Встречи.
Главная страница

Дневник одной практики. Первая страница

-33-

26 июня. Четверг

Иногда, из-за отсутствия иной возможности, используется ненормативная лексика.

И оказался прав: по тихому, тёплому, засыпающему Староюрьево прокатилась небольшая Варфоломеевская ночка местного значения. Подробности происшедших событий канули в Лету, оставив одни только изменчивые круги в памяти свидетелей. Все согласны, что возле веранды вспыхнула драка местной молодёжи с солдатами из расположенного невдалеке аэродрома. Остальные подробности порхают по посёлку в виде огромного множества прямо противоположных слухов.

Утром в I хирургическом отделении лежали 2 солдата: один с переломом руки, второй - с переломом верхней и нижней челюстей. В гнойной хирургии пребывал староюрьевский боец с переломом рёбер и подозрением на травму печени.

До утренней конференции я зашёл в I хирургическое отделение и чуть не наступил на вытянутого во весь гигантский рост человека на носилках, поставленных прямо на полу рядом с дверью. Это был один из подраненных героев ночного боя - рыжий солдат с бесцветными глазами, тихим ленивым голосом и правой рукой на перевязи. Любопытство обуяло меня, но воин на мои вопросы отвечал с большой неохотой: “Ну, да, шёл я с местной девушкой мимо клуба… Не знаю почему, но меня отозвали в сторону…” - совсем заснул он.

-Вы ничего не сделали? Никого не тронули?

-Ага, а они без предупреждения и лишних слов начали мутузить...

-И что дальше?

-Сначала я отмахивался, но их было много и они меня повалили, я потерял сознание и больше ничего не помню… Только утром я выяснил, что подмогу с аэродрома вызвал мой приятель… Возле веранды я его и не видел.

Спаситель рыжего лежал в ванной комнате с чёрным, окровавленным лицом и закрытыми глазами. Расспрашивать его я не стал, но подумал, что по рассказу рыжего состояние и травмы солдат следовало бы поменять.

Один из местных сообщил: “Пьяные солдаты зашли на веранду и стали выступать, вот и получили по заслугам”.

Версия доктора Ахмета звучала так: “Прибывшие на подмогу солдаты выстроились по команде майора, сняли ремни, навернули их на руки пряжками вверх и строем пошли прочёсывать посёлок. Задерживали всех мужчин в штатском: “Был на танцах?” Если “да”, то били. Меня схватили, когда я шёл в больницу, но как врача сразу же отпустили”.

Говорят, что майор сделал два выстрела из ракетницы в воздух и один в крышу дома.

По больничному двору шли двое местных. Высокий, лет 30, рыжий, с хамской, гнусной рожей, пересыпая речь через слово матом, самодовольно бросил, кивая на хирургический корпус: “Неплохо мы, блядь, поработали. Говорят, один их пидар долго шамать не сможет”. Виляя задом, продефилировал Володя, гордо заявивший: “У, бляди. Я тоже участвовал в деле, замочил многих, они меня, пидарасы, надолго запомнят - чему я очень рад”.

-Я ушёл с веранды до начала драки, но из достоверных источников узнал, что виноват хамивший на танцах рыжий солдат, - объяснил зачем-то пришедший в больницу спортбосс Виктор, обдав меня перегаром.

Минут через 30 рыжий сидел на скамеечке перед I хирургическим отделением. Перед ним стоял плотный, усатый майор в расстёгнутом кителе (уж не из легенды ли?) и кричал: ”Сколько раз я тебе говорил, а ты всё смотришь на меня как таракан на крупу. Может быть ты умнее попа? Чёрт с тобой, но ты весь аэродром взбудоражил”. Неизвестно, чувствовал ли себя рыжий солдат умнее служителя культа, но, разумеется, со старшим по званию не спорил, просто задумчиво глядел в песок и ковырял здоровой рукой в кармане гимнастёрки.

Все абсолютно уверены, что дело обязательно замнут: над этим усиленно работает гражданское и военное начальство. Прошёл слух, что кто-то специально перерезал телефонный провод связи с Тамбовом.

Ночью дежурила Купцова. Не произойди баталии, Ольга Петровна всё равно не скучала бы. “Весёленькое дежурство, - смеялась она утром, - Ко всем делам два алкаша в терапии устроили их обычное представление в виде белой горячки”. Один из них - лысый, сгорбленный дед неделю назад спьяну выпил стакан уксуса. Ему попытались промыть желудок и оставили в отделении на лечение. И вот этой богатой событиями ночью он вместе с дружком по палате (больной пневмонией) выдали представление, а потом попытались исчезнуть. Дед всё-таки был задержан, а его компаньон принял несколько уколов аминазина (нейролептик, лекарство против психоза), три раза был связан, но всё же спрыгнул с балкона второго этажа и убежал. Нашли беглеца утром в 5 км от Староюрьево.

