Встречи.
Главная страница

Дневник одной практики. Первая страница

-22-

15 июня. Воскресенье
День медика

Иногда, из-за отсутствия иной возможности, используется ненормативная лексика.

До завтрака Воблова дала Скороходову кисель в своей кружке, а Павел вернул её грязной, категорически отказываясь вымыть чужую посуду: «Мало ли что я пил из неё, но кружка-то твоя, а мы договорились, что каждый моет свою посуду...» Ныряя в тарелки горькой приправой, липкая тень недовольства угрожающе нависла над столом.

-Наглость, конечно, несусветная, - подумал я, хотел высказать своё отношение, но в последний момент передумал, - Ну, его на хер.

Скороходов захотел достать мёд своей ложкой из общей банки. Для этого он взял из тумбочки Мусиной вату и начал вытирать её ложку.

-Павел, - подала голос Света Спешкина, - Не бери, пожалуйста, вату: она нужна нам. Сходи и помой ложку внизу.

-А зачем вам нужна вата? - зло огрызнулся Скороходов.

Все рассмеялись.

-Хороший вопрос для студента медика после 4 курса, который к тому же окончил училище, - фыркнула Света.

-Украшать ёлку, - пошатала головой из стороны в сторону Воблова.

-Дома украсите, ещё не новый год. Мне тоже нужна вата.

-Нам больше нужна, - начала заводиться Спешкина.

- «Во дворе опять цветёт акация,
Радуется вся моя семья.
У меня сегодня менструация -
Значит не беременная я», - вполголоса вспомнил я классику. Внимания на меня не обратили.

-Мне тоже нужна, а вот вам зачем?

-Подушку набивать и ватное одеяло шить, - тоном занудной учительницы продолжила объяснения Воблова.

-Как будто бы ты не знаешь зачем? - ещё сильнее повысила голос Света.

-Не знаю.

-А пора бы, слава Богу, скоро мединститут кончишь и в возрасте уже не детском, чтобы знать, для чего иногда женщинам нужна вата, - от раздражения даже волосы Спешкиной растрепались.

-Не знаю.

-А пора бы.

-Так зачем же она вам нужна?

-Я тебе потом как-нибудь объясню, - встала Воблова.

-Почитай лучше учебник по гинекологии для старшей группы детского сада, - рявкнула Комарова.

-Надо было в Москве брать больше, а не дрожать над кусочками.

-Мы взяли столько, сколько нам нужно было, - вступила в игру Мусина, - А если тебе лень сойти вниз, помыть ложку, то и брал бы себе вату.

-Он сегодня с самого утра с круга сошёл, - бросила Раиса.

Все замолчали, почувствовав друг к другу необычайное раздражение и отвращение. Завтрак свернули за несколько минут в гробовой тишине.

-Вот поганки, мать их, - бросил Скороходов в нашей комнате, - Завели этот разговор за столом.

Я опять в первое мгновение захотел ответить, а потом вновь передумал: «Чего я буду его учить, тем более, горбатого могила исправит?»

Бросив своё длинное и костлявое тело на кровать, Скороходов сложил губы пятачком и потрогал поникшие усы: «И на их общее собрание я не пойду».

Торжественная часть, назначенная на 10 часов утра, началась на 40 минут позже, когда с огромным трудом удалось собрать примерно треть сотрудников. Все официальные мероприятия проводят в коридоре поликлиники, куда выносят стулья из кабинетов и стол для президиума, за которым сегодня восседали Иван Иванович, Голиков, заместитель предрики (председатель исполкома) и какой-то партдеятель.

Проводит собрание главный врач Иван Иванович Слободенюк. Слово предоставляется заместителю главного врача.

Нудным, бесцветным голосом Голиков зачитал доклад, состоящий из традиционно-бессмысленной общей части - сборище цитат из Программы КПСС, ссылок, лозунгов и под занавес несколько цифр из истории Староюрьевской ЦРБ.

