Встречи.
Главная страница

Записки психиатра
Заглавная страница.

Сука.
Заглавная страница

-2-

-Я очень рада, что вы стали доктором моей дочери, - с некоторым трудом двигала челюстями полная седая особа лет 50 - госпожа Сегаль София. Рядом с ней сидела выглядевшая совсем девчонкой её дочь - худенькая женщина 27 лет с русой косой по пояс; давно я не видел таких, чуть не с начальной школы.

-Что вас беспокоит? – перевёл я взгляд с матери на её несчастную дочь.

-Ничего, - робко промямлила молодая женщина.

-Да, как же так ничего? – грозно возмутилась мамаша, - Волнуется, ночами не спит, плачет, слышит голоса.

-Надо бы родительницу выставить, - подумал я.

-Мама, не слышу я голосов, не плачу, сплю ночами, - жалобным голоском проблеяла Ирина Сегель, вытащила косу из-за плеча и стала теребить её своими тоненькими пальчиками.

-Это она просто вас боится, чтобы вы её в больницу не положили. Она теперь всех психиатров боится. И есть за что. Здесь работает доктор Нисимова. Это был ужас. Она послала санитаров, чтобы они взяли Ирочку и засунули её в дурдом. Это был ужас. Весь дом проснулся. Полиция приехала. Если бы я не позвонила адвокату, то её бы и положили. Это не врач, это не человек. Это - садистка…

-Прошу прощения, - резко оборвал я мадам Сегаль, - Не хочу обсуждать никого, тем более в его отсутствие. Доктор Нисимова – одна из лучших врачей и очень грамотный психиатр. Не может быть , чтобы доктор Нисимова просто так обратилась к районному психиатру, который уже и послал санитаров. Уверен, что доктор Нисимова хотела только пользы для вашей же дочери, - металл зазвучал в моём голосе, отчего он стал холодным и противным, - Надо бы её сейчас попросить подождать в коридоре. Я уже собирался воплотить в жизнь столь необходимое, но в этот момент раздался звонок - доктор Тернер: "Илья, у тебя есть что-то срочное? Если нет, то отпусти, кто там у тебя сидит, и иди ко мне", - протараторила начальница на одном дыхании, не позволив мне вставить и полсловечка.

-Извините, меня срочно вызывает заведующая. Скажите, у вас есть что-то срочное для первой встречи? Вы считаете, что лечение вам подходит? – уже не очень понимал я, у кого спрашиваю.

-Нет, нет, нет, идите спокойно, куда вам надо, - бойко ответила мамаша, чуть не подхватила свою дочку на руки, и была такова.

-Непрофессионализм, неуверенность в себе, - раздражённо думал я в тёмном, узеньком проходике, соединяющем два коридора, - Чего она от меня хочет?

-Заходи, Илья, заходи, - махнула рукой заведующая, когда я открыл дверь после разрешения на показавшимся мне робким стук.

Перед её огромным, заваленным карточками больных и бумагами начальническим столом сидел мужчина лет 35-40 c покрытым шрамами лицом. Был он без глаза – явно виделся искусственный, и с железными клешнями вместо рук.

-Знакомьтесь, это - Ицик, это – доктор Гершензон Илья.

-Не бойся, - весело протянул мне Ицик свою правую железную клешню, пожимая которую, я ощутил внешний холод, обратившийся во внутренний.

-Ицик служил танкистом в Ливане, их танк подбили. Из всего экипажа остался лишь он. Никто не думал, что Ицик выживет, а он не только выжил, но и окончил университет и сейчас психолог. Очень хороший психолог… - произнесла доктор Тернер.

-Всю мою подноготную выложила за 30 секунд, - улыбнулся Ицик.

-Ну, не всю. Ещё должна добавить, что ты один из ведущих специалистов страны по лечению посттравматического расстройства вообще, и в частности связанного с боевой травмой.

-Что пережил и переживаю, тем и занимаюсь, - посмотрел он на меня своим единственным глазом.

-Ицик начнёт у нас семинар по лечению посттравмы и я решила выбрать тебя одним из участников.

-Спасибо, - кивнул я, - Эта тема, кроме того, что актуальна, меня очень интересует, тем более результаты лечения, мягко говоря, не самые утешительные. А кем вы были в танке? – зачем-то, неожиданно даже для себя, выдал я.

-Командир. Ранен в бою при Султан-Якуб, если слышал о таком.

-Конечно. Одно из поражений, в котором сирийцы захватили израильские танки и пленных, которые числятся безвести пропавшими до сих пор. Некоторые в провале винят Эхуда Барака.