К утру привезли изнасилованную несколько дней назад женщину лет 40, до изнасилования бывшую девственницей. Две недели назад она приехала из Подмосковья в гости к матери. В роковую ночь женщина вместе с братом спала в саду в сарайчике. Сосед - парень 16 лет и три его дружка, недавно вернувшиеся из армии, залезли в комнатку, где спал брат - крохотный, щупленький мужчина лет 45, связали его, закрыли, подперев дверь палкой, ворвались к сестре и уволокли её в лес. Насиловали долго, издевались, били, бросали в воду, удовлетворили все свои самые сладострастные и изощрённые желания, бросив женщину лишь под утро, когда сами устали.

Изнасилованную положили на раскладушке в коридоре терапевтического отделения. Увидев её, я был поражён. Бархатистое лицо девушки лет 25, огромные, излучающие муку, сероватые глаза, убегающий в поднебесье лоб, разбросанные по подушке каштановые волосы до плеч, хрупкие ручки, длинная, аристократическая кисть, украшенная голубыми ниточками вен, тоненькие, безжизненные, длинные пальчики. Тихим, мелодичным голоском женщина жаловалась: «Болит во всём теле. Особенно в позвоночнике. Не могу пошевелить ни рукой, ни ногой». Рядом с раскладушкой стояла мать - сухонькая старушка в тёмном платочке. Со слезами на глазах она просила всех хоть что-нибудь сделать для дочери. “Это Петька - сосед, - объяснила она мне, - С дружками напился и озорничал. А правды не сыскать. Их сначала взяли в милицию, а потом всех отпустили. Где правда? Куда пожаловаться? Уж, ради Бога, помогите ей, пожалуйста, ну, хоть чем-нибудь; она ведь так мучается, а врач ещё не подходил”.

Я тут же нашёл Лебедеву, но Мария Ивановна спешила на конференцию: “Да, это истеричка. Кроме того, она больная невропатологов. Они ей займутся после планёрки”.

По завершении доклада медсестёр Иван Иванович всегда призывает средний медперсонал рвать сорняки: “Пусть каждая сорвёт хотя бы по 5 лопухов на территории больницы. Этим вы продемонстрируете свой истинный патриотизм”. После столь горячего призыва Иван Иванович отпускает медсестёр исполнять свой гражданский долг. Кто разрешит загадку: недостаёт ли у медсестёр “отчизнолюбия” или уж очень быстро растут лопухи?

Подписать у заведующих Цыганов ничего не смог, так как было нечего. Он сел с дамами дописывать дневники и сочинять характеристики, а я, несмотря на его бурное возмущение, поехал с докторами на племзавод в село Вишневое.

Выехали хирург Леонтьев, жена Иван Ивановича - невропатолог и фтизиатр Нина Александровна, терапевт Лебедева, медсестра по туберкулёзу, педиатр Павлов и крупномасштабная дама - эндокринолог из Тамбова.

-Это самое большое село Староюрьевского района, - начал Леонтьев небольшую лекцию, чтобы скрасить дорогу, - Я недавно выяснял - почти 3 тысячи человек. Да и богаты эти селяне, как куркули. Это потому, значит, что их племенное хозяйство непосредственно подчинённо Москве. Они, значит, самые денежные в районе: бабок куры не клюют, не дома, а хоромы и снабжение лучше, чем в Староюрьево. Да и дорога Староюрьево - Вишневое одна из немногих в районе всегда проходима. Есть в селе, значит, врачебная амбулатория, в которой работает врач с тремя фельдшерами. Самому доктору Гусеву почти 70 лет, да к тому же он много лет болеет диабетом. Казалось бы, сам Бог велел подумать о покое, но зачем ему: получает свои 300 рублей пенсии плюс зряплату, плохо ли.

-Очень хорошо, - с явным раздражением в голосе вступила в разговор терапевт Мария Ивановна Лебедева, - Этот доктор ещё тот гусь. Вы ещё увидите, что мы его не найдём и уедем не солоно хлебавши. Сплошь и рядом, когда он узнает о проверке, то куда-то исчезает. Может быть даже остаётся дома, но на стук дверь не открывает. Документации он почти не ведёт. Если заводит историю болезни, то без всяких жалоб, статуса, чего уж говорить об анамнезе, пишет диагноз и очень редко - назначения. И вы знаете, как он объясняет подобное ведение историй болезни? Отсутствием места для хранения документации. Уж сколько раз я с ним говорила, как с гуся вода…

Все засмеялись.

