Встречи.
Главная страница

Записки психиатра
Заглавная страница.

Сука.
Заглавная страница

-5-

Одна из психологов – нестарая ещё, но совершенно седая женщина с ярко выраженным аргентинским акцентом была добавлена в нашу группу по приёму первичных. Мирьям понравилась мне своей скромной одеждой, ненавязчивостью – она никогда не задавала больному вопросы, пока врач не завершал своё интервью, и мягким, деликатным юмором.

Почему-то я думал, что Мирьям не замужем и живёт в нашем городке. Оказалось же, что у неё трое детей и она, к тому же кибуцница. И кибуц её расположен где-то далеко, по израильским меркам, рядом с перекрёстком Мегидо (в Израиле все перекрёстки на шоссейных дорогах поименованы), что в окрестностях знаменитой горы Мегидо, в честь которой и названа грядущая, по христианским пророчествам, война – Армагеддон (Гора Мегида).

Утром по дороге на работу я услышал по радио, что в Ливане погиб израильский солдат.

Лишь только я взглянул на почти чёрное лицо регистратора Лили, как сразу же понял – что-то случилось.

-Ночью в Ливане погиб сын Мирьям, - подтвердила Лили мои самые худшие предчувствия.

-Блядь, - невольно вырвалось из меня – Слава Богу, никто поблизости не понимал по-русски. Внутри всё защемило и заныло.

Опять сокращённый приём. Я почти не слышал больных, всё время перед глазами стояла Мирьям. Я не мог себе представить похороны, не хотел туда ехать, моя бы воля, но не поехать не смог. Была ли моя реакция связна с грядущим через несколько лет призывом моих сыновей? Да и нет. "Какое-то проклятье…" Ангел смерти бесчинствует. Почему? Зачем? За что?

Тяжёлая шизофреничка, только-только выписавшаяся из больницы, таких мы определяем "дефектными" и предполагаем обделёнными чувством сопереживания, вдруг заговорила: "Доктор Гершензон, в Ливане погиб кто-то из ваших? "

-Да, Сара, да.

-Как жалко. Я видела его фотографию в газете – такой красивый мальчик, - заплакала она.

-Вот тебе и отсутствие эмпатии, - иным взглядом посмотрел я на немолодую, седую, полную, неряшливую женщину.

Администрация больницы прислала за работниками диспансера и желающими из самой больницы автобус. Я сел рядом с Лайкиным.

-Только увидел его фотографию в газете, сразу же понял – не жилец, - проговорил Роман.

-Хорошо, что у меня единственный сын – я ни за что не подпишу разрешение, чтобы он служил в боевых частях. Джобник, только джобник, - подключился к разговору сидевший за нами Бирман.

-Хорошо тебе, с одним сыном, - подумал я, - Зато ему-то плохо.

-Чего мы сидим в Ливане? Только что и хороним ребят, - опять проговорил Бирман.

Посмотрев на равнодушно поглядывающего за окно Казанского, я подумал: "Хорошо тебе, в Австралии опасны лишь кенгуру, да и то, если только без спросу залезть к ним в сумку. Похоже, что я ему завидую? Но представить свой собственный переезд в Австралию никак не могу. Ни в одно другое место на глобусе – тоже. Хотя не дурость ли это? Неправильность какая-то?

Разговаривать никому не хотелось. Практически в полной тишине, если не считать шума моторов, мы доехали до кибуца, расположенного на небольшой лесистой горке. Выглядел кибуц обычно: небольшие домики среди деревьев, двухэтажное строение столовой, стоянка для машин на въезде.

Армия уже здесь. Кибуцники тоже. Среди штатских я заметил знакомых мне по политическим передачам членов кнессета из лево-экстремисткой, проарабский партии мерец. Значит, кибуц левый, как и большинство этих несостоявшихся коммун, всё больше и больше херивших все идеалы своих основателей из первой половины 20 века.

