Встречи.
Главная страница

Дневник одной практики. Первая страница

-30-

23 июня. Понедельник

Иногда, из-за отсутствия иной возможности, используется ненормативная лексика.

Утром я подошёл к Кате Лосевой: “Ваши уже уехали в Мичуринск?”

-Да, повезли Ольгу на консультацию.

-А они купят билеты?

-Да.

-А почему же они нам не купят?

-Я не знаю, я думаю, потому что ещё неизвестно когда кто поедет.

-Да-а, счастливая ты, под святую простоту работаешь. Мне эти… прелестницы заявили, что на покупку билетов для нас у них просто не будет времени, а вот Свете Болонка на вопрос: “Почему?” ответила ещё проще: “По капусте и по кочану”.

-Я ничего не знаю. И почему, вообще, ты употребляешь такую кличку?

-Блаженная ты, просто божий одуванчик. В субботу говорили до одури, что Цыганов в понедельник едет за билетами, а ты заявляешь: “Неизвестно, когда - кто уедет, если уедут вообще». В декабре уедем, чтобы успеть в Лужники на ёлку. На счёт клички, уж, извините покорно-с.

Я пошёл прочь, думая, что правильно Воблова зовёт Лосеву: “Катька-зуб”. Разыгрывает из себя святую невинность: ничего, мол, не знаю, ничего не ведаю, живу одними молитвами. Вся подлость этого поступка лежит и на ней.

Весь завтрак состоял из одного сырого яйца, куска хлеба и чая без сахара.

В больнице долго сидеть не хотел: энтузиазм первых дней давно прошёл, смутность ближайшего будущего, помноженная на желание поскорее уехать всё возрастали. К тому же жара на улице, порождающая мерзко пахнущую духоту отделения, внутригрупповые склоки, муки голода - всё действовало на нервы, заставляя завершить больничные дела как можно быстрее, чтобы хоть чем-нибудь набить желудок и бросить разгорячённое тело в мутные, тёплые воды Лесного Воронежа.

Иван Иванович опять устроил набег на свою палату, занявший к моему превеликому удовольствия, времени даже меньше обычного. Затем я наскоро написал дневники, почти слово в слово переписав субботние записи - в состоянии моих больных, в самом деле, ничего не изменилось - и к 12 часам прибыл в гостиницу.

В коридоре рядом с 9 комнатой встретил Скороходова, полностью разделявшего моё чувство голода. “У меня маковой росинки со вчерашнего дня во рту не было, живот подвело как у собаки”, - открыл Павел дверь женской комнаты.

-Ну, так потявкай, - посоветовала добрая Воблова.

-Нет уж, я лучше поем, а ты рядом потявкаешь, - нашёлся Павел.

Роль друга человека никто исполнять не стал, зато Раиса сделала салат, сварила суп, картошку и замесила тесто для блинов на вечер. Заморив довольно крупного червячка, Скороходов вспомнил о наших невзгодах и предложил провести собрание, на котором можно было бы надавить на Цыганова.

-Давайте объявим ему бойкот, - предложила Воблова.

-Если бы нашлось здесь 8-10 ребят погорластее, то они уже давно набили бы ему фейс леге артис, так повозили бы об тейбл квантум сантис, что забыл бы родимый слово “маза” и стал бы как шёлковый, - произнесла небольшой монолог, как нетрудно догадаться, Комарова.

В этот момент открыли дверь, в комнату вплыл с умиротворённым лицом и добрыми плавными движениями Цыганов и сказал малиновым голоском: “Я еду завтра в Мичуринск за билетами. Иван Иванович отпустил, Леонтьев предупреждён”. Ну, чем не “хэппи энд” под апофеоз которого Цыганов с подружками часа полтора мирно прошушукались в холле на диванчике напротив телевизора, а затем, в ознаменование всеобщей любви и мира, Цыганов поставил барышням 2 бутылки “Ркацетели”.

После любимого зелья Комарову потянуло на философию, и она полностью выразила своё отношение к жизни, открыв нам определяющую всё её поведение аксиому: “Чего жаться-то, ведь всё равно живём последний раз”.