Следующим навевал на аудиторию сон зампредрики.

Иван Иванович завершил торжественную часть зачтением приказа министра здравоохранения о присвоении местному доктору звания “Почётный врач”.

Солнце сменили тучи, подул холодный ветер. В ожидании машины - долгожданная неофициальная часть должна пройти на природе возле Ракового пруда - студенты побежали за тёплыми вещами в гостиницу, где обитали грустные усы Павла.

Скороходов день медика полностью проигнорировал. Возбудившись разговором на тему: “женщины детородного возраста и вата”, Павел принял лечебное горизонтальное положение и уткнул нос в “Справочник терапевта”. Даже манящие удовольствия пикника не смогли соблазнить страдающего студента. Сначала Скороходова смутила цифра 3 рубля с человека, затем Павел почти дал согласие, но, случайно услышав, как Цыганов кому-то сказал: “Едут 10 студентов”, - тут же пробурчал: “Ладно”, и, не смотря на длительные и упорные уговоры Спешкиной, остался в гостинице, заявив, что не хочет связывать себя на весь день.

-Ну, что может быть, поедешь? - не сомневался я в ответе.

-К чёрту, - смежил уставшие вежды Павел, как будто бы я пожелал ему: “Ни пуха, ни пера”.

Думая, что спешить некуда - скоро сказки сказываются, да нескоро дела делаются в староюрьевской ЦРБ, я долго копался в номере отчего пришёл на больничный двор только в полдень и, обнаружив своё одиночество, понял ошибку: пословица абсолютно верна лишь для скучных и навязанных мероприятий, а весёлые и желанные делают со сказочной скоростью, если не быстрее. Тяжело вздохнув от обиды, я побрёл прочь, но вдруг увидел главврача: Иван Иванович с семьёй ждал машину.

Мы разговорились. Определяя его возраст, я ошибся на 10 лет: ему не - 45, а - 36 лет. После армии Иван Иванович окончил Саратовский мединститут, прошёл интернатуру в Тамбове, был распределён в Староюрьево, где его тут же за партийность назначили заместителем главврача. 4 года назад за пьянство сняли с должности главврача рентгенолога Петра Петровича Локтева и Слободенюк занял освободившееся место.

-Крутишься-вертишься как белка в колесе, а что толку, никто ничего не ценит, никому ничего не надо, а все знай, пинают главврача - не должность, а мальчик для битья. Нервы свои тратишь килограммами, а всё зря, никому ничего не докажешь.

-Иван Иванович, а когда была построена эта больница?

-Её построило земство за 3 года. Рассчитана она на 60 коек, а у нас сейчас в тех же помещениях 140. Мы уже 7 лет строим новый корпус на 140 коек и неизвестно когда наконец увидим его задействованным.

Аромат великолепного летнего дня смешанный с шумом цыганского табора встретили нас на берегу Ракового пруда - слегка изогнутая саблевидная полоса воды километра полтора в длину и шириной от 20-30 до 60-80 метров. Зелёная кайма посадок обшивает неровные берега, охраняя пруд от наступающих со всех сторон полей.

Пылал костёр, приготовляя угли для шашлыка. На газовой горелке в большом молочном бидоне варили уху из 180 карасей рано утром выловленных из пруда Леонтьевым, Павловым и Кориным. Женщины расстелили на земле под деревьями больничные одеяла, покрыли их разнообразнейшими, многочисленными бутылками, закуской, столовыми принадлежностями. Собранные с каждого участника 3 рубля + 100 месткомовских + домашние припасы позволили весьма обильно сервировать стол в честь наступившего праздника.

Публика уже успела серьёзно проголодаться. Потому мигом устроились по первому же зову, кто как мог, любил или позволили условия: кто-то, поджав под себя ноги, иные - на принесённой досточке, другие - на коленях, некоторые- по-турецки, отдельные - на животе, задрав ножки вверх… Какие ещё есть варианты? Ну, началось, Слава Богу.