Потянулись мучительные мгновения ожидания. Я не видел Мирьям, и боялся увидеть её.

Наконец-то подъехала грузовая военная машина, и солдаты выгрузили из неё гроб. В отличие от гражданских евреев, военных хоронят в гробах. Затем товарищи по оружию понесли на своих плечах гроб с павшим. Многие солдаты, не стесняясь и не вытирая слёз, плакали. Ещё вчера они разговаривали с ним, смеялись, выходили на задания, строили планы. Обрыв. Молодые люди в формах плакали. Каждый из них мог быть на месте сына Мирьям. Кому-то время жить, а кому-то и умирать. Война – это кровавый спорт молодых. Ангел смерти бесчинствует.

-Что мы там сидим? Сколько ребят погибло. Эти негодяи Бегин и Шарон втянули нас в это болото. Давно пора выходить, - злобно говорила пожилая кибуцница своей ровеснице.

-Из-за этих правых фашистов у нас нет мира с арабами. Они всё хотят силой. Вот мы и хороним наших детей, - злобно прохрипела вторая.

-Ну, что надо выходить из Ливана? – прошептал Лайкин.

-Не знаю, - в этот момент я увидел Мирьям. Она шла, обнявшись с дочкой – девушкой лет 20. С одной стороны женщин поддерживал мужчина пятого десятка жизни с испанской бородкой, с другой – стройный молодой человек в военной форме с офицерскими погонами.

-Ни за что не подпишу моему сыну в боевые части, - догнал нас Бирман, - Пошли они все на хуй, и всё на хуй.

-Это мы уже слышали и успели выучить, - хочу злобно оборвать его я, но молчу.

-Как хорошо, что евреи не хоронят с похоронными маршами. Как часто мне приходится этому радоваться в последнее время. А кругом сплошная пастораль и благодать: домики среди высоких деревьев и кустов, детские площадки, лениво развалившиеся в теньке коты и небольшие собачки. Детишки играются на площадке перед детским садиком… Тут же пронзила банальная мысль: "Вот так и он". За ней последовала другая: "Когда они приехали из Аргентины? На роду написано…" Вместе с воспоминанием о похоронах доктора Штайн в мозгу выплыла армянская поговорка: "Этот хлеб можно есть", – так говорят армяне о смерти пожилого человека. Хотя доктор Штайн и не совсем подходила, но всё же не мальчишка…

Невдалеке от кибуца в перелеске на склоне соседнего холма расположено кибуцное кладбище. На его военной части – уже подготовлено место для сына Мирьям. Её лицо окаменело. Ни слезинки. Ни звука. Такая тишина страшнее истерики. Мать хоронит своего сына. Наверное, ещё просто не осознала происходящее? Или боль парализовала? На роду написано. Кем? Почему? Зачем? О чём она сейчас думает? Если вообще способна думать?

Командир павшего солдата говорит, каким хорошим парнем он был. Плачущая девушка пытается что-то сказать, но кроме рыданий ничего не способна породить. "Мы мечтали о большой семье", - говорит осиротевший отец. Плачут солдаты и солдатки. Льют слёзы кибуцники. Глаза на мокром месте у всех женщин с работы. "Если бы она поревела, ей самой стало бы легче", - рыдает женщина средних лет…

В первых рядах стоят высокий седой мужик и пожилая толстая баба – верхушка партии мерец.

-Что скажешь об этих? – шепчет, Лайкин кивая в сторону парламентариев.

-Отвратительны, - тихо фыркаю я.

Залпы в честь солдата до самого конца выполнившего свой воинский долг. Память. Раввин после поминальной молитвы режет одежды ближайших родственников. Всё тот же Кадиш (поминальная молитва): "Эль мале рахамим" – "Б-г полный сострадания". Удивительно, мне нравится звучание смеси арамейского языка и иврита.

-Ты по-прежнему думаешь, что еврейский Бог сострадательный и любит нас? – шепчет мне Лайкин.