-А, на самом деле, Лизавета Михайловна абсолютно права по поводу порядкового номера жизни и следующего отсюда вывода о её смысле и значит способе осуществления дарованного нам кратчайшего мига. Всё поведение Комаровой - есть максимальнейшая реализация этого жизненного кредо. Ни добавить, ни прибавить. Что могут предложить другие? - думал я.

Часа в три я имел счастье лицезреть как проконсультированная в Мичуринске Свинёва, мыла свои ужасно больные ноги холодной водой в умывальной комнате. Оригинальная кожная болезнь -невидимая миру - поразила будущего доктора.

-Помогло, значит, - кивнул я в сторону страдающих членов.

-Ага, - толи осклабившись, толи ощерившись ответила мне таким чудесным образом выздоровевшая.

-Самое главное вовремя захватить патологию, даже самую тяжёлую.

-И не говори, - проделала тоже движение ртом Свинёва.

Сначала я хотел высказать если и не всё, то хотя бы часть думанного мною, но вдруг испытал смесь отвращения, апатии, пренебрежения, породившую полное нежелание продолжения любого общения с этими дамами: «Ну, их на хуй», - подумал я, развернулся и оставил Свинёву в некотором недоумении: всё-таки она ожидала от меня совсем другого.

Второй день немилосердно жгущего солнца, даже в тени духота. Жар погнал обитателей п.г.т. – посёлка городского типа - к хоть как-то освежающей влаге наполовину обмелевшего Лесного Воронежа. Обычно пустующий “козий пляж” сегодня поражал многолюдьем.

На обратном пути встретил, как всегда пьяного, Володю - интересно, каков он трезвый? Спешкина сказала, что у Володи уже были приступы белой горячки, по-народному “белочки” - галлюцинации и всё как положено в подобных случаях после резкого прекращения выпивки. Сейчас ему 23 года, продолжи он в том же духе, занятно знать, когда прервётся его столь бурная жизнедеятельность?

В гостинице Воблова пекла замешанные днём блины. Спешкина писала дневник. Скороходов лёжа читал. Цыганов смотрел телевизор, засев на диване впритык к недавно поселившейся в люксе даме.

Возможно ли, считать гостиницу гостиницей если в ней отсутствует люкс? Староюрьевский постоялый двор не ударил в грязь лицом и непоколебимо держит марку, сохраняя своё доброе имя. Местный люкс смотрит в часто хлопающую дверь 9-го номера. Состоит он из двух крохотных комнаток, содержащих сверх обычного антуража обшарпанное синее кресло, тряпичные, образца 50-х годов, абажуры и определяющее люкс удобство - умывальник в номере, жаль только, что пользоваться им можно с большой осторожностью: вода стекает в ведро под раковиной. Наши номера стоят по 70 копеек, а любители шиковать по-староюрьевски должны раскошеливаться за свою “изячную” жизнь по 3 р. 50 коп. в день.

В больнице дежурит Корин. Вспомнив, что у неё не хватает дежурств, ушла Комарова. Отставив сковородку, Воблова предложила мне пойти в больницу.

-Зачем?

-Пойдёшь или нет?

-Если скажешь зачем, - закивал я, подумав, - Тоже мне, нашла мартышку.

Воблова сердито ушла, а я взял дневник и сел рядом со Спешкиной. Через несколько минут, Света пошла в 16 комнату спросить, каким образом заполнять одну из таблиц.

-А как ты относишься к имевшему место вояжу гражданки Свинёвой с сотоваркой? - спросил я её по возвращении.

-Не очень.

-А почему же общаешься с ними? На нас, а прежде всего на вас, ведь просто плюнули. Именно тебе и Мусиной Болонка категорически отказалась покупать билеты. Не захотела даже, чтобы ты купила шерсть. Расскажи мне кто-нибудь, я бы не поверил. Если куда-нибудь едешь, и совершенно посторонний человек попросит, то стараешься сделать, а здесь? Как это назвать? За что? Почему они к нам так? Они могут поливать нас всяческими своими выделениями…

-Ну, уж ты право?

-Нет, нет, именно - выделениями… только будучи абсолютно уверенными в своей безнаказанности. Если бы все “Оскорблённые ими и униженные” объявили им бойкот, а то ведь сделали гадость - сошло, сотворили подлость - опять сошло. Всё сходит им с рук, как хотят, так и воротят. Только при полном потворстве может процветать и процветает подобная публика.

