Чей надо, - Раиса щёлкнула переключателем программ.

Холодная ненависть, смешанная с отчаянием наполнила грудь, налила свинцом ноги и почти бросила на диван. “Грязный поток несёт меня как жалкую щепку”, - проскочила в мозгу тоскливая мысль. Неожиданно я вспомнил, что Цыганов уже почти как год умер; оказалось, что ещё в детстве он заработал порок сердца. Болезнь почти не мешала ему жить, пока тяжёлый грипп не привёл к тяжелейшей декомпенсации. Кардиологи сказали, что выбора нет - необходима замена клапана. Операция прошла неудачно, и он умер в реанимации, не приходя в сознание. Так и остался холостым и неженатым, не оставил за собой ни жены, ни детей. Может оно и лучше.

Лишь экран телевизора разрывал тьму комнаты. Раиса смотрела или делала вид, что увлечена передачей.

-Кривая никуда не вывезет… или вывезла… куда и должна была и завезла, - прошептал я.

-Что ты там ещё бормочешь? Совсем с круга сошёл?

-Вспоминаю староюрьевскую грязь и думаю можно ли от неё отмыться.

-Друг мой, до чего же ты неловок в житейских делах...

-Значит никогда…

-Скучно с тобой.

-С Василием веселее?

-Было веселее, но я давно с ним не вижусь…

-Значит, у неё появился другой любовник. Какая… - я подошёл к окну. Чёрная, холодная ночь поздней осени безжалостно подавила тусклые фонари. Дождь нещадно хлестал косыми жгутами струй, стараясь разрубить и сокрушить всё и вся. Зловещий ветер выл и бесился за окном. Из форточки дуло…

возврат к началу.