Встречи.
Главная страница

Верхнеозёрск-83. Записки врача стройторяда. Первая страница

-124-

43 день. 11 августа 1983 года. Четверг.

Всё нижеизложенное не имеет к прекрасной действительности никакого отношения.
Ненормативная лексика используется только в силу крайней необходимости.

Первой при пробуждении посетила голову мысль: «Конечно же, командир меня в очередной раз предал. Стоит ли разводить такой сыр-бор и шум из-за трёх оставшихся дней? Так уж ему не хотелось идти со мной в СЭС. Если бы он остался, то не пойти он не мог бы. Появление Ерохина в СЭС – это полная конфронтация с зональным штабом со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде ещё одного выговора и разбора в Москве. Может и мне, взять ноги в руки и в Верхнеозёрск? Всего-то 80 километров, которые я уже знаю почти, как свои пять пальцев. Я – один. Андрей, скорее всего, тоже заболеет командирской болезнью и по очень уважительной причине не сможет появиться в СЭС? У него ведь равным образом случаются сверх ординарные вещи. От них никто не застрахован. Слинять можно, но ведь беседа в СЭС будет просто интересной. В чём серьёзном, для последствий в Москве они могут меня обвинить? Ничего не вижу и не помню, во всяком случае, для суда у меня найдётся много бумаг. Докажу я или не докажу, на следующий год меня точно никуда не пустят и это – самое плохое в этом деле. Ну, что ж делать, поеду на шабашку в сторону Байкала. Как поведёт себя Аркадий Борисович? Если его основной аргумент обвинительного заключения – мои действия в ЦРБ по поводу больничного для Ирины, то придётся идти туда вместе и требовать официальных бумаг. Но сначала предстоит приятная беседа с господином Остапенко. Начну дурачком: «Вы мне сказали проверить столовую, я проверил столовую, обнаружил недостатки и зафиксировал их в акте. Пожалуйста, ознакомьтесь. Если у вас имеются веские возражения, то поехали вместе в посёлок и там, на местности вы примите своё профессиональное решение, со всеми вытекающими отсюда последствиями». Потом я продолжу: «Ввиду акта номер 17 о закрытии отряда я прошу у вас официального разрешения на дальнейшее нахождение отряда в Верхнеозёрске, раз. И что делать со столовой, два? Где нам, бедным, есть, то есть, быть?» Интересно, что он мне ответит? В принципе, сейчас меня начал интересовать уже сам процесс, безотносительно всего остального. Положение очень напряжённое. Я не могу требовать закрытия. Следует попытаться довести их до мысли, что закрытие – единственно возможное решение. В игру уже давно вступил – главный толкатель всего этого дела – Мовсисян и партийные геносе. Остапенко, как настоящему советскому бюрократу, давно плевать на всё, кроме собственного благополучия – это было условием его карьеры. Ну, и что, я его спрошу: «Где мне кормить людей?» Пусть СЭС в любом случае даст официальное разрешение на дальнейшее существование отряда и пользование столовой». Эх, зря я дал этому прощелыге Аркадию Борисовичу 300 миллилитров спирта в его предыдущее посещение, - неожиданно вспомнил я, - Да, ладно, что с возу упало. Но разве такое придумаешь? Интересная разыгрывается партия. Занятная, всё же, штука жизнь. Необходимо только смотреть на неё чуть со стороны, чтобы продлить себе это удовольствие. И так, я совершенно спокоен и лишь слегка голоден, - с этим я бодро соскочил с кровати, оделся и направился в сторону СЭС.

Облачное утро. Несколько раз начинал накрапывать дождь. Но тёплый ветерок ласкал тело и душу.

Опять и опять мысли лезли в голову всё те же: «Аркадий прилетел в Онегу во вторник, оббежал все точки, вернулся в Архангельск, написал там с Поливниковым приказ номер 7, вернулся в среду в Онегу, поехал в Верхнеозёрск, застрял в Маложме, встретил там командира, вернулся в Онегу, нарвался на меня и Слуцкера, спросил у Слуцкера: «Что за акт?» и только тогда отправился на вполне заслуженный им отдых. На износ работает Аркадий Борисович, не жалеет себя. Какова будет реакция отряда, то есть, штаба на рассказ Ерохина о положении? Разве есть вопросы? 100% гарантия, что Куклин и компания тут же обрадуются: «Очень хорошо, ну, и хуй с ним, с этим вонючим доктором, который только и делает, что болтается у нас под ногами. Вот и пусть он получает телегу на работу – будем только чудовищно рады, и сами напишем оперу». Командиру долго колебаться не к лицу, даже на мгновение не задумается: предавать меня или нет? Он обезопасит себя, а меня просто пошлёт. Отсюда следует, что весь вопрос только в определении «профессиональной непригодности». Мой единственный союзник – человек готовый в каждый момент меня предать. Да какой к чёрту он союзник – самый страшный враг, потому что маскируется под друга. Сейчас он решил – Верховский предоставил ему такую возможность - перенести весь огонь зонального штаба с себя на меня. Прав Паша: «Каждая подпись – это шаг к тюрьме».