Студенты, Муртуз, Вера и незнакомая нам пожилая пара оккупировали противоположный от начальства конец банкетного “стола”. Вдалеке, метрах в 30 от нас маячил Иван Иванович со всем семейством, зампредпики и партбосс. Лишь в самом начале проскочило несколько общих банальных тостов. Да, и странно было бы ожидать единых действий при таком линейном размере “стола”. Исходно недружный коллектив уже через несколько минут распался на почти независимые, мало контактирующие друг с другом группки, самостоятельно продолжавшие обильные возлияния и вкушения.

Не знаю почему, но настроение пить у меня почти отсутствовало. Зато Раиса хлестала вино и водку за себя, за меня и “за того парня” как будто бы в иступлённой попытке “выработать” истраченные 6 рублей: “Да ты хочешь не только план выполнить, но и намного перевыполнить”, - сердито буркнул я.

-Друг мой, зачем кулуарные реплики, - услышала Раиса моё ворчание.

-Это «…ума холодных наблюденья…»

-Ах, оставь их, друг мой, живи сердцем, живи, пока мы молоды и здоровы. Наслаждайся жизнью, каждым её мгновением, - опрокинула она в себя стакан вина.

Приготовлением шашлыка заведовало несколько мужчин. Сначала полновластным хозяином положения был Ахмет, но вскоре его оттеснили Леонтьев, Голиков и Корин. Замглавврача Голиков уже совсем хороший, с глупой улыбкой на лице, в одних плавках сидел на корточках рядом с углями и делал вид, что поливает готовящийся шашлык вином. Покручивая шампуры, Голиков отхлёбывал гигантскими глотками прямо из горлышка, изредка плескал из-за рта несколько капель на мясо, при этом радостно вскрикивал, прихрюкивал, повизгивал: “О-ля-ля”, закатывался смехом и всё по новой.

Шашлыков на всех не хватало. Прежде всего, как и положено, накормили “правительственную ложу”. Потом горячие куски мяса, иногда полусырые, рвали, кто смел, и получали, кто имел блат с “поварами”. Готовые шампуры исчезали в одно мгновение. Не видать нам ни кусочка шашлыка как своих ушей без зеркала, если бы не вмешался успевший уже очень прилично окосеть Муртуз. Как хищный беркут сидит подзарядившийся сын гор на корточках рядом с углями, расправились могучие плечи, окаменело лицо, ослепляя окружающих, веркают глаза. Всё существо его, до самой последней морщинки, безмолвно, но красноречиво вопиет: “Это есть моё и то есть моё же”, а любой сомневающийся в праве моём тут же сам пойдёт на шампур. Затем Муртуз нехитрой операцией изъял съестное и бросил горы горячего мяса к мягкому месту Веры Петровой. Долго они там не валялись. Но добытый в бою, точнее по протекции шашлык оказался жилист и не дожарен.

Успешно выполнив программу уничтожения продовольствия, отмечающие свой день медики вместе с присоединившимися и примкнувшими к ним друзьями и родственниками, повскакивали с мест, разбредаясь по интересам. Более пожилые устроили пляски под баян и частушки, в основном похабного содержания:

Начинаем хулиганить,
Будем вам частушки петь,
Разрешите для начала
На хуй валенок надеть.

-Я тоже знаю, - неожиданно вспомнил я вполголоса молодость:

-Я в деревне родилась,
Космонавту отдалась,
Ух, ты, ах, ты
Все мы космонавты.
На своей работе
Мы всегда в почёте.

-Друг мой, не надо смешивать стили, - всласть затянулась Раиса папироской, - Лучше наслаждайся жизнью.

Со стороны звучало:
Раньше были нитки,
А теперь катушки,
Раньше были девки
А теперь блядушки…
и так далее и тому подобное.

Помоложе схватили стоявший рядом с нами магнитофон Конева и организовали кружок поп-музыки и танцев до упаду.

