Встречи.
Главная страница

Записки психиатра.

Первое июня – международный день защиты детей.

Вечер первого июня 2001 года. Завершался обычный Тель-авивский день. Равнодушно и буднично шумело Средиземное море. В нескольких метрах от него собрались подростки – в основном выходцы из бывшего Союза и нынешней России, чтобы повеселиться на открывающейся вскоре дискотеке "Дольфи", названной так из-за близости к Дельфинариуму.

Дети предвкушали радостный вечер. Даже ожидание в очереди не портило им настроения.

Среди наслаждающихся жизнью молодых людей затесался араб. Это был по-ихнему "щагиб", то есть, убийца-самоубийца, каннибал, вышедший на охоту за живыми людьми; исламско-арабские силы обучили, снарядили, послали и обязали его, как и каждого щагиба-антропофага взорвать себя с визгом "халах ахбар" в самом людном месте, лучше всего среди несовершеннолетних. По их верованиям за убийство-самоубийство каждому гарантированно пребывание в их раю вместе с 73 или 85, или еще чёрт знает с каким количеством девственниц... Семьи душегубов тоже не обделены: за кровавое злодеяние одного из своих исчадий они получают в этом мире всеарабский почет и доллары... Биологически агрессивная арабско-исламская среда одержимо штампует лишние рты и безжалостно обращает их в особое состояние материи - живые взрывчатые вещества, подвид пригодных на всё людоедов. Их цель жизни разлагать живое, обращать его в неорганическое.

Тот взрыв навсегда вспорол летнюю ночь первого июня 2001 года. Угрожая всему сущему, загадив чёрной отравой небо и землю, ошмётки отвратительного "халах ахбар", расползлись на много километров от побережья. Страшнее самого разрыва за ним взорвалось мгновение тишины. Рассеялся дым. Шествующий в ихний "рай" убийца-самоубийца на Земле обязан оставить за собой ад кромешный – исламские мудрецы считают это входным билетом в обитель блаженства.

Двадцать одна молодая жизнь оборвалась мгновенно. Более ста - обречены с тех пор влачить мучительное, исковерканное, болезненное существование.

Вера оказалась среди переживших первое июня рядом с «Дольфи». Восемь месяцев спустя для подачи документов на оформление инвалидности ей потребовалось заключение психиатра.

В один из холодных, дождливых вечеров в небольшой комнате за столом сидела полноватая блондинка лет 45 с одутловатым, застывшим лицом. "Верочка сейчас вернётся, - встретила меня женщина, - она пошла покурить. После… этого Верочка так много курит, - женщина помолчала и продолжила, - Мы приехали почти точно за год до... этого, в конце мая двухтысячного. Верочка сначала ни в какую, всё плохо, обклеила все стены квартиры плакатами: "Возвращаемся в Оренбург". Мы сами из Оренбурга. Уж и не знаю, чем бы всё это кончилось, но недели через три после приезда она познакомилась с Алёшей. И началось такое... Вы знаете, наверное мне не повезло: за всю жизнь я ни разу не пережила такую любовь. Какие-то Ромео и Джульетта... Я не верила, что такое бывает… Алёша погиб там... Был такой хороший мальчик. Сколько детей погубили. Совсем детей – им бы жить да жить. У родителей Алёши остался ещё сын, но он не совсем нормальный. Тоже трагедия, - она оглянулась на дверь, недоумённо пожала плечами, - Мой муж, Верочкин папа, тоже умер молодым - в 97 от рака мозга. Было-то ему всего 37 лет. Если бы вы только знали, как Верочка тяжело пережила его смерть. Наверное, тяжелее всех нас. Она только-только начала приходить в себя после его смерти…

В этот момент в комнату вошла худенькая девушка в брюках и кофточке спускающейся лишь до окончания ребёр, отчего пупок выставлялся напоказ всему свету. Над её левой бровью чуть поблескивал «пирсинг». Она села на стул и уставилась в пол.

-Здравствуйте, я - доктор.