-Именно так. Все замечания он выслушивает очень спокойно, почти со всем соглашается, но продолжает делать всё по-прежнему, упрямый как баран. Ещё я точно знаю, что если больные обращаются за помощью ночью, то Гусев отдаёт им ключ от амбулатории и говорит: “Идите и делаете что хотите”. Хапает денежки и в ус не дует. Надо уметь устраиваться. Не только сам жирует, но и жена его работает акушеркой под его же началом. Эдакий семейный подряд, одним словом, - с раздражением выдающим что-то очень личное проговорила Лебедева.

-В общем, ясное дело, работа позволяет Гусеву заниматься только собой, потому и выглядит он лет на 55…

Вскоре мы смогли убедиться в верности слов Леонтьева. К машине, вопреки предсказанию Лебедевой, подошёл плотный, улыбчивый, розоватый, с неприбранной копной седых волос, тихий, спокойный, приятный мужчина, совершенно не выглядевший на свои годы.

-Ничего не знал я о вашем визите, уж извините, не сообщили, - развёл Гусев руки, - И в амбулатории я случайно, должен был быть уже на ФАПе – фельдшерско-акушерском пунтке, да по не зависящим от меня обстоятельствам задержался. Потому, уж не обессудьте, ничего к вашему визиту не подготовил, уж увольте…

-Это, ясное дело, расхлябанность медстатистиков больницы, которые обязаны в начале каждого месяца высылать на места план выезда районных врачей, значит - покрутил головой Леонтьев.

-А то ему не выслали, - тихонько в сторону заворчала Лебедева, - Известный врун.

Врачебная амбулатория ютится в стареньком, деревянном, паршивеньком домишке типа сарая. Внутри несколько крохотных комнаток заставленны столами, стеклянными шкафами с медикаментам, кушетками, стульями, тумбочками, коробками, ещё чёрт знает чем. Стены вплотную залеплены плакатами самого различного содержания. Получилась настенная энциклопедия, в которой соседствуют без всякого явного порядка советы как кормить ребёнка грудью по часам с мероприятиями по борьбе с анафилактическим шоком, список противозачаточных средств впритык с приёмами первой помощи при утоплении и так далее и тому подобное.

Рядом со старой амбулаторией достраивают новую: весёлый, одноэтажный дом из красного кирпича комнат на 15. Я заглянул внутрь. Пожилой рабочий охотно вступил в разговор: “Должны были ещё к октябрьским открыть. Это гастролёры-белорусы в прошлом году понастроили, а мы - местные мастера должны переделывать. Они, шабашники, ни канализации, ни воды не подвели, в электропроводке напутали, сам чёрт ногу сломит. Хапнули денежки и привет, а мы за копейки тут колупаемся...”

Новую амбулаторию отделяет от старой ров для труб. Приметив с другого берега искусственного препятствия районную делегацию, полная, седая женщина, бывшая пациентка Лебедевой закричала на всю ивановскую: “Мария Ивановна, голубушка, спасите и помогите: Гусев не разрешает засыпать канаву, заставляет подождать, пока засохнет земля, а в канаву эту проклятую падают козы и дети”.

Лебедева тут же передала жалобу Гусеву. “Глупости, - просто недостаточная глубина. Необходимо ров углублять, иначе зимой все трубы замёрзнут”, - отмахнулся доктор.

-Ну, а пока пусть падают, - зло выпалила Лебедева.

-А что же потом раскапывать по новой?

-Это, значит, не совсем наше дело, - покачал головой Леонтьев.

Сразу после приезда Купцова пошла к живущей рядом онкологической гинекологической больной, Нина Александровна с медсестрой поехали на машине к туберкулёзным больным, а Мария Ивановна потребовала обед.

Потому оставшиеся доктора вместе с медсестрой отправились в столовую. Пройдя между домами, пересекли пыльную улицу и вошли в одноэтажное, длинное, серое здание очень безрадостное снаружи, но на удивление светлое и приятное внутри, пусть и нафаршированное мухами, жужжащие армады которых реяли над столами и чёрными точками усеивали окна. Задумчиво осмотревшись, Леонтьев с подозрением отметил: “Ну, и мушистость здесь, однако”. Торцевые стены разукрашены. С одной стороны роспись по мотивам русских народных сказок с главным героем Иванушкой-дурачком на печи. Напротив изображено что-то типа охоты на львов. Леонтьев тут же предположил: “Кажись, я видел оригинал в Эрмитаже”.