Я подошёл к СЭС. Андрей, как и следовало ожидать, счёл, что для него безопаснее исчезнуть. Я тоже мог бы слинять, но продолжаю из одного чистого интереса. Уголовного дела мне не пришлют, а всё остальное – мелочи жизни, которые её лишь украшают. Кстати, возможный суд с Поливниковым и Верховским за клевету – это тоже может быть довольно занятно. А, что если Ерохин успел отсоветовать Андрею, когда я уходил в «Клопоморочке» в туалет? Ему достаточно было бросить две фразы: «Доктор уже завяз – так пусть он и расхлёбывает, не вмешивайся, чтобы не нажить дополнительные неприятности, тем более, ты ещё студент и член партии. Опоздай завтра и всё тут. Вот он и опоздал. Один уехал, другой опоздал, третий - дурак. А уехал ли Ерохин? Кто его знает? Я совсем впал в параною. Андрей мог бы сказать вчера, что не пойдёт и всё, зачем эта игра? Глупости.

Я успел дойти до здания СЭС и спрятаться под крышей, как резко усилился дождь. Поднявшись на второй этаж, я сел возле открытой двери кабинета главного врача. Выглядит неплохо: сплошное дерево, телевизор, полированный стол, как в лучших СЭС Европы. Понятно, что такой кабинет терять не хочется.

Молодящаяся секретарша в юбке с неожиданным разрезом, открывающим красивые ножки, встретила меня приятной улыбкой, тут же позвонила куда-то и опять улыбнулась: «Ждите».

Вскоре в приёмную вошёл высокий, смуглый мужчина лет 40 с лёгкой сединой и щегольскими усиками - совсем не таким представлял я его себе.

Остапенко кивнул. Мы молча прошли в кабинет. Я протянул акт. Главный врач СЭС читал его без единого замечания. Затем оторвал голову и спросил: «А ваши девочки не могут там готовить?»

-Не знаю, - пожал я печами.

В этот момент в дверь постучали, после разрешения хозяина появился Верховский, сказал: «Извините», прошёл и сел на стул рядом со мной.

-Мне пришлось издать приказы, запрещающие питание как в отрядном пищеблоке – так как он закрыт, так и в местной столовой. Я понимаю, что это просто для предохранения, но что делать? - пожал я плечами.

-Мы ещё не познакомились, - протянул руку сначала мне, а потом Аркадию Остапенко, - Николай Иванович, - Понятно, бывают такие приказы - щиты. Все мы – люди.

-Да, «все мы – человеки». Так как мы закрыты с 5 августа, то не могли бы вы дать мне официальное разрешение на продолжение пребывания отряда и на питание в отрядной столовой?

-Пока там не был – не могу.

-Тогда, давайте поедем, - краем глаза я обратил внимание, как напрягся Верховский - С чего бы это?

Николай Иванович усмехнулся: «Мы договорились с Марковым на пятницу», - снял он трубку и стал набирать номер.

-Вы послали акт в несколько мест, а как сейчас? – дёрнулся Аркадий.

-Если завтра всё будет нормально, то всё посылаем в эти же организации – сообщаем об исправлении недостатков. Конечно, это совместная вина. Мой заместитель Людмила Николаевна должна была ещё 30 июля всё выяснить, а она доверилась Медведевой – за что та получила выговор. У нас ещё в мае эти отряды вызывали сомнения. Сначала один планировался на нижнем складе, но ПМК попросило отправить людей в Верхнеозёрск. Сами понимаете, жизнь есть жизнь, и мы очень часто идём навстречу организациям.

-Здесь, и моя вина: 30 я подписал в надежде, что ПМК всё выполнит, - сказал я, - Но не получилось.

-Да, все виноваты, - кивал Остапенко, - На проводах русской зимы грубо нарушили технологию приготовления и получили обсеменение стафилококком. Только на 19-м случае прекратили работу виноватых. А в судебных делах мне даже нравится работать – полное взаимопонимание, - опять улыбка заиграла на лице главного врача СЭС.