-Здравствуйте, - Вера не подняла глаз, не удивилась моему обращению к ней, шестнадцатилетней, на вы.

-В каком классе вы учитесь?

-В десятом.

-Как успехи?

-Плохо.

-Почему так?

-Зачем?

-Что зачем?

-А всё зачем?

-Она так хорошо училась и там, и здесь. Это всё после… того, - сказала мама.

-Есть предметы, которые нравятся?

-Нет. По всем плохо.

-Тебя, вообще, что-то интересует?

-Ничего, - после некоторого молчания ответа Вера.

-А до взрыва? – неожиданно я почувствовал как нечто тяжёлое, давящее, мешающее заполнило всё свободное пространство.

-Я была хороший, добрый ребёнок. У меня была любовь. Сейчас я - злая и скверная. Я хотела родить много детей, хотела учиться, хотела ездить… Сейчас я ничего не хочу. Сейчас никаких успехов у меня нет, и уже не будет никогда. Я не хочу этого мира. Нет, я не убью себя – я боюсь, но и жить я не хочу. Для чего? У меня погибли друг, лучший приятель и лучшая подруга. В «Дольфи» мы шли все вместе, а вернулась я одна. Совсем одна, навсегда одна…

-Вернулась, - вздохнула мама.

-Кроме отсутствия интереса ещё что-то мешает учиться?

-Смотрю в книгу, а вижу фигу, ничего в головку не лезет, внимание – ноль, а была умненькая, - захихикала Вера.

-Ты плачешь?

-Раньше часто и много, а сейчас у меня не осталось слёзок. Сижу, сижу, хочу плакать, а слёзок-то и нет.

-Тебя ранило?

-Да. Гвоздь, или кусок железа, или болта, или чёрт знает, чего они там наложили…

-Железяка так и остался в ноге, - вставила мама, - врачи сказали, что лучше её не трогать.

Отвечая на вопросы, Вера смотрела в пол и машинально пощипывала сидение стула. Лишь изредка, поправляя свою коротенькую стрижку, она приподнимала голову и чуть скашивала глаза в мою сторону.

-Нога болит?

-Да. И здесь болит, посмотрите, - убрав волосы со лба левой рукой, впервые взглянув на меня прямо, Вера осторожно, издалека направила указательный палец правой руки на черненькую точку, инородным тельцем прилипшую к правому виску, - Я не могу к ней прикоснуться – как током жахает по всей голове и по всему телу. Это тоже после того. Врачи сказали, что ничего сделать нельзя…

-У нее и правое ухо пострадало, - вздохнула мама, - сначала почти вообще ничего не слышала…

-А сейчас 80% потери слуха и всё время шум, который сводит меня с ума, - улыбнулась девушка.

-Ты видела его?

-Нет. Я стояла к нему спиной, - почему-то усмехнулась она.

Говорила Вера быстро, отрывисто, с придыханием.

-Как ты спишь?

-С мамой, потому что боюсь, а до того – с Алешей, но не потому что боялась, - рассмеялась Вера, а мама чуть покраснела.

-Тебе что-нибудь снится?

-Всё про то. Прочти каждую ночь, как будто бы я опять там….

-Она так кричит по ночам, просыпается вся мокрая, редкая ночь, чтобы 3-4 раза не проснулась в слезах, - и в этот раз помогла мать дочери.

-Иногда тебе кажется, что это происходит прямо сейчас?

-Особенно вначале. Сейчас стало реже. От этого можно просто сбеситься.

-Ты вспоминаешь тот вечер?

-Я его ненавижу. Я хочу от него избавиться, а он мне всё время лезет и лезет в головку, - Вера постучала себя пальцами двух рук по лбу.

-Как аппетит?

-Я похудела на 15 килограммов, сейчас, правда, уже пару прибавила, - ухмыльнулась Вера.

-Тебя хоть что-то радует?

-Ма питом, - проговорила она по-еврейски (чего вдруг).

-Как ты реагируешь на неожиданные звуки?