Обед нам подали бесплатный и скверный. Мясные прокисшие щи, кучка серых макарон, испачканных чем-то красным, типа томатного соуса и размазанных по тарелке вперемешку с кусочками мяса, видимо выловленного из тех же щей. Желтоватая кисловато-сладенькая водичка в гранёном стакане на третье обозначала компот.

Брезгливо отведав угощенье, Леонтьев сел проверять книжечки поваров, потом - санитарное состояние кухни, а остальные вернулись в амбулаторию. Гусев исчез.

-Ну, вот, что я вам говорила - слинял, - развеселилась - исполнялось её пророчество – Лебедева, - Сейчас сидит дома, на стук отвечать не будет. Не первый раз.

Но и эта радость Марии Ивановы оказалась преждевременной и не совсем верной. Гусев вскоре вернулся - собирал по селу людей на консультацию (дома, действительно, на стук не ответили бы), но при всем старании смог найти только 5 человек: инвалида войны и 4 женщин с огромной кучей болезней, уже прошедших всех областных специалистов. Выйдя в коридор после блиц-осмотра завершившегося за несколько минут, Леонтьев презрительно обозвал женщин: “Да, это - истерички, которые известны на всю тамбовскую область”.

В отсутствии Нины Александровны опять возник разговор о начальстве. Лебедева тут же заявила: “Иван Ивановича никто не уважает, и всех предыдущих главврачей тоже не уважали. У них у всех одна задача - набить карман и смотаться. Как их уважать-то можно - разбойники”.

-А при Петре Петровиче Локтеве было лучше? - вспомнил я нынешнего рентгенолога.

-Что ты, он вообще творил чёрт знает что. Говоришь ему, а он мог повернуться спиной и уйти. Исчезал из больницы на недели. Запойный алкаш.

Я вспомнил, что Купцова очень положительно оценивала Петра Петровича на посту главврача и сказала, что сняли Локтева за неуважение начальства: будучи прав по существу, он послал вдаль, не очень светлую, какого-то босса из Тамбова.

Эндокринолог - топорной работы, крупномасштабная, пышная дама с массивными чертами лица поведала своё горе: “Это ещё что, это цветочки. Вы бы знали ужасы, которые творит наш шеф. Мы его так и окрестили “царь самодуров”. Жить не может, не испортив кому-нибудь кровь. Например, вот его последняя гадость. С незапамятных времён врачи отделения платили какие-то копейки больничной кухне и обедали на работе. Во время последнего областного семинара, когда был объявлен 10-минутный обеденный перерыв, мы задержались на 15. За это шеф вообще запретил больничные обеды. Теперь мы вынуждены есть всухомятку, а шеф любит входить в обеденное время и спрашивать: “Ну, как завтрак алкоголика?”

-Все начальники одни миром мазаны, - скривилась Лебедева.

К часу дня в ЦРБ Цыганов, Скороходов, Воблова и Комарова писали в дневники друг другу характеристики: перекрёстное опыление использовано, дабы у каждого в официальном документе красовались различные почерки. Кроме того, памятуя просьбу Ивана Ивановича, “писарчуки” изменяли в разных характеристиках некоторые слова, чтобы хоть чуточку прикрыть их идентичность. В дневники уехавших в Мичуринск на консультацию Спешкиной и Мусиной преданные друзья вписывали характеристики по очереди. Мой нетронуто чистый дневник сиротливо валялся в стороне.

Пока я собирался его забрать, он исчез вместе с Цыгановым, зачем-то захватившим его в гнойную хирургию. Я пошёл следом. Пётр собирал анамнез поступившего больного.

-Прошу прощения, где мой дневник?

-В этой куче, - гримаса на лице Цыганова означала занятость, раздражение, кислую усталость - шляются тут всякие, мешают заня`тому человеку трудиться.

-Его здесь нет.

-Нет, значит нет, - работая под Воблову, как от мухи отмахнулся от меня Цыганов.

Я еле сдержался: “Где мой дневник?”

-Посмотри в сумке.