Плясать я не хотел, а испытывал сильнейшее сексуальное возбуждение, завлекая Воблову поплавать где-нибудь на почтительном расстоянии от веселящихся. Она вроде бы соглашалась, но всё тянула. То отходила с Верой, то уходила курить с Комаровой, то мчалась дёргаться под зажигающую мелодию записей Конева. В конце концов, я полез в воду с Цыгановым и Коневым.

Прохладная, чистая вода в первый миг бодрила, а затем успокаивала. Я плыл посередине пруда. Лёгкая, тёплая грусть щемила в груди. Не знаю, что вызвало её. Может быть, светило, начавшее свой путь вниз по безбрежному чистейшему небу? Может быть шум пьяной толпы, затихающий печальным гудом вдали? Может быть шелест ветерка, скользящего рябью по воде и трепетаньем листьев по деревьям? А может быть, всё вместе: солнце, небо, ветер, люди, деревья, я сам, объединённые смутно-муторным предчувствием проходящего, неумолимо сгорающего мига, наполнили меня неизлечимой тоской исчезновения.

Возле куста, рядом с которым я оставил одежду, Купцова, Голиков, “16 комната”, незнакомые мне мужчины, женщины, девушки извивались под магнитофон на просёлочной дороге, отделяющей посадки от воды. Метрах в 30 другая компания играла в волейбол.

Неожиданно из посадок вывалился доктор Мамедов. Его энергичными стараниями “приличное окосение” перешло в совершенно “неприличное”, окончательно лишив последних остатков сдерживающих начал. Сомнительно, чтобы доктор Мамедов преуспел, то бишь, намного обогнал остальных ассов застолья, просто он позволял себе несравненно больше всех остальных вместе взятых. Нечленораздельно мыча, зато очень вразумительно матерясь, Муртуз схватил магнитофон и, яростно зарычав на сделавшего робкую защитную попытку высокого мужчину в красных плавках, потащил аппарат Конева “остужать” в пруд. Хорошо хоть был остановлен у самой воды Ахметом, бесцеремонно вырвавшим у соплеменника непредназначенную для купания вещь. Схватив магнитофон, доктор Ибрагимов выразил своё отношение к происходящему энергичной фразой на родном наречии. Своему Муртуз ничего не ответил, тем более не сделал, а побежал в сторону костра, злобно цепляя за интимные места внизу и вверху всех случайно попавшихся и не успевших улизнуть от него на расстояние большее его вытянутых рук женщин. Внезапно Мамедов изменил курс ради кружка волейболистов. После нескольких падений в кусты он схватил мяч, матерясь, засунул его под рубашку и побежал со старым желание погрузить что-то в воду. В этот раз Ахмет не успел и вырвал мяч уже в пруду. Потеряв очередную игрушку, Мамедов опять протаранил кружок танцующих и затрясся гнусными членодвижениями, лапая всех женщин, пока не разогнал компанию. Никто не хотел с ним связываться (или боялись?). Только Ахмет время от времени останавливал совсем уж вопиющие выходки земляка и Иван Иванович делал резкие замечания своему подчинённому, которые тот молча выслушивал, а затем исчезал среди деревьев, чтобы выпасть в другом месте и опять взяться за старое. На все другие, самые робкие попытки хоть как-то усмирить его кавказский доктор отвечал обильнейшими потоками грязной брани и агрессивными демонстрациями прерываемыми всё тем же Ахметом.

В эти мгновения активнейшего буйства доктора Мамедова из-за кустов вынырнула Раиса в купальнике. Пьяно ухмыльнувшись, она заплясала откровенно и вызывающе. Увидев, как наэлектризованный Мамедов, склонив голову, ринулся в сторону сексуальной приманки, я вступил вперегонки с обезумевшим эскулапом и оказался первым.

Оценив обстановку, Раиса рванула ко мне и, обдав табачно-винным перегаром, томно проблеяла: “Пошли купаться”.