-С прокурором? – вставил я.

-С организациями: становятся, как шёлковые, всё делают, не только акты не нужны, слов лишних не скажешь, лишь намекнёшь, схватывают на лету, - продолжал улыбаться Николай Иванович.

-15 отрядов по архангельской области вообще не имеют санпаспартов, - сказал Аркадий.

-То есть, ещё не выехали на работу? - искренне удивился Остапенко.

-Уже кончают работу, пока идут препирательства СЭС и организаций, - расцвёл в ухмылке Аркадий.

-Это как я и говорил: потом легко в судебном разбирательстве, - с ещё более широкой улыбкой положил трубку на рычажки Николай Иванович.

-Может быть, мы пойдём к Маркову и попросим его позвонить вам, - увидел Верховский тщетность попыток Остапенко связаться с начальником ПМК.

-Давайте, давайте, - кивнул Остапенко.

По дороге в приёмную я повторил про себя недавно прозвучавшее: «А в судебных делах мне даже нравится работать – полное взаимопонимание».

-Ты, уж извини, - обернулся ко мне Аркадий в приёмной, - Что вчера я не поговорил с тобой, но за последние четыре дня я сделал более 600 километров: объехал 5 отрядов, спал по три часа в сутки. Приезжаю во вторник в Архангельск, а командир мне и говорит: «Четыре час на всё – и в Онегу». У меня был нервный припадок. Кстати, из шести пунктов акта СЭС минимум четыре на вине отряда. Конечно же, Ерохину на физфаке больше не работать.

-Почему? – опешил я.

-Очень хорошо поработал летом.

-Кстати, а что это за приказ номер семь?

-Объявление выговора Ерохину и тебе.

-Ерохин сказал, что мне хотят слать телегу на работу. Если так, то я буду подавать в суд.

-Ну, это ты не дёргайся: ещё никто ничего не посылает. У меня было нервное напряжение. Я сам печатал этот приказ в полуневменяемом состоянии. Попов почему-то очень на тебя заелся: «Взрослый мужик, а не может навести порядок…»

-Ну, он плохо представляет себе положение в отряде, - перебил я зонального врача.

-Дикий год, я просто охуеваю. Я тебе выскажусь – надо разрядиться, - крутил головой, как будто бы она очень болела Аркадий, - Один из лучших врачей отрядов уронил себе на ногу бревно – оскольчатый перелом.

-И где он сейчас?

-По собственному желанию в Москве, в отряде врача нет.

-С переломом вообще, тем более, оскольчатым можно продолжать в отряде? – усмехнулся я.

-Всё замяли: нам производственные травмы не нужны, - многозначительно посмотрел на меня Аркадий, - Комиссар другого отряда – женщина, мать её за ногу, жарила блины и дожарилась до ожога маслом почти всей кисти. Далее, два отряда находятся в общежитии, в котором кроме них занимают два этажа химики. Приходит комиссия: зональный командир, я, из горкома и начальник милиции. Командир одного из отрядов в дупель пьяный, а врач другого бухает и не закрылся, скотина. Путём человеческих отношений всё замяли, но сколько мне это стоило нервных клеток, тем более, врач из 4 управления – можно было бы ему и подгадить. Уж его бы точно погнали метлой, если бы пришла телега, но это пятно на нас, чего мы совсем не хотим. Потому-то и замяли. Я замял. Кстати, Ерохин обладает удивительной способностью сам себе гадить. Мы его, кстати, прозвали «Глаза в кучу», прости Господи.

-Глаза в кучу, - не выдержав, засмеялся я.

-Так вот, приезжает этот самый «Глаза в кучу» в Архангельск с мордой как будто бы 100 рублей нашёл и говорит: «У меня девочка отрубила себе палец и парень с гноем в больнице. На девочку мы составили акт о производственной травме». Акт этот дурацкий необходимо забрать и уничтожить: мы ведь соревнуемся с МИФИ, в том числе и по работе без травматизма. Каждый акт - это большой минус. А ещё ты бегал за больничным листом и требовал его на повышенных тонах. Заведующая поликлиникой Татьяна Васильевна даже сказала: «Такого скандала с врачами отрядов ещё не бывало». Как ты успел поссориться со всей ЦРБ?