-Я кричу и делаю так, - девочка согнулась, втянула голову в плечи и обхватила её руками, как бы пытаясь защититься от неумолимо-смертельного удара, оборониться от которого невозможно, - Не знаю, почему я так делаю.

-Ты можешь это не делать?

-Нет.

-Ты с кем-то смогла сблизиться, завела новых подруг, друзей, друга?

-Нет, и не будет. Я боюсь и их потерять. Я иногда перезваниваюсь с ребятами с 1 июня…

-Вы понимаете, друг друга, так как пережили такое?

-Да. Больше нас никто не может понять. Одного из них я, может быть, спасла. Ко мне подошли санитары и хотели увезти, но я указала им на него – он так тихо лежал и кровоточил. Я сказала, что могу подождать. Ждала еще минут 40, уж больно много там было раненных.

-Ты теряла сознание?

-К сожалению нет.

-Значит, видела всё, что творилось вокруг.

-По гроб не забуду. Это навсегда со мной. Ничего другого не осталось, а это - со мной... Потом с тем парнем мы лежали в «Белинсон». К нам приходили журналисты. Я их ненавижу. Они – хуже арабов. Какого черта они стали спрашивать меня: «Видела ли я Алёшеньку мертвым? Как он умирал?» Какое их собачье дело. Я сказала, что ненавижу арабов, а они это выбросили.

-Была передача по телевидению, и там показали кусочек с Верочкой, - объяснила мама.

-Израильские журналисты - закоренелые борцы за мир, - подумал я, вспомнив, как один из них хоронил и своего сына, тоже погибшего в одной из арабских акций убийц-самоубийц. Над свежевырытой могилой этот потерявший своего ребёнка отец заявил: «Я лишь надеюсь, что ты остался бы борцом за мир».

Мы замолкли. «Ты только на меня не смотришь?» - разорвал я повисшую в комнате тишину.

-Нет, на всех чужих.

-Боишься?

-Не знаю. Не могу и всё.

-Это началось...

-После того, до того я даже любила смотреть людям в глаза, - прервала меня девушка.

-Ты была там после?

-Одна – ни за что, но каждое первое число мы, оставшиеся, кто может ходить, собираемся возле входа, зажигаем свечи и, кто может, плачет.

-Они открыли дискотеку?

-Если бы открыли, я бы её сожгла.

-Ты ходишь на дискотеки?

-Я вообще не хожу никуда, где много людей: не хочу, не могу, боюсь, мне жутко. Я всё время оглядываюсь, я боюсь нового взрыва. Я боюсь сирен. Я не переношу полицейских сирен и сирен «скорой помощи». Скопления людей – это страшно и опасно. Да, и не интересуют меня дискотеки. Меня теперь ничего не интересует. Я не люблю людей. Я не люблю этот мир. Зачем он?

-Когда поставила пирсинг?

-После. И курить стала после. И волосы остригла после – у меня была коса до плеч. Я же говорила, что до того была хорошим, добрым, домашним ребёнком, а сейчас я - злая, всех ненавижу, завожусь с пол-оборота, кричу на всех, довожу маму до слёз, со всеми ссорюсь, никого не люблю, даже маму и сестрёнку… люблю меньше…

-Я тебя что-то не спросил?

-Даже слишком много, - опять хихикнула девушка.

Потом я видел как мать и дочь ожидали такси, зябко поёживаясь, поворачиваясь спиной к противному, несущему холодную сырость зимнему ветру. Вера в длинной куртке выглядела старше, а мама, стоя, оказалась невысокой, чуть горбящейся и ещё более утомлённой и жалкой.

Та живая арабская бомба преуспела. А на самом деле: где теперь его душа? Общается с двадцатью одной детской душой, чей, не исключено, счастливый удел был исчезнуть мгновенно, уж если что-то поставило их рядом с ним? Смотрит из другого мира на страдания сотни детей, приговорённых им к тяжёлой инвалидности, каждое мгновение жизни которых наполнено физическими, психическими, моральными страданиями? Замышляет новое, такое же кровавое воплощение?

возврат к началу.