В воде я играл давно приписанную мне роль сотрудника ОСВОДа. Воблова подплыла ко мне, обхватила рука шею, прижалась, ещё раз отравив смрадным духом, страстно прошептала: “Костровский, я хочу тебя”. Отвращение и влечение вспыхнули во мне одновременно, но притяжение пересилило: “Пошли, погуляем”, - ощутил я мерзкое сердцебиение.

Рука в руке мы вышли из воды и двинули прочь от горланящей, суетящейся, мятущейся толпы. Вскоре под печально шумящими деревьями, сквозь кроны которых скользили затухающие, но ещё горячие лучи солнца всё стихло. Мы замерли. Безмолвие сползло с дрожащих листьев, окутывая и расслабляя. В такую даль никто не забредёт. Совершенно естественно, незаметно, мы оказались на земле, вздувшейся корнями могучего дуба, на ветке которого Раиса успела аккуратненько развесить купальник…

-Мы осваиваем всё новые и новые экологические ниши, - бросил я.

-А всё-таки жизнь прекрасна и замечательна. Мы - молодые и здоровые. Спасибо тебе, друг мой, - томно проблеяла Раиса.

-За что, тебе ведь всё равно не нравится.

-Дурак ты, мне хорошо с тобой. А тебе со мной?

Я чуть помедлил: “Нормально”.

-Обижаешь. Нормально!? Так играл бы себе в волейбол.

-Ничего, только я чувствую себя несколько скованно.

-Почему?

-Не могу забыть твой богатый опыт. Профессор секснаук.

-Совершенно напрасно. Веди себя так, как тебе лучше, чтобы получить максимум удовольствия. В конце концов, мы ведь ещё молодые и здоровые. Лови момент, друг мой, лови.

-Уже поймал.

Раиса окинула меня с головы до ног: “Если так, нам придётся смыть грязь, прилипшие листики, твои 200 миллионов… Но не все, не все…”

-И как ни в чем не бывало слиться с толпой… - не обратил я внимания на последние слова.

Веселье шло или бежало своей чередой: волейбол, танцы, допивание недопитого, доедание недоеденного, купание. Согревшись дёрганием средь пляшущих на дороге, мы проголодались и отправились подкрепиться.

Затоптанные одеяла густо покрыты кусками грязи, пустыми бутылками, банками, ложками, корками, огрызками хлеба, обкусанными огурцами, застывшим мясом и так далее и тому подобное - настоящий натюрморт “завтрак на траве”. Раиса распила с Леонтьевым бутылку вина, которую он своевременно припрятал, а затем долго и нудно курила с Коневым, после чего переодевалась за кустами на границе посадок и поля, под прикрытием куртки, которую я держал вместо ширмы, делая вид, что подчиняюсь её требованию не подсматривать.

Гулянье умирало. Женщины начали неблагодарный труд уборки.

Уезжали отдельными партиями. Воблова, Комарова, Петрова и я забрались на грузовик, среди пассажиров которого находилась жена Корина - худенькая, бледно-рыжеватая, совсем невзрачная, мало интересная женщина лет 28. Сам зубной врач Корин пьяный и равнодушный, бессмысленно блуждая взглядом под ногами, сонно бродил метрах в 20 от машины. Вдруг он поднял голову и внимательно осмотрел содержимое грузовика, который, зарычав мотором, уже захотел домой, почувствовав колёсами упругость почвы.

В этот момент Воблова закричала дурным и фальшивым голоском: “Остановите машину! Остановите машину! Лизочка моя, солнышко, ты ведь забыла пудреницу под тем кустиком, где мы сидели”.

-Да, да, конечно же, вот так цигель, ай люли. Конечно же, я забыла пудреницу под тем самым кустиком. Как это я так нехорошо: дорогая ведь пудреница, небось, - мгновенно отреагировала Комарова, резвой козочкой или подхваченной ветром пушинкой, соскакивая на землю.

