Встречи.
Главная страница

Верхнеозёрск-83. Записки врача стройторяда. Первая страница

-51-

22 день. 21 июля 1983 года

Всё нижеизложенное не имеет к действительности никакого отношения.
Ненормативная лексика используется только в случаях крайней необходимости.

Всю ночь шёл сильный дождь, который сменился к утру меленьким, противненьким, нудненьким. Тоскливая мокропогодица. Не от этого ли слегка побаливала голова.

Небритый комиссар в своём красном спортивном костюме, напомнивший мне бездомного злого и голодного кота, бегал по лагерю и будил, приговаривая: "Подъём в нашем санатории строго режима".

Мастер не сказал на линейке ни слова: всем заведовал опять вошедший в возбуждение комиссар. По завершении действа, когда все разошлись, повиливая телом и задом, Жигарев обнял Безматерных: "Давайте, в конце концов, жить дружно".

-Закроют отряд или нет? – подумал я, вспомнив вчерашний визит и разглядывая развешенное под окнами Симоновым и Кощеевым бельё – вчера они его всё-таки постирали.

-Отработаем ли мы наш ресторан? - жадно набивал рот Куклин, - Такого обилия я и в Москве не вижу, - тыкал он руками в помидоры, рис, салат из капусты, тушёнку.

-Что-то ты с утра размечтался, - пожевал своей старушечьей нижней челюстью Безматерных.

-Вчера должны были приехать люди, - тараторил Куклин.

-Зато сегодня всем приготовиться к встрече нашего дорогого командира, - ощерился Жигарев, а я опять подумал, что Валере в этом году завидовать не стоит. Мне же просто обзавидуешься.

Бригада Коновалова работала на котельной до 4 часов утра, пока не сломалась бетономешалка. Тогда они пошли в баню, сами натопили её и попарились всласть, успев к самому разгару завтрака. "Честь и слава ударникам труда!" – вскочил Куклин на стул и замахал длинными руками.

-Спасибо, Шурик, - очень серьёзно ответил Коновалов.

-Да они его боятся, - подумал я.

Нога Васильева мне нравится всё меньше и меньше: прилети вертолёт – я его отправлю. Завершив, перевязку, я вышел на улицу.

Дождь усилился. Холодно и противно. Работали только на котельной и Куклин с Прусом на пилораме.

От нечего делать я пошёл в штаб. В свободных позах возлежали почти все, кроме командира, комиссара и меня, да и то, потому что отсутствовали.

-Доктор, ты лёгок на помине, долго жить будешь – мы только что говорили об иголках, - встретил меня Безматерных.

-Не только долго, но и хорошо жить будешь, - осклабился мастер.

-Так я тебе и поверил, - подумал я, улыбаясь.

-Кроме иголок мы ещё говорили о туберкулёзе, - продолжал Безматерных, - Есть ли опасность для нас?

-Есть, да ещё какая. Все уже подхватили.

-Спасибо, доктор, - скривился Безматерных.

-Это - социальная болезнь людей с ослабленным иммунитетом: зеков, пьяниц и прочих. Зато, уж если заболеете, то вам крупно повезёт: будете лежать в больнице с самым дорогим койкиным днём и хорошим питанием – не 63 копейки в день, а 2 рубля 50 копеек.

-И за это спасибо, доктор, - кивал Безматерных.

-Утешил ты нас, - проговорил мастер.

-Не мне спасибо, а родной Партии и Правительству, которые заботятся о здоровье поражённых палочкой Коха граждан и гражданок.

-Это что, вот я как-то ездил ловить осетров возле Волгограда, - сказал Воробьёв, - Всё браконьерство, рыбнадзор не может угнаться за лодками браконьеров: они ставят на них моторы в 40 лошадиных сил. Мне говорили, что один раз браконьеры даже сбили из ружья вертолёт. Там крутятся огромные деньги.

-Жалко, что мимо нас, - поправил очки Безматерных.

Резко распахнулась дверь, и в комнату влетел взъерошенный и мокрый Куклин: "Хорошо сидите мужики", – злобно закричал он.

-Не хотят ходить по мокрым щитам, - смутился мастер.

-Сахарные, мать вашу.

-На комиссарские штаны если и не заработаем, то соберём со всего отряда, - ощерился Паша Безматерных.

-На пилораме можно пахать и в ночную смену. Работа идёт медленно, так как дизель плохо тянет. Мастер, пойди к Школьному, пусть он даст наряд за раскорчевку, - резко, отрывисто, лающим тоном выдал Куклин. Огляделся. Глаза широко расширились, - Коля, - бросил он Воробьёву, - Хватит высиживать яйца – они уже тёплые. Так у вас у всех будет резь в яйцах. Трясти надо, мужики, трясти. Не сахарные, не растаете".

Никому не хотелось, но все вышли. Мы стали затаскивать доски из кучи в первый, ближайший к лагерю домик под крышей, чтобы в случае продолжения дождя сбивать там щиты.

