Встречи.
Главная страница

Записки психиатра
Заглавная страница.

Сука.
Заглавная страница

-31-

-Заходи, заходи, только учти, что я простужен.

-Зараза к заразе сам знаешь, не пристаёт.

-Ты сказал.

-Ну, я, это меняет что-то. Давай позанимаемся.

-Что будем учить?

-А всё равно или что хочешь. Всё равно, хитматхут (специализация, иврит, ординатура) отравляет и уродует жизнь. Сколько её и осталось-то.

Роман взглянул на меня внимательнее обычного и достал учебник и статьи.

Часа через 4 хозяин отложил учебные материалы и достал новые купленные им книги "Жизнь 12 цезарей" и "Жизнь и развлечения в средние века".

-Они все-то сводились к зум, голова долой. Много удовольствий для народа, - вспомнил я фильм юности "Король Королю".

-А сейчас не так. Плебс, Шариковы. Пустота в головах. Пустые глаза. Когда я приехал и смотрел на девочек-солдаток, то испытывал чувство гордости. Сейчас вижу: такая же пустота. И притом. Армия останется для многих из них самым значительным и значимым событием в жизни. Мне всё-таки иной раз жалко, что мой Мишка не послужит в ЦАХАЛе (Армия Обороны Израиля).

-Никто ему не мешает, может приехать и послужить. Такие тоже находятся в нашем странном мире.

Лайкин закурил. Ласково поправил чуб: "Мать не даст. Да если честно, то и я…"

-Не горишь увидеть в форме Армии Обороны Израиля, - конечно же, вспомнил я своих сыновей, - Знаешь, что меня сначала удивляло, а сейчас всё больше и больше раздражает? Это само название "Армия обороны". Я уверен, что в нормальных странах по определению не может быть армия обороны, но просто армия. Обороны – это что-то из области психопатологии евреев. Армия должна нападать и захватывать. Азбучная истина – лучшая защита - все знают – нападение. Кроме, разумеется, еврейских мудрецов нашего местечка.

Роман с удовольствием затягивался сигаретным смрадом: "С нормальностью у нас проблемы".

-С другой стороны, где их нет, - собрался я домой.

-В нас въехал грузовой автомобиль армии обороны Израиля, - начала рассказ высокая, полная Анжела, рядом с которой восседал её супруг ещё больших габаритов. Я вспомнил вчерашний разговор с Лайкиным и про себя хмыкнул.

-Это было так страшно, - Анжела посмотрела на супруга, как бы ища у него поддержки, но он отсутствовал: глаза уставились на что-то за окном, - Ну, вот видите, - с обидой пожала Анжела плечами, - Не с нами, а где-то, - Александр не сменил своего отсутствующего вида, как будто бы о нём не было сказано ни слова, - А последнее время и вообще. Приходит на кладбище и ложится рядом с могилой родителей. А тут придумал ещё лучше: залез в вырытую, но ещё не заполненную могилу и лёг там, пока его кладовщики, или как их там, ну на кладбище, не прогнали.

-Каких только чудес не услышишь, - подумал я и внимательно посмотрел на здоровенного мужика, представляя, как он устраивается в могиле и спросил, - Зачем вы это делаете?

-Примеряюсь.

-С какой целью?

-Жить не хочу. Зачем? У нас ведь суд ещё. Грозит миллион штрафу… та машина стояла искуроченная, но мы её не списали. Она на нас числилась. Пацан зачем-то бросил в бензобак спичку и почти сгорел. Сейчас суд. Мы после того наезда не работаем. Да и работали бы, таких денег за всю жизнь не набрать.

Анжела подалась корпусом вперёд: "Так страшно – огромный военный. Как танк на нас, а у нас такая маленькая машинка. Я только и успела сказать: "Шма Исраэль" (Слушай, иврит. Главная молитва). Всё. Умерла зачем-то. Как выжили? Да и зачем?"