С самого дна внушительной торбы старосты я достал мою помятую страдалицу-тетрадку и, чувствуя нарастающее раздражение, плюнув на почерк, настрочил на себя характеристики, списывая их из тетради Спешкиной без всяких изменений, за исключением окончаний определяющих пол. Кроме характеристик за каждый цикл, подписываемых заведующими отделений, необходима характеристика за всю практику, заверяемая главврачом. Оценив себя на «отлично» по всем циклам и за всю практику, я отдал дневник Цыганову и ушёл в терапию.

Это было прощание. Не помог я им, да кто сможет помочь пожилым, полным (мягко говоря) женщинам со стажем болезни не меньше 10 лет. Они встречали меня с надеждой, так мне казалось, обращались: “Доктор”, а я выяснял жалобы, измерял АД, считал пульс, пальпировал, перкутировал, аускультировал, затем писал в ординаторской формальные, однотипные дневнички, ставил крестики в листах назначений (без Ивана Ивановича изменять ничего нельзя) и уходил отдыхать. Последние дни у Рубцовой приступов бронхиальной астмы не было. Огонёк надежды вспыхнул в глазах грузной женщины, проводящей в больнице по много месяцев каждый год. В этот заход Мария Ивановна уже лежит с февраля месяца, её история напоминает собрание сочинений писучего автора, сброшюрованное в единый том. Другим больным тоже хуже не стало.

Я долго сидел в палате, долго писал дневники и ушёл в гостиницу в начале шестого со странным ощущением зыбкости, перемешанной с грустью и жалостью ко всем ещё живущим.

На нашем постоялом дворе полным ходом шла подготовка к прощальному банкету, и как оказалось, за счёт студентов.

Ещё 25 у нас в комнате Спешкина говорила, что врачи ждут, у них мол такая традиция, чтобы студенты устроили пьянку под занавес на свои последние гроши. Мы резко выступили против. Скороходов обозлённо заявил: «Нечего их поить. Пусть доктора на свои деньги устраивают. Мы и так сидим в яме, все прожрали, а они, слава Богу, не городские эскулапы, а сельские, у всех ого-го-го какие лапы». 25 на этом всё закончилось, но сегодня я попал в самый разгар подготовки: “и всё кипит, и всё сырое”. Наполняя комнату паром, варили в ведре нашу последнюю картошку. Варились в кастрюле последние яйца. Девицы бегали в магазин, чистили, резали, жарили…

Я так и не смог выяснить, кто всё-таки заварил эту кашу. Вспомнив разговор, Скороходов заподозрил Спешкину, но она весь день провела в Мичуринске, поэтому мы приняли версию о причастности и к этому делу “16 комнаты”.

В конце концов оказалось, что лишь я в разладе с Чердаковой и К и, чаще всего даже не здороваюсь с ними. Если быть последовательным до конца, то мне следовало бы отказаться от совместного банкета… А если Скороходов не ошибается, всё это ерунда и я очень сильно беру в голову? Поэтому я решил примкнуть к, походя творящим историю, всегда правым массам, пусть и не было никого, с кем мне очень хотелось бы сидеть за одним столом, но не проводить же целый вечер одному в нашей конуре, когда все остальные будут гудеть.

Отношения с Вобловой скатились в вежливо-отстранённые, скрывающие затаённую неприязнью. Я привык и сжился с этим. Удивило меня поведение Комаровой, с которой за последние дни трений не наблюдалось. В чём дело я понять не мог: отсвет ли отношения лучшей подруги, воспоминания прошлого или очередная смена цикла настроения? Я ничего не понимал, но чувствовал себя не совсем в своей тарелке, пока твёрдо решил не принимать никого из барышень всерьёз.

Прервав мои размышления, непривычно опасливо в комнату заглянула Комарова и, воровато оглянувшись, поманила Павла пальчиком. Он вышел в коридор, вернулся через несколько мгновений и робко спросил: “Ты будешь участвовать, то есть сдашь ли ты 3 рубля?

-Это тебя Комарова послала?

-Да.

-Интересно, что же она со мной не знакома?

-Я тоже удивлён. Может быть из-за того, что ты выступал против?

-Ты тоже не был “за”.

-Тоже верно.

-Чёрт возьми, если мои отношения с её приятельницей несколько изменились, то с ней я не ссорился, ничего не делил. Хотя, может быть, та ей что-то сказала, но что? Сейчас пойду и спрошу.

-Не надо. Таким образом ты поставишь меня в идиотское положение, так как совершенно ясно, что она не хочет чтобы ты знал о нашем разговоре.

-Чепуха. Любому дураку ясно. Чего ты боишься? - спросил я, про себя, добавив, - Не побьёт тебя Александр Петрович.