-Хорошо, что ты знаешь историю. Но никакой политики. И не смотри на меня, как на героя: мы не успели сделать ни одного выстрела, запылали от первого сирийского снаряда – их пушки стреляли на большее расстояние, спасибо русским. Я так и не знаю, кто спас мне жизнь. Полный балаган, - последнее слово используется в современном иврите именно в таком виде, и думаю, намного чаще, чем в русском, - Но вернёмся к нашим баранам. Подготовь мне трёх посттравматиков. Чтобы мы начали сразу с конкретики, а не просто с общих рассуждений…

-Можешь иди, Илья, - улыбнулась доктор Тернер.

-Ага, - окликнули меня сзади. Я обернулся – знакомые всё лица – доктор Штайн собственной персоной.

-Какими судьбами в наших краях? Зачастил ты что-то, - сделал я вид, что ничего не знаю.

-Теперь они и мои, - радостно, во весь рот заулыбался Кирилл.

-В отличие от меня, он сразу же получил кабинет – никакие примадонны не помешали. Вот, что значат корочки специалиста. Ах, да, он ведь и пришёл в начальники. Того и гляди скоро будет восседать за столом заведующего. Хоть мы и как бы хорошо знакомы, я совершенно не уверен, что с ним будет лучше, чем с Тернер. Почему доктор Штайн так заволновалась? Она не сплетница и не конфликтная особа. Но и Кирюшка – так звали его среди своих - тоже замечен не был. Интересно, где и на чём они схлестнулись? Удивительно, никто ничего не знает, а ещё говорят, что земля слухами. полна . Интересно, как будет работаться под началом Штайна?

-Чего примолк? – вернул меня к действительности доктор Штайн.

-Задумался, как тебя увидел…

-Если о жизни, то забудь.

-Ладно, как скажешь, так и сделаем.

-Вот это правильно, - искренность прозвучала в голосе доктора Штайна, -Так и держи. Мы теперь с тобой вновь будем часто видеться, как в прежние времена, - похлопал он меня по плечу, - Ну, иди, трудись, пчёлка, ты наша.

-Вот гад, - думалось мне по дороге в кабинет.

Среда – особый день. Утром несколько групп принимают впервые пришедших в диспансер. Группы состоят из врача, психолога и социального работника. Иной раз неврачей может быть и больше, чем один. Называют это действо американизмом "интек". Мне придали, а может и меня приписали к психологу Орит – женщине лет 40, невысокой, худенькой, тёмненькой, по-моему, всегда странно одетой; при первом знакомстве во что-то типа длинной рубашки, из-под которой торчали чёрные "тайцы" (так я думал, называются штаны по щиколотку в обтяжку). Социальную службу представляла женщина примерно возраста Орит по имени Лилит, одетая, по-моему, нормально, то есть в платье. Года два назад она вернулась из Америки, где прожила около 10 лет и работала в психиатрической больнице.

– Мы приняли троих больных. Социальный работник и психолог мне только мешали: получился перекрёстный допрос. Может быть, в полиции это и хорошо, тоже не уверен, что всегда, но психиатрии этот метод, по-моему, не подходит.

Далее наступило общедиспансерное действо, на которое собрались все, кроме регистраторов и уборщицы. Доктор Тернер представила меня ещё не знакомым, а затем каждая группа рассказала о принятых её новых больных.

Выделялась пожилая дама – заведующая психологами – Орэла. Была она поджара, крашена под блондинку, с натянутой пластическими операциями кожей лица, что, по-видимому, не позволяло ей полностью закрывать рот. Орэла перешагнула возраст выхода на пенсию государственных служащих, но, в нарушение закона продолжала работать. Ларчик отрывался очень просто: её зять - доктор Оренбойм – служил главным врачом общей больницы "Шпринцак". После второго пришествия Рабина на пост премьер-министра в роковом для страны 1992 году синекуру министра здравоохранения вручили партийному функционеру по фамилии Синаэ. И этот самый Синаэ, кроме того, что был сынком генсека израильской компартии и по юности сам коммунист, затем переметнулся во вроде бы социалистическую рабочую партию, к тому же оказался дружком доктора Оренбойма. Ну, а дружба на то она и дружба, чтобы порадеть родному человечку. Потому-то первым назначенцем нового министра стал доктор Оренбойм, обращённый в генерального директора Минздрава. Дальше шло дело чистой административной техники. Доктор Тернер убедили написать в Минздрав просьбу о продлении срока работы психолога Орэлы - разумеется, только в силу крайней производственной необходимости, чтобы диспансер продолжал успешно лечить. Маме тут же продлили срок годности, то есть, извините, службы. Как любил говаривать доктор Лайкин: "Всё по протекции кроме эрекции".