-Я всё-таки надеюсь, что ты приукрашиваешь услышанное в ЦРБ – я не вижу для них никакого смысла так врать на меня. Трудно допустить чистую любовь к искусству навешивания собак, когда, на самом деле, ничего не произошло. Хотя они подонки: утвердили нетрудоспособность? Да. Ну, и что это значит? Дайте соответствующую бумагу. Ан, нет. Выдать листок о нетрудоспособности – ни за что. Они дают справку об ограниченной трудоспособности. Это с открытым-то переломом, почти отрубила кусочек дистальной фаланги.

-А из Облздрава и из горкома собак на них спускал Ерохин?

-Я ни разу в жизни не был в местном горкоме и в Архангельске.

-Я так и думал, - покачал головой Аркадий, - Глазу в кучу тебя подставляет при первой возможности и везде. В ЦРБ почему-то решили, что это ты им гадишь, потому-то так и обозлились на тебя.

-С командиром, даже я уже это заметил. Я меж двух огней и ни одни из них не греет. Ерохин хотя бы поёт мне сладкие песни. Я понимаю, что всё врёт, но иногда хочется верить от безвыходности.

-Почему у тебя такое КТУ?

Опять зачастил холодный дождь. Всё стало серым, тоскливым, гнусным.

-Видишь ли, меня в тот момент в отряде не было: я отвозил больного в ЦРБ, - объяснил я, подумал, - Далась мне та поездка с Ириной, и тогда Валера меня специально выставил из отряда, - и продолжил, - Конечно же, это заслуга командира. Комиссар, вроде бы предложил, а он спокойненько пропустил. Объяснял мне потом, как из-за низкого КТУ мне будет хорошо, а то и очень хорошо. Сам понимаешь, я ему не верю, почти ни слова. Вообще не верю. На моих костях он строит свои отношения с остальным штабом.

-Надо будет тебе КТУ исправить: пусть дают два КТУ, как бойцу и как врачу и считают из них среднее, или добавляют часы – это ещё лучше. Кстати, действительно, у Ерохина в отряде любовница?

-Аркадий, только всё, что мы говорим, пусть останется между нами.

-Илья, я говорю тебе тоже самое.

-Правда. Это она рубанула себе палец. Несчастная девчонка. Мне её очень жаль. Кроме любви к Валере, или именно из-за этой любви, на неё взъелись две отрядные матроны, которые и на меня катят всевозможные бочки.

-Это надо же, на самом деле несчастная, если её любовник Ерохин. Нехорошо, конечно, как мы его зовёт в штабе «Глаза в кучу», тоже мне лесной бегемот, сексгигант-сперматозавр…

-Там такая пылкая, почти патологическая девичья любовь, что, с одной стороны, Валере можно только позавидовать, но с другой стороны, в таких отношениях может быть, зарыта такая бомба, что если она рванёт, то Валере точно не поздоровится и не только глаза будут в кучу, но и уши, - почему-то я вспомнил, что Ерохин требует, чтобы Ирина сделала операцию на носу.

-В отряде вообще, насколько понимаю, обстановка весёлая.

-Веселье бьёт ключом и всё по голове, в основном по моей. Сложилось и успешно орудует мафиозоподобное объединение. Оно состоит из достойных людей типа: Паши Безматерных, он же – чёрный кардинал, его жены Светы Петричук, с которой они вроде бы разводятся, её подруги Юли Грибковой, комиссара, которого местный гегемон, он же пролетариат метко прозвал штурмбанфюрер, мастера, которого уже я определил жирным шакалом, и ещё нескольких прихлебал, учуявших, откуда ветер дует. Именно, они правят бал в отряде. Валера чуть пыжится, но штурвал давно вырван из его рук.

-Это – замечательно. Я не первый год в отрядах, но о таком ещё и не слыхивал. Гордись. Тебе повезло.

-Кстати, в отряде должен был быть и любовник Светы Петричук. Он приехал в отряд на несколько дней, но так как парень студент, какого-то там начального курса и плохо сдал сессию, то вынужден был уехать. Злые языки говорят, что именно из-за этого-то Света и вела себя, как злая и голодная волчица. Меня жрала без соли, - неожиданно я подумал, - Какой же я всё-таки мудак, что не отрезал им талоны по технике безопасности.

-Просто пиздец. Недоёб знойной женщины, что может быть хуже. Когда мы приедем в Верхнеозёрск, ты опять дашь мне успокаивающее. У меня уже опять болит сердце.

-Кстати, любовник очень симпатичный парень. Между ними разница 6 или 7 лет.

-Всё, дашь мне две таблетки успокаивающего.

За разговорами, мы дошли до конторы.

возврат к началу.