Так как поиск предполагался чрезвычайно длительный, конечно же, с помощью Александра Петровича Корина, то не успел ещё замереть звук удара ног Комаровой о землю, как Воблова бросила: “Езжайте, езжайте, она нескоро, она потом”.

Машина радостно тронулась, а маленький мальчик ещё ничего не понимающий в жизни взрослых, не услышавший или не понявший последних слов Раисы, удивился: “А как же спрыгнувшая тётя?”

-Не волнуйся, деточка, тётя не пропадёт, - успокоила Воблова ребёнка.

Лицо Кориной посерело на глазах, многочисленные веснушки побурели, большие, бездонно-серые глаза подёрнулись дрожащей пеленой.

Но время вперёд. Пропал за мутной дымкой поднятой пыли последний изгиб Ракового пруда, на берегу которого в затухающих лучах заходящего солнца агонировала пьянка в честь дня медика. Последним нам выпало счастье лицезреть развалившегося на траве во всю ширь и “длинь” Мамедова.

Женщины запели. Я сидел на брезенте рядом с Коневым, стараясь не смотреть на землисто-зеленоватое лицо и подрагивающие губы Кориной, время от времени, промакивающей глаза вскоре ставшим совсем мокрым платком.

Вера Петрова тоже выглядела очень кисло, да к тому же, сойдя с машины в Староюрьево, зачем-то сделал шаг с дороги, по колено ушла в чёрную жижу, лишь сверху подсохшую серой обманчивой коркой. Её новые американские джинсы превратились в костюм клоуна. Воблова проявила к новой приятельнице столько сострадания, что пошла к ней часа на три в гости.

Досточтимая Лизавета Михайловна Комарова под ручку с Александром Петровичем Кориным посетили гостиницу на исходе 7 -го часа вечера.

-Как пудреница? - состроил я трогательно-заботливое выражение лица.

-Чё? - грубо провихляла мимо Комарова.

От усталости я прилёг расслабиться. Резкий удар ноги распахнул дверь комнаты. Явил себя Цыганов и тут же агрессивно-задумчиво прошипел: “Морду ему, что ли набить?”

-Кому? - оживился я.

-Корину.

-За что?

-Я сейчас провожал Воблову в туалет, а там к ней подошли Корин и Комарова.

-Прямо в туалете?

-Да, нет, возле, она уже вышла.

-А ты где был?

-Я, как обычно, стоял за углом гостиницы и слышал всё, что они говорили. Корин нёс про меня всякую гадость.

-А что именно?

-Гадость, да и всё тут. Набить ему морду без всяких разговоров. Сейчас что ли пойти?

-Не знаю, что говорил Корин, но, во-первых, он был пьян, во-вторых, он не знал, что ты слышишь его, в-третьих, это будет скандал в больнице и, в-четвертых, Корин знает, как свои пять пальцев всю местную шпану. Придётся тут же собирать чемодан и по шпалам в Москву.

-Первые три - это ерунда и чушь собачья, а последнее - существенно. Воздержусь пока, а перед самым отъездом - посмотрим, - успокаиваясь и раздеваясь, ворчал Цыганов, подминая койку и затихая в таинственном мире разрешения дневных проблем, о чём залихватски просигнализировал на всю гостиницу летящим сквозь стены и ночь убийственным крещендо его храп.

Выдерживать эти дивные звуки так же невыносимо как терпеть зубную боль во всех зубах одновременно, поэтому я из-за всех сил постучал по спинке кровати. Цыганов примолк, видимо чуть выйдя из сладкого блаженства, буркнул: “Кто ещё? Какого чёрта?”, перевернулся на бок и ушёл в прежнее состояние, но, Слава Богу, сила звука упала, по меньшей мере, в трое, достигнув уровня небольшого симфонического оркестра, что уже можно хоть как-то пережить, если с головой укрыться одеялом.

возврат к началу.