-Откуда у вас такая мысль? – перевёл я взгляд на Александра, казавшегося мне опасным.

Он пожал плечами.

-Давайте, полежите в больнице.

-Нет, не хочу. Зачем? Что она мне даст? Таблетки могу пить и дома. Они меня успокаивают. На всё наплевать, а потом опять.

Анкава Альберт – напряжён, злобен, едок: "Всё плохо. Я не могу пошевелить головой. Я с трудом набрал три шекеля на автобусный билет, когда до того я не знал, в кармане у меня 5, 6 или 10 тысяч шекелей, а иной раз и долларов. На меня сверху бросили доску. Если бы не каска, то не сидел бы здесь. Обычно, кстати, я ходил по моим стройкам без каски. В тот день надел, потому что предупредили – будёт комиссия из министерства, то я и надел каску… - он помолчал, нервно поморщился, дёрнул головой, передёрнул плечами, - На последней комиссии в Национальном страховании сидят только Рабиновичи и Мерензоны…

Я напрягся: дохнуло знакомым, ядрёным.

Анкава видимо просёк изменения в моём лице, - Вот и не получил, заслуженного. Я этому самому Национальному страхованию столько денег перевёл и сейчас, когда мне так необходимо, Мерензон не даёт мне мои же агороты (копейки). Понятно, Абрамовичу он бы дал и Кацнельсону тоже, а Анкава – пошёл вон.

Для меня это оказалось слишком: "Так вы считаете, что всё дело в происхождении?" –сам же я и удивился, какой леденящей сталью прозвучал мой голос.

-Разумеется, это и есть расизм.

Слово расизм употребляют в Израиле при первой попавшейся возможности и практически всегда неуместно: "Расизм – это то, что вы говорите…"

-Да, как вы смеете, мне, больному человеку. Вы за это заплатите. Здесь работать вы не будете, - с этими словами он выскочил из кабинета.

-И головная боль не помешала, - только и подумал я, но неприятное чувство поселилось в груди и сползло в живот. Последствия не заставили себя ждать. Не прошло и часа, как позвонила доктор Тернер: "Зайди ко мне".

По дороге я успел подумать: "А может зря я с ним связался, повреждённый башкой всё же?" Но входя в кабинет начальницы, твёрдо решил, что поступил совершенно правильно. И вновь сделаю, при случае.

-Ну, что там с Анкавой?

Я пересказал недавнюю встречу со всеми подробностями.

Доктор Тернер покрутилась на кресле: "Я так и думала. Попроси Лили от моего имени, чтобы она помогла тебе написать объяснительную записку. Будем готовы к жалобе в Минздрав"

И неожиданно я испытал к Лидии нечто большее, чем просто благодарность. Тёплая волна захлестнула меня и сидящая передо мной женщина увиделась впервые красивой. Интересно, какой она показалась бы мне, в случае объявления выговора?

Доктор Рябинин любил женщин, выпивку, писание стихов и психиатрию. Иногда процессы выпивания и стихотворчества совпадали. Иной раз пьяным Даниил становился агрессивным, о чём протрезвев, совершенно не помнил.

В тот день доктор Рябинин выпил один бутылку водки без всякой закуски и сел писать стихи. Рифма не шла, зато пришла жена. "Опять ты назюзюкался, как последняя свинья", - в сердцах бросила Фаина. Даниил вскочил и ударил её наотмашь по лицу. Фаина упала, стукнулась головой, на мгновение потеряла сознание. Придя в себя, вызвала полицию и сына, жившего тогда в 3 часах езды в городе Беер-Шеве. Полиция прибыла первой и забрала Рябинина, который после мордобоя, спокойно продолжал творить. Судья принял решение запретить Рябинину приближаться к дому в течение трёх месяцев. Нарушение этого запрета грозило тюрьмой. Сын Фаины хотел набить отчиму морду, но опоздал.