-Это невозможно, все никогда не объединятся, все никогда не примут участия в бойкоте, - задумчиво произнесла Спешкина.

-Потому-то всё и получается. Но мне нет дела до всех. Для меня они перестали существовать.

-Из-за того, что они не купили тебе билет?

-Да, нет наверное, билет - это просто… это знак их отношения.

-Значит, когда мы поедем, ты не поможешь им нести чемодан?

-Нет, тем более, что они не очень-то этого и жаждут.

-А, если они, умирая от голода, попросят у тебя хлеба?

-Ну, не до такой уж степени. Если дело пойдёт о жизни, то, скорее всего, ситного я им дам и лечить их я буду. В конце концов, не такая уж вина, чтобы приговорить юных дам к смертной казни, но все другие отношения с ними я прервал. Ведь получается как с поддатым хулиганом: одного толкнул - ему не ответили, другого - опять побоялись, третьего - убежали, тогда он расходится и, чувствуя свою полнейшую безнаказанность, способен на всё. Света, если я неправ, то в чём?

-Ты прав, но люди есть люди и поддержки у тебя будет очень мало.

-Я думаю, что вообще никакой. Кстати, хлеб я им дам, но без вишнёвого варенья…

Света засмеялась. Дверь открылась. Вернулась Воблова. Продолжила жарку блинов и вдруг предложила пойти искупаться.

Летняя ночь усыпила и окутала посёлок. В тёплой темноте мигали считанные фонари на центральных улочках. Невдалеке от “банного пляжа” бродили серые тени, исчезнувшие при нашем появлении в сторону посёлка.

Плавали совершенно голыми. Тёплая, чёрная вода. Огромный, немигающий, жёлтый глаз луны. Пронзительные звёзды. Тишина… Но если честно, то мне было не до красот природы, не до купания - похоть сжигала. Но когда мы вернулись в воздушную среду, сверху засвистели и зажгли фонарик, наглым светлячком заплясавший в высоте берега. Когда люди всё-таки оставили нас в покое, чёрт знает откуда нахлынул жужжащий, жалящий, безжалостный рой комаров. Раиса накинула платье. Я попытался помешать дальнейшему облачению, но зазвучали всё ближе и ближе женские голоса. Чтобы остановить незваных гостей, я засвистел, заблеял дурным голосом: “Не ходи сюда, а то будет очень плохо! ”. Женщины испугались, остановились, закричали: “Парень, дай спички”. Я хотел крикнуть: “Стоять! Стреляю!” но Воблова меня опередила: “Идите сюда, не бойтесь”. “Там девушка,” - обрадовались наверху и, успокоенные этим открытием, продолжили путь вниз, проявившись из мрака в виде двух крупномасштабных дев лет 30, очень и очень навеселе. Они нас знали - радостно поприветствовали: “А, москвичи”, а мы их совершенно не помнили. В тёплой компании Воблова докурила сигарету, и мы оставили спички и пляж в полное распоряжение пьяненьких дам.

Я был возбуждён, заведён, жалел, что отложил на потом и всё хотел найти место, предлагая то пойти на другой берег, то к “козам”, то здесь чуть в стороне или подождать пока “чушки” свалят - везде темно. Воблова отвечала, что боится, что не хочет “как волки” и несколько, раз пожав плечами и поведя головой, сказала: “В тебе открываются совершенно неожиданные стороны”.

-Неожиданные для кого?

Не получив ответа, я фыркнул: «И очень тёмные…»

Бросив в гостинице сумки, мы вновь нырнули в бархатный вечер, столкнувшись на крыльце с возвращающимися из туалета Свинёвой и Фирсовой.

-Как съездили, девочки? - очень мягко, радостно-заискивающе расцвела в улыбке Воблова.

Фирсова не соизволила даже повести глазом. Свинёва, чуть замедлив шаг, не повернув головы, процедила сквозь зубы: “Ничего”.