-Ничего я не думаю и ничего не понимаю.

-Вот это правильно, - бормочет Бирман.

Могила засыпана. Все кладут камни и уходят. Рядом со свежим холмиком Мирьям опускается на колени. Её бледные сын и муж стоят рядом, обняв плачущую дочь.

В голове бездумно крутятся слова Кадиша: "Ху яасе шалом алейну и аль коль ха Исраэль вэ имру амен". "Он сделает нам мир и всему Израилю, и скажем: "Аминь".

Опять доктор Клайн говорит: "По мне некому будет читать Кадиш".

-Завёл бы себе ребёнка, а не трахался бы только удовлетворяя свою похоть", - почему-то с раздражением думаю я. Наверное, от боли в груди. Душа болит… Может Вабена (успокаивающее) принять? Или лучше стакан водки с Лайкиным? Этот никогда не откажется. Сейчас сам предложит. "Ну, что, снимем напряжение?" – лёгок на помине и намерении подходит Лайкин. "Я очень серьёзно подумаю" .

На следующий день, когда я зашёл к доктору Тернер обсудить одного из больных, она вдруг заговорила: "Мой сын уже отслужил. У меня двое детей сын и дочь. Сын хотел служить десантником. Я не подписала. Он меня обвиняет. Он говорит, что я его лишила чего-то очень важного в жизни. Каких-то переживаний. Опыта, который он не сможет уже получить нигде и никогда. Когда я с ним говорила о погибших ребятах, то он отвечал: "Ну, и что?" Что ты об этом думаешь, у тебя сыновья перед армией?"

-Полная путаница. Мне не представится возможность решать за них. И хорошо, и плохо. Я не знаю. Я очень опасаюсь. Старшие дети решили служить только в боевых частях. В спецназах.

-Дай-то Бог, - она постучала по столу, - Может быть, мы чего-то не понимаем? Дети иначе относятся даже к самому страшному исходу… - посмотрела на меня каким-то очень странным взглядом Лидия.

Я пожал плечами. Потряс головой.

-Знаешь, как я попала сюда?

-Откуда, - покрутил я головой.

-Я окончила ординатуру в центре. Меня должны были оставить в больнице. И вдруг профессор-главврач говорит: "Я не уверен, что у меня найдётся для тебя ставка". Мне стало плохо. Я тут же помчалась к мужу. Ты знаешь, что он был генералом и занимал очень крупный пост в армии. Он тут же поехал к доктору Соколу – они когда-то вместе работали в Союзе и доктор Сокол взял меня сюда заведующей. Он помогает всем русским. И хорошо. И Кириллу помог. Ещё как помог. Такого не смог бы никто. Он прав…

-Зачем она мне это рассказывает? – подумал я и вспомнил одну из любимых присказок Лайкина: "Всё по протекции кроме эрекции ."

-Ладно, иди, работай, - тёплым и мягким тоном произнесла Лидия.

Картина коленопреклонённой матери над могильным холмиком её сына не выходила из головы.

-Я писал диссертацию по математике в иерусалимском университете и вдруг почувствовал, что что-то в мире происходит. Я вдруг ощутил себя центром. Я на самом деле думал, что Бог избрал меня, что я – Машиях (Мессия) должен принести правду в мир. Но после того, как я стал бегать голым по улице меня госпитализировали… - говорил молодой, полноватый шатен с бородкой в вязаной ермолке Вальдман Владимир, который, как и многие Владимиры в Израиле по-еврейски стал Зеевом.

-Почему вы бегали голым?

-Не знаю. Я стал совершенно отключённым. В голове каша. Те моменты помню очень смутно. Только какую-то совершенно необычайную радость и восторг, до того никогда мною не испытанные. Если правда, я хочу их пережить опять, - говорил Зеев с лёгким акцентом, так как приехал в Израиль из Риги в 15 лет.

возврат к началу.