В диспансере работала черноволосая, высокая, ладно сложенная, в длинных одеяниях религиозной женщины психолог Малка, к тому же совершенно слепая. В помещение её вводил большой белый пёс-поводырь. Отличалась Малка спокойствием, выдержанностью, немногословностью. Но, если говорила, то сила и уверенность звучали в её негромком, низковатом голосе. Малка написала книгу "Испытание тьмой". Ослепнув на втором курсе университета, она смогла закончить обучение, выйти замуж и родить шестерых детей. Привозил её на работу и по окончании всегда забирал высокий полный мужчина в кипе. В этой удивительной паре с собакой-проводником было что-то трагически-величественное, вызывающее уважение и почтение.

Социальной службой заведовал полный мужчина средних лет с болезненно оттопыренным широким и задом, отходящим от плоской поясницы и собранными в косичку длинными, седыми, считанными волосками. Говорил начальник социальной службы с ярко выраженным американским акцентом и звался Менди. Сняв очки, Менди с гордостью представил невысокую, брюнетку: "Это наш новый социальный работник Рим. Кроме всего прочего, Рим поможет нам решать проблему понимания арабских пациентов, плохо или вообще не говорящих на иврите. Прошу любить и жаловать".

-Будем, будем и любить и жаловать, - радостно заморгала и так-то узенькими, оплывшими жиром глазками за очками толстая психолог Эдна, расплываясь в сладкой, по-моему, до тошноты улыбке подобострастно пресмыкающейся перед арабкой еврейки.

На следующий день, лишь только я вошёл в регистратуру, чтобы поприветствовать главных людей диспансера, как Лили, обычно улыбающаяся, сумрачно, печально, со слезами на глазах заговорила хрипловатым шёпотом: "Сегодня ночью доктор Штайн покончила с собой."

-Как доктор Штайн? Не может быть, - не обратив внимания на род глагола, я почему-то мгновенно подумал о Кирилле .

-Она, Слава Б-гу, жива: выпила таблеток 40 Клонекса (успокаивающее). К счастью, её увидел муж и мгновенно отвёз в больницу, - покачивала головой Лили, как обычно восседавшая за своим столом прямо напротив входной двери в регистратуру.

-Но почему?

-Вы разве не знаете? У доктора Штайн рак матки. Три года назад её прооперировали, а вчера у неё обнаружили метастазы в печени и, скорее всего, в костях.

-Опа. Я вспомнил, как Лайкин любит говорить, особенно в подпитии: "Если я заболею раком или обнаружу у себя первые признаки деменции (слабоумия), когда ещё могу понимать, то приму 100 таблеток Амитриптилина (старый антидепрессант, смертельно опасный в больших дозах), чтобы прокола не вышло. После 100 таблеток меня никто не отмоет". Мне тут же представилась эта ещё нестарая, очень приятная, добрая женщина, прекрасный человек и психиатр. Не хотела мучиться, но не позволили. "Непростительно для психиатра с её-то стажем", - говорил Лайкин по телефону. "Что ты имеешь в виду?" "То и имею – 100 таблеток Амитриптилина. Она просто забыла психофармакологию". "И запить бутылкой водки", - бросил я. "Кстати, хорошая идея. Как я-то не додумался. У тебя тоже можно чему-то понабраться. А водка лучше "Абсолют"", - я не услышал в голосе Лайкина цинизма. "А ещё лучше из метилового спирта." "Ты сегодня в ударе, только не добавляй, а так же повеситься и броситься под поезд после того, как перережешь вены на руках, ногах и сонную артерию".

Через две недели, так же поутру со слезами на глазах регистратор Лили встретила меня утром: "Доктор Штайн умерла."

-Опять попытка?

-На этот раз нет. Говорят, не выдержала печень: вся нафарширована метастазами.

На Ближнем Востоке должны похоронить в тот же день. Кто знает, может, чтобы труп не успел разложиться в жарком и влажном субтропическом климате. Или с холодильниками в древности было непросто.

Доктор Тернер распорядилась обзвонить приглашённых больных, чтобы отменить их очередь на сегодня и в час дня мы выехали на подошедшем за нами больничном автобусе. Доктор Штайн проживала в небольшом городке Нацерет Элит, примерно в полутора часах езды от диспансера. По израильским меркам - далеко.

Жарко. Городское кладбище расположено на одном из склонов невысоких гор, за что Нацерет и определили - Элит – то есть, верхний. Как будто бы в нижнем, арабском, по-русски произносимом Назарет, когда-то и родился Иисус, позже названный Христом, а на иврите - Йешу.