Подул неизвестно откуда прилетевший тёплый ветер и разогнал тучи, очистив небо. Засветило яркое, жаркое солнце. Пышные, надутые воздухом свободы облачка затаились над дальними лесами и вскоре разбежались кто куда.

Воробьёв, Симонов, Решетников, Кощеев и я ставили панели на третьем участке. Четырёх бригадиров и меня утренний дождь совсем разохотил работать. Такого сачкования в этом отряде я ещё не видел: при первой же удобной возможности все плюхались на щиты, подставляя тела долгожданному солнцу. С явной неохотой вставали и двигались еле-еле. Я зачем-то попытался завести не желающих вкалывать, но, разумеется, тщетно: уж если охватила неохота, то преодолеть её ой как трудно. "Мне то что - больше всех надо", – подумал я, подстраиваясь под темп остальных и вскоре ушёл делать перевязку Васильеву.

Его нога стала заметно хуже. "Вертолёт, необходим вертолёт", – думал я, поставив на печку стерилизатор.

Кухня пребывала в своём обычном состоянии: грязь везде, чьи-то сапоги по голенища в глине занимали центр помещения, на стульях, на полках, на стульях валялись разноцветные и разноразмерные женские кофточки. На полках с пищевыми продуктами в свободном беспорядке там и здесь лежали расчёски, зубные щётки, обмылки, испорченный магнитофон, куски хлеба, какая-то дрянь неопределённого происхождения. При входе приютились грязный бак с остатками супа и его собрат с рисом. Полные помойные вёдра завершали картину.

-Ну, что с ними делать? – думал я.

В этом время появилась Ирина Горбунова.

-Кто дежурный? – с огромным трудом сдерживал я себя.

-Света, а я пришла готовить ужин.

-Прежде всего, убери весь этот бардак. Это займёт минут 15, а потом начнёшь готовить ужин. Не забудь вынести помойное ведро.

-Когда я утром попросила, ты один не мог принести полбака с кипятком, - впервые обратилась она ко мне на "ты", - А мне тяжело таскать это ведро.

-Полбака кипятка одному – это идеальный рецепт для ожогов второй степени. Я тебе объяснил это утром, поэтому и позвал дежурного, - неожиданно стал я оправдываться, - Почему ты не сказала ему, чтобы он вынес ведро?

-Когда вы с ним принесли кипяток, ты ушёл, и он тоже сразу же убежал, - Ирина начала что-то делать на летней кухне.

Я опять зашёл в столовую, окинул её взглядом, вышел. Горбунова колола дрова. Она брала небольшую доску, держала её левой рукой и отрубала топором тоненькие щепочки. "Чёрт подери, - мелькнула у меня мысль, - рубит лучину, как ас, не дай Бог, - сделал я шаг вперёд, - Ирина, кончай лесозаготовку, - я повернулся в сторону подошедшей Юли. Грибкова окинула меня презрительно-насмешливым взглядом: "Как всегда выискиваете, рыщите", – скривилась она.

-Юля обычно обращалась ко мне на "ты", - почувствовал я, как, соловею от злобы, - Только что, позавчера, - начал я, стараясь выровнять дыхание, - Говорили тихо, да мирно, и вы обещали содержать кухню в порядке. Кроме всего прочего, кроме наших проблем со здоровьем от этой несусветной грязи, каждую минуту в эту глушь может припереться очередная комиссия. Кроме свинюшника, вы держите на кухне отряда пол своего гардероба…

-Ой, ой, - взвизгнула Ирина и побежала. За ней рванула Юля. Почувствовав неладное, я припустил следом. Ира остановилась возле умывальника. Вся рука в крови. За считанные мгновения, рванув в столовую, я выскочил с аптечкой, которую сам собирал для кухни. В коробке валялись шпатели, пустая бутылочка из-под зелёнки и ни одного бинта.

-Идиотство, какое-то. Что делается? - подумал я и повёл Ирину в медпункт.

-Ой, а я косточку не отрубила? - заплакала девушка.

-Нет, всё нормально, отвернись. До свадьбы заживёт.

Рана шла примерно три сантиметра по краю большого пальца левой руки и переходила на ноготь, отсекая почти треть. Но крови было немного.

-Ну, что всё нормально, - посадил я Ирину на стул.

-Конечно, нормально, а мой палец, - ревела она.

Первым делом, для профилактики, я дал ей понюхать нашатырного спирта, затем достал хлорэтил и заморозил палец. "Ложись, лучше".

Девушка завалилась на койку, трагически закатив глазки.

-Не смотри, - отвёл я её голову в сторону. Края раны разошлись, и она стала сильнее кровить. Я залил всё зелёнкой и решил зашить.

-Дай мне две таблетки анальгина, - дёрнулась Ирина.

Я молча выполнил приказ потерпевшей: "Ничего, до свадьбы заживёт".

-Я знаю.

-Всё будет нормально.