Закончив рабочий день, я позвонил Лайкину и был мгновенно приглашён. От диспансера до хостеля Лайкина 5 минут езды и 10 минут ходьбы. Перед входом, как всегда сидят 5-6 старушек и обсуждают по-русски цены, проблемы, кто с кем и когда, короче, чешут лясы. Что ещё делать-то, когда жизнь прожита? Как всегда всякая дрянь валялась на ступеньках, По обыкновению не только валялась, но и воняла, на этот раз испорченным луком.

Зато в апартаментах Лайкина вечно царили идеальная чистота и порядок. Всё занимало своё строго определённое место. Любое нарушение порядка вызывало раздражение хозяина и немедленные меры по восстановлению неудовлетворяющего расположению объектов в пргостранстве. Когда я вошёл Лайкин, Грузинер и Казанский уже готовились к экзамену.

-Нашего красного полку прибыло. Присоединяйся, - весело бросил Виктор.

-Скорее белого, - почесал нос Геннадий.

-Что учим-то, мужички?

-Жизнь. Психиатрия – это и есть жизнь, познание человека, а значит, и познание мира, - сказал Роман.

-Ну, не так трагически. Учим всё, что попало. И неврологию, и психиатрию, и психотерапию. Вот тебе вопрос на засыпку: биологическое лечение панических расстройств, - чуть насмешливо проговори л Виктор.

-Такие замечательные засыпки мне бы и на экзамен.

Мы позанимались больше четырёх часов. Хозяин принёс со своей маленькой кухоньки, одновременно прихожей бутылку красного сухого вина: "Ну, что, заслужили сегодня".

Осушив стакан, Лайкин закурил: "Ты знаешь, что эта тварь засадила Даниила?"

-Какая тварь, какого Даниила, и за что засадила?

Роман скривился: "Хватит придуряться-то".

Грузинер прихмыкнул и покачал головой.

-Первый раз слышу. О чём идёт речь?

-Рябинин слегка поучил её

--Ну, не знаю по поводу учёбы, но лёгкое сотрясение мозга, - бросил Виктор.

-Ни хера себе. Это у Фаины после учёбы доктора Рябинина, - возмутился я.

-Даниил немного выпил, - скривился Лайкин.

-Совсем немножко до отключки, - сказал Виктор.

-А какого чёрта она стала его доставать? – ещё сильнее скривился Лайкин.

Я почувствовал нарастающее раздражение: "Ты оправдываешь избиение женщины".

-Я, блядь, не судья и не прокурор, чтобы кого-то приговаривать или оправдывать. За всю свою жизнь ни одну не тронул, но я знаю Даниила, он просто так ни за что. Она во всём виновата – Лайкин проглотил ещё стакан вина.

-Разумеется, и в сотрясении мозга тоже.

-Ты только не учи меня гуманизму, подклюнул Лайкин носом.

-Лучше бы ещё психиатрию поучили, - сказал Виктор.

-Вот это завсегда правильно, - встал я и пошёл. Мне показалось, что в коридоре и на лестнице воняет ещё сильнее и противнее. Всё те же бабушки на крылечке говорили всё о том же. Я вспомнил, что у Виктора есть две любовницы приходящая, точнее приезжающая из Москвы два-три раза в год, и местная, дворовая пусть и Рита, пусть и доставшаяся ему в наследство от Бирмана. И жена его ждёт дома. Виктор, несмотря на свою сверх полноту обаятелен, остроумен, притягивает. Потому женщины липнут к нему, как мухи на мёд. Но Даниил. Я только понадеялся, что он пребывал в полном беспамятстве, иначе я не мог себе и представить общения с доктором Рябининым. И так-то вопрос…

С Ларисой мы не поздоровались. Я прошёл в мою комнату и лёг спать.

Совершенно не уверен, что утро оказалось мудрее вечера. Во всяком случае, работать совершенно не хотелось. Больные шли один за другим. Мне по-крупному повезло: никто не пришёл с резким обострением, что заставило бы думать, а то и принимать всегда неприятное решение о принудительной госпитализации

-Доктор Гершензон, ты сейчас очень занят? – позвонила мне психолог Эдна.