-Нет, нет.

Скороходов так энергично возражал против моего выяснения отношений с Комаровой, как будто бы от неё зависело что-то чрезвычайно важное, ну, если не жизнь Павла Андреевича, то, по крайней мере, окончание практики и дальнейшее пребывание в институте. Я отказался от своего намерения, так как не хотел под занавес заводиться ещё и со Скороходовым, своего согласия на нашу беседу он не давал. Говорить с мудрой Лизой намёками - ничего не узнать, лишь выдать трепещущего юношу в железные коготочки Лизочки. Хотя, очевидно, спроси я Комарову открытым текстом она всё равно ничего нормального не ответит, обойдётся какой-нибудь чушью, типа “зачуток сербо-хорваты”.

Скороходов отнёс мой взнос.

Пьянку назначили на 7 часов вчера.

Решив участвовать в ней чистыми, Павел и я пошли на пляж “у коз”, откуда нас очень быстро прогнала угроза дождя. На полпути к гостинице первые тяжёлые капли заставили нас убыстрить шаг. Вскоре стихия совсем взбунтовалась. Несколько раз дунув для разминки, ветер достиг сумасшедшей скорости, закрутил настоящую пылевую бурю, снизившую видимость почти до метра. Преодолевая почти ураган, мы вошли в гостиницу. И тут-то грянул гром, полил такой дождь, что пришлось только позавидовать собственной интуиции вовремя согнавшей нас с пляжа. За все предыдущие дни угнетающей жары природа взорвала себя истерикой вихря, пыли, воды, превратившейся без всяких прелюдий в ревущий водопадом ливень.

-Идиотство. Бухнули последние деньги, завели огород и нате вам. Сейчас никто не придёт: есть уважительная причина, - злился Скороходов, входя в комнату.

-Что же ты хочешь, разверзлись хляби небесные.

Буря где-то оборвала провод. Цыганов предположил, что одну фазу - в нашей комнате лампочка еле тлела, а в женской, прощаясь с миром, ослепительно сверкнула и потухла. Комарова прибежала за нашей лампочкой. “А так ли необходимо освещать залу торжества? Не лучше ли интим?” - небрежно бросил я. Комарова зыркнула в мою сторону ничего хорошего не предвещающим взглядом. Цыганов тоже сделал попытку отбить атаку: “Согласно законам физики у вас перегорит и наша лампочка”. Но решительный вид Комаровой, подкреплённый фразой подошедшей на подмогу Вобловой: “Перегорит - значит, перегорит”, - заставили Скороходова не только самому вывернуть и отдать осветительный прибор, но и ввернуть его на новое место.

Притомившись, дождь стих, перейдя на неспешную, равномерную дробь тяжёлых капель. Воблова попросила Скороходова пойти в магазин за подсолнечным маслом. Павел категорически отказался, уткнув нос в последний номер “Крокодила”. Вдруг он вскочил как ужаленный и начал лихорадочно одеваться, но опоздал: Спешкина уже пришла из магазина и, не сняв плаща, обрушила на лежебок-дармоедов лавину укоров.

Стол из комнаты номер 11 унесли в “банкетный зал”, поставив в линию боком к собрату, одной стороной к кроватям, а другую - огородили стульями и табуретками. Застелили шершавую, пятнистую поверхность белыми неиспользованными простынями, оттенившими этикетки бутылок и консервов, окружённых столовыми принадлежностями.

Потух свет, обрадовав, знающего теоретические основы электричества, Цыганова: “Я же говорил - одна фаза”, - сумрачно, но удовлетворённо буркнул Пётр, после чего послушная лампочка замигала и вспыхнула вновь.

Кот наплакал бы больше гостей. Первой пришла Вера Петрова. Затем появились Муртуз, гинеколог Нина Николаевна, педиатр Павлов. Поняв, что ждать больше некого, сели за стол, причём, по неизвестной причине, произошла спонтанная сегрегация по полу: дамы заняли конец стола ближний к окну, а молодые люди, оккупировали свободные места возле шкафа.

Начала торжество Нина Николаевна: “На моей памяти, то есть за последние 6 лет, вы - самые трудолюбивые студенты. Все врачи остались вами очень довольны. Мы все желаем вам успешно завершить институт и большого личного счастья. Всего хорошего, ребята”.

Тост Нины Николаевны был первым и последним. В 9 часов вечера свет потух уже навсегда, оставив дальнейшее веселье в сплошном интиме.