-Самое главное - это здоровье сохранили и многократно преумножили, - хмыкнул я и когда нежные создания исчезли, поражённо проговорил, - В твоём голосе звучало мало ласковости - разговаривать с ними надо с ещё большей умильностью и квантум сатис телячьего лизоблюдства и нежностей.

-А что, всё прошло. Я вчера хотела идти к ним разбираться, выяснять отношения, но меня Лизочка становила. Будь проще, не суди строго. Если ты не преследуешь какую-то важную для тебя цель, ради которой готов на всё, то зачем скандалить? Ради цели нужно пойти на всё.

-Конечно, конечно, разве можно-с. Ну, плюнул кто-то на кого-то и всё тут. Экая невидаль. Зачем строго судить, зачем вообще судить? Надо утереть мордочку леге артис и тихохонько, скромненько ожидать, когда, может быть, захотят ещё раз плюнуть или какими другими выделеньицами, - не обратил я внимания на вторую часть сказанного Вобловой.

. -Ты провоцируешь открытую войну, а сам хочешь отсидеться в стороне.

-Ага, это именно, то, что я хочу и мечтаю. Как ты меня сразу же раскусила - я ведь всегда тщательно скрывал, что я, как его, по сербо-хорватски - под…стрекатель.

-Опять ты меня не так понял. С тобой очень трудно говорить: ты всё так выворачиваешь. Я всегда вынуждена мучительно подбирать слова и строить фразы, так как боюсь, что ты всё не так поймёшь.

-Что делать, если тупость - это моя генетическая особенность. Пятая хромосома плод качала.

-Иди ты к чёрту.

-С превеликим удовольствием.

-Ладно, не лезь в бутылку.

Воблова устала и мы сели под яблоню к загаженному птицами столу тёти Дуси, что напротив туалета. Помолчали. Воблова начала, как бы продолжая разговор: “Дело в другом. Ты какой-то очень подземный. Нельзя так. Нужна хоть какая-то романтика, поэзия что ли. Если нет особых причин, вести себя иначе”.

-Чего-с нет, того нет и никогда уже не будет, - опять не обратил я внимания на последнюю фразу спутницы.

Мы опять замолчали. Я думал, что хорошо бы нарушить столь затянувшуюся тишину, но не знал с чего начать, что сказать и вдруг почувствовал, что не очень-то хочу.

-Человек - загадка, - глубокомысленно произнесла Воблова, затягиваясь сигаретой.

-Конечно, - подхватил я, - Единственная и последняя загадка сфинкса. Хотя, зная его установки, можно предугадать поведение с большой степенью вероятности, - ещё серьёзнее, до занудства, произнёс я, чувствуя, деланность, искусственность, не понимая зачем я это говорю.

-Конкретно?

-Страх, например, точнее трусость. Не важна ситуация, она может быть любой, но при установке “трусости” любая ситуация, вызывающая страх, приведёт либо к бегству, либо к молчанию, когда необходимо кричать или словам, когда надо молчать или к любому подобному поведению, но за всем этим стоит одна… - я внезапно замолк, подумав, - Что я несу? Зачем?

-Зачем ты мне это говоришь? - встрепенулась Воблова.

-А, действительно, зачем я всё это говорю и таким идиотским тоном? - промелькнула мысль и выскочили слова, - Человек - загадка…

-А-а, я имела в виду совсем другое.

-Я тоже…

Нигде, ничего не клеилось. Воблова предложила идти спать. Я немедленно согласился, но в телевизионном холле возле дивана мы задержались на миг, не удержались и, решившись ещё на одну попытку, сели.

-Между нами как бы китайская стена, - начал я, - Тебя не интересует, что я говорю, а мои вопросы вызывают у тебя только скуку или раздражение.

-Это не так. Ты во мне совершенно не разобрался. Нельзя так общаться. Так можно с парнем.

Мы опять замолчали, но вскоре Раиса продолжила: “Ты часто обижаешься, у тебя резко изменяется настроение, хотя ты не проявляешь этого словами, но выражение лица и тон совершенно тебя выдают.

-Может быть, может быть, но почти всё, что я не говорю тебе не интересно. Несколько раз, рассказывая что-либо, я останавливался на полуслове. Если человеку интересно, то он обязательно задаст вопрос: “А что дальше?” ты же никогда никаких вопросов не задаёшь.