Оказалось, что мама доктора Штайн ещё жива. Невысокая, худенькая женщина очень похожая на свою дочь тихо плакала возле завёрнутого в саван – евреев не хоронят в гробах – тела. Раввин разрезал специальным острым ножом одежды ближайших родственников покойной: горбившегося, бледнолицего, с растерянными, бегающими глазами мужа, единственного сына - молодого человека лет 28, и пережившей свою дочь матери. Затем он прочитал поминальную молитву: "Эль мале рахамим" – "Б-г высший сострадательный". Произнесли несколько речей. Главврач больницы – невысокий, худенький мужчина лет 58 – доктор Аванон говорил что-то мало понятное с тяжёлым английским акцентом урождённого ливерпульца. Не исключено, что произнёс он следующее: "Мы все делали всё для доктора Штайн, и я, и мой заместитель господин Дахари, и доктор Сокол. Надеюсь, что не зря, то есть, ей было хорошо с нами, а нам с ней. Мои соболезнования всем нам и семье, конечно". Затем поминальное слово сказал его заместитель по клинической работе - Александр Сокол - тоже выходец из Советского Союза, только сделавший это ещё в 1971 году среди первых уехавших: "Говорят, что среди психиатров есть сами психи и психиатры от Бога. Доктор Штайн была психиатром от Бога. Я произнёс слово "была" и сам не поверил, что сказал его в отношении доктора Штайн. Мы знакомы с доктором Штайн около 5 лет, но сейчас я думаю, что знал её всю свою жизнь. Пусть родственники примут мои самые глубокие соболезнования, потому что мы все понимаем, насколько потеря их невосполнима". Вышла доктор Тернер. Я вздохнул с облегчением – увидел её только сейчас – она ехала на своей машине –, боялся обнаружить её безумную юбку. Слава Богу, в брюках. "Хоть какие-то мозги остались", – шепнул мне Лайкин, разумеется, тоже обративший внимание на этот факт. "Через наш диспансер проходит много врачей – каждый год меняются ординаторы. Несколько врачей-специалистов пришли и ушли, но я, на самом деле, не припомню никого, кто так бы относился к своей работе, обязанностям, больным. Потеря невосполнима. Как говорит еврейская мудрость: "Под каждым надгробным камнем - история целого мира". Сегодня мы прощаемся с такой историей, которая будет сопровождать всех нас, хоть как-то, хоть немного соприкоснувшихся с доктором Штайн всю нашу оставшуюся жизнь. Амен."

-Как хорошо, что на еврейских похоронах не играет музыка, - подумал я, когда траурная процессия медленно двигалась за каталкой, перевозившей останки доктора Штайн к месту её вечного покоя. Яма уже вырыта. Кладбищенские работники опустили в неё тело. Родственники стали помогать им засыпать тело землёй – еврейский обычай, говорят очень важный. Затем сын с помощью раввина прочитал Кадиш – еврейская поминальная молитва, большая часть которой написана на армейском языке. Каждый раз, когда я слышу Кадиш – его постоянно читают верующие во время трёх обязательных дневных молитв, и, разумеется, в "Батей Кнессет" (синагогах), что-то, трудноопределимое охватывает меня: "Иткадаль и иткадаш шмей раба…. И имру Амен".

Доктор Клайн высок, накачен, чуть сутул, толстоват, на его лице застыла маска неприятия жизни и непреходящей печали, которая не сходит с него даже во время шуток. Григорий был женат, но детей не завёл, зато развёлся. Сейчас сожительствовал с разведённой женщиной, не способной рожать. "По мне некому будет прочитать Кадиш", - тихо проговорил он.

-Сам виноват, - подумал Лайкин, вспомнивший своего единственного сына, проживающего с бывшей женой в Америке.

-Ну, и что? Тебе уже будет на это глубоко наплевать, - презрительно скривился Бирман.

-Ты меня успокоил, не знаю, как Григория, - проговорил я.

-Меня успокоят только пришельцы – все последние годы доктор Клайн собирал материалы об НЛО и был уверен, что инопланетяне где-то совсем рядом, может быть и среди нас.

-Они прилетят с минуты на минуту и заберут тебя на жизнь вечную и счастливую на планете Альфа Центавра, - скривился Лайкин.

-В чёрную дыру заберут его, - подумал я, осознал, какой же я злой, гадкий, противный и испытал жалость ко всем нам, стоящим на краю чёрной бездны, пожирающей всех нас одного за другим… И зачем только?

-Какая всё херня, - ещё сильнее скривился Клайн.

-Кроме пришельцев, - буркнул Лайкин.

возврат к началу.