Из-за очередного скандала с Муртузом в 10 часов вечера первой ушла Вера. Около 11 прибыли свежие силы: Александр Петрович Корин, Конев и Виктор с незнакомым парнем.

Последний раз в Староюрьево пили все. Ещё перед выходом в свет, в нашей комнате Скороходов дал клятву полностью и с избытком компенсировать своё предыдущее воздержание, вызванное вначале желанием тренироваться, а потом - болезнью. В течение получаса он смог выполнить и перевыполнить высокие взятые на себя обязательства, и таинственная сила горячительной влаги превратила сумрачного молчуна в весёлого болтуна, правда с весьма заплетающимся языком. Не бравшие клятвенно повышенных обетов тоже работали по-ударному, стараясь не отставать от своих маяков, кроме Вобловой, державшейся на удивление скромно.

Павлов пискнул и с трудом удержался на стуле, узнав у Лосевой, что мы едем в разных поездах: “Это как же так?”

-Так уж сложились обстоятельства, - вякнула Чердакова.

-Обстоятельства места и времени, - хрюкнул я.

Фирсова сидела в дальнем от меня конце стола, непрерывно курила, о чем-то оживлённо болтая с Вобловой.

Неожиданно залетевший в открытое окно ветерок, донёс до шкафа тявканье: “Ребята, давайте поедем с нами завтра до Мичуринска”.

Ну, мог ли я удержаться от смеха и промолчать: “Какая добрая и замечательная мысль. Поднесём вам чемоданы до поезда, вы - ту-ту, а мы назад через Староюрьево двинем на Богоявленск”, - чтобы услышала Фирсова, хмыкнув, выкрикнул я, но ответа не удостоился - все сделали вид, что ничего не услышали.

Танцы. Надо же, меня приглашает Чердакова. Поколебавшись мгновение, я пошёл, решив, что раз я сел с ними за один стол, то сейчас - чистый идиотизм демонстрировать своё отношение, а вдруг я вообще не прав, перестав с ними здороваться?

Чердакова решила сделать из вечера белый, пригласив следующим Муртуза, который, хотя и не имел никаких своеобычных взаимоотношений с “16 комнатой”, не поднимая головы, фыркнул: “Нэ танцуу”. После ухода Веры, в подтверждение своих слов Муртуз начал приглашать Воблову. Неожиданно мне показалось, что я ревную. Да, нет это чувство скряги, у которого кто-то забрал, может и по ошибке, ненужную рухлядь - зачем она, а всё равно, жалко, своя была вещичка. Все переживания - на уровне пресмыкающихся.

Мои размышления прервало ещё одно приглашение Чердаковой. На этот раз никаких сомнений. Последний раз в этот вечер, опять приглашённый, я танцевал с Мусиной. Больше меня никто не приглашал, а я сам никого приглашать не хотел. Не есть ли это феминизация мужчин, порождающая маскулинизацию женщин?

Я развалился на кровати Вобловой. Воспоминания о совсем недавнем прошлом замелькали в голове. Местная, противная до гнусности водка, даже после самых незначительных количеств - я выпил не больше 3 рюмок - вызывает отвратительный привкус и тошноту. Решив запить спиртное водой, я собрался вылезти, но, перекрыв проход, на стул между столом и шкафом, упало тело Цыганова: “Я сегодня выпил,” - тихо, но радостно сообщил он мне, как будто бы к концу практики я ослеп или за три часа так и не смог приспособиться к темноте. Отвечать я не хотел: “Если это доставляет удовольствие, то почему же…”

-Я знаю, - перебил меня Цыганов, - Ты - анархист. Вот, отнеси, пожалуйста, к нам в комнату и спрячь, - забубнил Пётр, вытаскивая бутылку вина из шкафа и передавая её мне.

-Конспирация что ли или воровство? - думал я, послушно выполняя его просьбу, точнее распоряжение. Пока я отсутствовал, Скороходов с Коневым заняли моё место, затеяв горячий спор. Скороходов интенсивно возмещал не только недопитое, но и недосказанное. Страстно и горячо жестикулируя, Павел доказывал, что лучше всего врачебную деятельность начинать в солидной столичной клинике - всё самое новое, самое современное, есть, у кого поучиться, есть чему поучиться. Конев утверждал, что наоборот, можно стать хорошим врачом лишь пройдя через дыру типа Староюрьевской ЦРБ. Это даёт самостоятельность, умение всё делать самому, своими руками, без всяких нянек, отчего со временем приобретаешь не только опыт, но и врачебную смелость, не свойственную тепличным созданиям фирменных мест.