Раиса чуть прикрыла глаза.

-Кстати, с какого времени ты почувствовала, что я тебя не понимаю?

-Ты спрашиваешь как чекист.

-Можно задать ещё один не очень скромный вопрос?

-Пожалуйста, хоть 50.

-Я всё же не понимаю, что тебя привлекает ко мне?

-Уж, конечно, не физическое.

-Морально-психическое, - прошептал я и спросил, - А ты знаешь что?

-Да.

-И, конечно же, не захочешь сказать.

-Не могу. Ещё не пришло время.

-Ты создала в своём воображении чучело, которое поставила на моё место и общаешься ты не со мной, а с этим чучелом, заявляя: “Ты этого не поймёшь, тебе - это будет неинтересно”. Я не прав?

Вместо ответа открыл дверь Скороходов: “Рая, дай, пожалуйста, будильник для Цыганова, чтобы он не проспал поездку в Мичуринск, и молока ему на утро, чтобы хватило сил. Кстати, не хочешь ли попробовать дожаренные мной лично блины?

-Конечно, конечно Павлушенька, друг мой, - радостно дёрнулась Воблова, воспрянула, ожила как от дрёмы на наискучнейшем кинофильме после включения света, - Ещё бы, ещё бы человек до 11 ночи жарил блины,” - спрыгнула с дивана легко и радостно, как соскакивают с кресла стоматолога, узнав, что зуб здоров и его не только удалять, но и лечить не надо. Я только и услышал, как захлопали двери, и мне послышалось или показалось, что, входя в 9 комнату, Воблова бросила: «Всё равно – ты мне потребуешься».

Один на один с древней мебелью я подумал, что трачу своё время впустую, коту под хвост… Но может быть Раиса в чём-то права? В последнее время я стал очень раздражительным и невыдержанным. Довёл коллектив. Кажется, мы все надоели друг другу. Одно дело, институт, лёгкий флирт в перерывах и совсем другое - совместное проживание, когда один хочет одного, другой - совсем иного, а третий хочет, чтобы первые два куда-нибудь исчезли... и кто есть кто? Каждый удовлетворяет только себя. Однажды я сказал Раисе, что теперь мне лень ухаживать за женщинами. “Это - хамство,- ответила она, - За женщиной надо ухаживать всегда, а если ты близок с ней, то вдвойне”. Может быть Раиса права, но если я не люблю женщину, а просто провожу с ней время, не обманывая её, ничего ей не обещая? Она тоже идёт на всё с открытыми глазами. Стоит ли тратить время на ухаживание, если и так всё получаешь, причём не ты один, но взаимно? Природа живёт по принципу минимума энергии. Если организм может удовлетворить свою потребность без лишних телодвижений, то зачем дёргаться? Мы живём в разных экологических нишах, общаемся с совершенно различными людьми, разделяем совершенно различные иллюзии… Кстати, что она имела в виду?

Полоса света рассекла холл перед телевизором.

-Ты ещё не спишь? - приблизилась Раиса и поставила обнажённую коленку на валик дивана.

-Сплю.

Она вернулась назад, постояла на пороге мужской комнаты. Её убегающая под стол тень шевельнула рукой, скрипнула дверь, стерев театр бликов, растаяли шаги в конце коридорчика, и хлопнула дверь женской комнаты.

Я один в полной темноте и тишине заснувшей гостиницы. “Человек не должен быть средством, но только целью”, - вспомнил я слова Канта. А почему? Как это доказать? 0ткуда это следует? А если мне так удобнее и того человека я не заставляю силой, но, зная всё, он сам идёт на это? Подавляющее большинство граждан и гражданок, без предрассудков, не задумываясь, не беря в голову, могут использовать человека как средство против его воли, орудуя одной лишь грубой силой, и хоть бы что. Сила есть - ума не надо. Чёрт его знает, как надо на самом деле? И никто не подскажет, и не знаешь на что опереться… Как правильно-то? Но что же, чёрт возьми, ищет во мне Раиса? Чего она-то хочет от меня? Что она имела в виду?

Когда я открыл дверь, Пётр радостно выкрикнул: “Комарова передала мне извинения Александра Петровича Корина.

возврат к началу.