-Ой, живот болит, ой, очень болит живот…

-Резким движением я дёрнул молнию вниз, растянув края джинсов в стороны: "Где?"

-Низ живота.

-Может быть придатки? – вслух подумал я, пальпируя.

-Какие придатки? Ой, болит. Умру я здесь.

Живот был совершенно мягкий: "Да, ничего, кто тебе даст умереть. До свадьбы всё заживёт".

Забурлило и отошли газы. "Ой, я пойду в туалет".

Я проводил её и минут 10 крутился возле отрядного толчка: прослабило девочку – определил по звукам. Изредка я говорил: "Ира, пора, что ты там делаешь? Надо идти. Я ведь ещё не обработал, как следует палец". Наконец-то дверь открылась, и она вышла с расстёгнутыми джинсами. До них ли было. Опять привёл её в медпункт. Ирина вертелась, не могла ни сесть, ни лечь. Прижалась животом ко мне. "Сейчас мы тебе опять заморозим", – достал я хлорэтил.

-Дай мне такую штучку, - дотронулась она до ампулы с хлорэтилом.

-Ладно.

-Ты не жадный?

-Жадный, но тебе я её дам.

-Это хорошо. Я тоже кого-нибудь заморожу. Я ведь всю жизнь прожила в интернатах. Я воспитывалась одной мамой. Она у меня инженер, но не могла меня содержать, да у неё и появился мужчина, которому я мешала. Я всё время кому-то мешаю. Такая вот я, всем мешаю, и все хотят меня заныкать, - она любила это, может даже её и выдуманное слово,- Маме – 45 лет. Раньше она была очень красивая, а сейчас стала чуть хуже – одиночество никого не украшает…

-Какое одиночество? Ты же сказала, что у неё есть мужчина? - ввернул я, подумав, - Хорошая мама – отказалась от дочки ради мужика. Это её украшает.

-Был. Он тоже только был. Не везёт моей маме. Такая красивая и такая одинокая. Красота – рецессивный признак: я намного хуже мамы. Мой отец очень сильно пил – всё пропивал. Родители разошлись, когда мне не было ещё и года. Отец приехал только один раз, когда мне было 4 года. Мама рассказала, что он привёз много игрушек и шоколада. Я его совсем не помню. Мы можем встретиться на улице и пройти мимо друг друга. Можешь себе такое представить: отец и дочь проходят мимо друг друга и даже не останавливаются. Мы можем ехать куда-нибудь в одном купе и даже не подозревать, что мы – самые близкие друг другу люди…

-Ты на него сердишься?

-Очень сержусь и очень хочу, чтобы он, в конце концов, объявился, ну, сколько можно. Но мама не знает, где он, или не хочет мне сказать. С первого по восьмой класс я жила в интернате для трудных детей. Мне их так жалко малышей. Повара нас обворовывали. Когда мы повзрослели, нас с пятого класса ставили дежурить в столовой, чтобы малыши не выносили хлеб – мы всё время ходили голодные. А мне было их жалко – они такие все хорошенькие. Я их никогда не ловила: пусть хоть хлебом наедятся. Я заметила, что ребята в интернате красивее, чем в обычной школе. Некоторые учителя нас били. Но подготовили хорошо – я очень легко поступила на физфак…

-Наверное, когда она говорит, ей легче. Пусть выскажется, - подумал я.

-Сейчас я учусь хуже: то танцы, то в магазин, то… - она внезапно замолкла.

-То, Валера, и он – главное. Зря она с ним, - подумал я.

-Всё будет хорошо? - всхлипнула девушка.

-Обязательно. Я зашил рану, наложил повязку. Дал таблетку Седуксена (успокаивающее).

-Спасибо тебе. Я и не думала, что ты меня будешь так лечить – мы ведь всё время на тебя нападали. Сначала я на тебя очень злилась, а потом мне тебя стало даже жалко, очень жалко, но я ничего не могла поделать…

-Приказывали, - усмехнулся я.

-Ну, уж так прямо – приказывали, - покраснела Ирина, - А живот у меня совсем прошёл, - зачастила она, - Спасибо тебе: это был страх, и кроме того, у меня сегодня первый день месячных. Спасибо. Я пойду кашу готовить.

-Кашу. Спать иди, - бросил я, подумал, - Несчастная девчонка. Похоже, что и неплохая, - испытав нарастающее чувство жалости у этому молодому существу.

Перевязав Васильева, я пошёл ужинать. В отряд прибыли четыре молодых аспиранта. Они, комиссар, Безматерных, мастер и Ткачёва уже ели.

-Где же ты бродишь, доктор? – исподлобья бросил на меня взгляд Куклин.

-Выпустил полстакана гноя, - огрызнулся я.

-Спасибо, доктор, ты – настоящий друг, - неожиданно примирительно проговорил комиссар.

-За это тебе положено сытное питание, - посмотрел на меня поверх очков Безматерных.

-Хорошо хоть так…

На самом деле, обильный ужин сам собой перешёл в штаб.

возврат к началу.