Комарова и Корин оживлённо шептались на кровати Мусиной. Лиза подошла к столу за стаканом воды. Цыганов схватил её за руку, зашептав с пьяной настойчивостью и не свойственным ему умилением на всю комнату: “Я хочу выпить с Александром Петровичем”.

-Он не пьёт, - сухо отрезала Комарова, но Корин услышал, встал, подошёл: “А, ладно, выпью с ребятами на прощанье. Давайте не будем помнить зла, но лишь всё хорошее”.

После второй стопки Комарова что-то шепнула стоматологу на ухо, и они исчезли.

Павлов лихо плясал с Лосевой. Больший контраст трудно придумать. Павлов вытворял противные, нелепые, неуклюжие движения, смотреть на которые неловко. Подчёркивая всю неуместность и карикатурность дёрганья партнёра, вылеченная мной Лосева в полной темноте ослепляла грацией, пластикой, чувством ритма и мелодии, осветившими её неинтересное лицо красотой движения. Воблова танцевала с грациозностью змеи, охмуряющей похабными движениями заворожённую жертву, а пьяная, откровенная ухмылка характеризовала её без всяких слов.

К гостинице подошла поддатая компания во главе с Володей, приодевшим костюмчик человека, имеющего минимум на два размера меньше, экий клоун с манежа. Нелепо висели плетью из коротеньких рукавов руки, спина горбатилась, стягиваемая пиджачком, поднятый воротник напоминал шпиков из фильмов, с большим трудом прикрывали колени брючки. Второй парень - пожарник Славка - во время военно-гражданской баталии заработал перелом верхней челюсти, о чём говорила его шепеляво-пьяная речь: “Был я у Александра Петровича, он лечить меня хотел, а ребята: “Посли пить,” вот я и ресил - а, хуй с ним”.

Третьего молодого человека я видел впервые. Он что-то мычал, пытаясь прилечь на гостиничном крыльце, а Славка подхватывал ослабевшего друга, ласково приговаривая: “Блось, Селёга, сейчас захнем”.

Володя попытался зайти в гостиницу, но был немедленно атакован маленькой, сухонькой, пьяненькой, но свято выполняющей свой профессиональный долг тётей Дусей. Она с такой яростью наскакивала на возмутителя спокойствия, что грозный король выскочил как трусливый заяц без малейшего намёка на сопротивление.

Дождь перестал. Подметя млечный путь, стих ветер. Счастливыми огоньками сияли освобождённые, умытые звёзды. Глубокомысленно чавкала грязь под ногами. Пьянка продолжалась. В полночь Цыганов попросил меня показать, где спрятана бутылка, чтобы привести к нам в номер кралю-госстраховку из люкса. Вскоре нежные любовники исчезли за дверью 11 номера.

В “банкетном зале” народу поубавилось. Пьяный Виктор окружил себя девицами, создающими дополнительный интим едкой дымовой завесой, сквозь которую прорывались раскаты хохота; спортзатейник был в ударе: травил анекдоты и прочие небылицы, одна смешнее другой.

Первые напоминания о режиме дня тётя Дуся сделала после 11 часов, но её смогли очень быстро успокоить. В 24-30 она возобновила попытки прекратить “безобразие”, но добилась своего лишь в начале второго часа ночи.

Обуреваемый любопытством и желанием сделать пакость, я зашёл в наш номер. В темноте удалось различить только громаду Цыганова над кроватью: “Это ты, Андрей?”

-Да, я.

-Закрой дверь с той стороны на ключ, - приказал Цыганов, и я выполнил.

Затянувшаяся любовь старосты держала остальных обитателей 11 комнаты вне тёплых постелей, заставляя несчастных неприкаянно болтаться в коридоре.

-Мог бы в люкс пойти, там хоть есть где руки помыть, - сердито ворчал Скороходов.

-Это ты размечтался. Если она подмывалась, то слив уже заполнен. Хотя, госстраховкам подмываться не к лицу. Да и пойди он туда, того и гляди, заставит жениться.

Наконец-то за нашей дверью послышалось шуршание, я подошёл и открыл её. Первым торжественно выкатил своё удовлетворённое тело Цыганов, за ним серой мышкой шмыгнула госстраховка.

-Иди и спи, - не обернувшись, строго бросил Пётр, не понятно только мне или сотруднице госучреждения, как будто бы в такое время и после таких событий мы намеревались заняться чем-либо другим. Но я не стал ничего выяснять, а пошёл и последний раз заснул в Староюрьево.

возврат к началу.