-Что-то срочное?

-Зайди ко мне.

В тот день я сидел через кабинет от Эдны - меня всё ещё не прикрепили к определённой комнате. Большая и толстая, с оплывшими жиром глазками Эдна развалилась на специально принесённом её из дому кресле, припёртом к стенке. Напротив неё раскинула на казённом стуле обильные формы крашенная под рыжую дама лет 45. Лицо дамы выражало смесь отчаяния, презрения, депрессии.

-Это Монет, - кивнула Эдна на сидящую напротив пациентку, - Монет пыталась покончить с собой. Наглоталась таблеток. Еле отмыли в больнице. На неё столько, навалилось, на неё столько. Мужчина, с которым она жила, соблазнил её 17-летнюю дочь. Монет нашла их в кровати. Я настаиваю, чтобы она обратилась в полицию. Это уголовное дело. На работе в банке её подставили и списали. На ней висит долг больше, чем в три миллиона шекелей, почти 1000000 долларов. К тому же её любимая собака попала под машину на глазах Монет. Что ещё? Больше, чем достаточно. Да, Монет убежала из Иерусалима, потому что у неё возникли проблемы с оплатой ипотечной ссуды и банк грозит ей судом и передачей дела судебным приставам. Ну, теперь-то всё и больше, чем и достаточно. Я хочу привлечь тебя, - Эдна достала сигарету и приложила к носу

-Хорошо. Когда вы закончите, то пусть Монет зайдёт ко мне.

-Мы уже кончили, - радостно выпалила психолог.

-Да, только этого мне сегодня и не хватало, - подумал я, когда мы уселись в моём кабинете, - Что вас беспокоит?

-Всё. Вы всё слышали. Мне добавить нечего.

-У вас и сейчас есть мысли о самоубийстве?

-Какая разница? Какая разница? Какая разница? Я больше не хочу говорить. Нет у меня сил и желания.

-Послала этот подарок ко мне, чтобы снять ответственность с себя и она права, - думал я, говоря, -Монет, что вы думаете по поводу больницы?

-Ничего. Нет.

-Послушайте, я понимаю, как сейчас вам тяжело. Но самое правильное для вас – это немножко полежать в больнице.

Нет.

Хорошо, но вы можете мне, не, не мне, а себе, что до завтра вы ничего не сделаете себе плохого.

-Хорошо.

-Я думаю, вам следует попринимать лекарства.

-Давайте, я устала.

-Может всё-таки в больницу.

-Нет, я так устала.

-Завтра я жду вас в 10 часов утра. Но если у вас усилятся мысли о самоубийстве, то вы немедленно поедите в больницу.

Монет лишь кивнула. Я воспринял этот жест за согласие.

Когда Монет ушла, я немедленно записал в её карточке: "Обещала себе ничего не сделать. В случае усиления мыслей о самоубийстве немедленно обратится к психиатру, ночью поедет в больницу".

Без стука зашла Эдна: "С каким дерьмом нам приходится иметь дело. Отбросы человеческого рода".

-Садись, - пожал я плечами.

-Не, не хочу, дай постоять. Я 20 лет отслужила в армии психологом. Такого дерьма там тоже насмотрелась. Но на гражданке ничуть не лучше. Похоже, что дерьма даже больше… и оно хуже.

-Главное слово – дерьмо. Правильный психологический подход, - подумал я

-На когда ты её пригласил?

-На завтра.

-Это хорошо и правильно. Я тоже завтра с ней поговорю. Что только не наворочено в этом мире. Мой брат вернулся из Америки. Какой дурак. Так я его отговаривала. Мог бы жить человеком в самой лучшей стране мира.

Оставшись один, я подумал: "И такие служат в армии, - затем со смехом проговорил, - Дерьмо".

возврат к началу.