Почти все женщины ставшие жертвами атак арабов-террористов и многие мужчины не могут вспоминать пережитое без слёз. Полноватая, тихая жительница Нетаньи Эвелин – не исключение.

-Я видела араба. Он был в солдатской форме. Я гуляла с внучками. Мы любили пройтись по набережной и спуститься к морю. Тот день не был исключением. Мы подошли к гостинице "Джаломи". Я решила купить девочкам по мороженному. Вдруг из гостиницы выскочил солдат, достал автомат, побежал и на бегу начал стрелять во все стороны. Мы были совсем рядом. Хотя было уже темно, но его лицо на мгновенье осветилось витриной, и я запомнила его на всю оставшуюся жизнь. Это была наша смерть. В тот раз она пронеслась мимо. Произошло чудо. Я не остолбенела, но мгновенно поняла, что – это переодетый араб, это – теракт, схватила внучек на руки и помчалась. Никогда в жизни я не летела с такой скоростью. Не знаю, где у меня и силы-то нашлись: одной девочке 10 лет, а второй пять: многовато килограммов. Таких тяжелых сумок я никогда с базара не носила, тем более, бегом, да прижимая к груди. Я успела заскочить за дом, прежде чем араб развернулся в нашу сторону. Мне показалось, что как только я заскочила за угол, в следующее мгновение по нему застучали пули. Девочки заплакали, особенно, пятилетняя. Я прижимала их из-за всех сил к груди и неслась. Я даже не уверена, дышала ли? Дышала, конечно. Только не помню этого. Не задыхалась. Помню только в голове была одна только мысль: "Чтобы ни с одной из внучек ничего не случилось…"

С тех пор Эвелин говорит тихим голосом, часто переходя совсем на шепот. "Я не знаю, почему я так разговариваю. Что-то сильнее меня. Мои родители, они до сих пор живы, пусть живут до 120, особенно мама, даже стали на меня сердиться… Даже стали на меня сердиться, но я ничего не могу с собой поделать. Я прибежала домой, села и перестала чувствовать ноги. Три дня я не вставала. Я разучилась ходить. Перед моими глазами всё время стоял тот араб в солдатской форме. Я не могла ни спать, ни есть, с трудом пила – в горле всё время стоял ком. Иногда, хотя прошло уже больше полутора лет, я перестаю чувствовать ноги и могу упасть на ровном месте. Первое время после теракта я вообще не выходила из дому. После развода я переехала жить к родителям. Они уже пожилые люди: маме – 75 лет, папе – 79. Они всегда надеялись на меня, даже когда я жила отдельно от них, а тут вдруг я стала совершенно беспомощной. Мама так испугалась, что тоже слегла и несколько дней не вставала…"

Прошло несколько месяцев. Эвелин пришла нарядно одетая, лучше, чем обычно, причёсанная. "Сегодня я отважилась, и впервые мы вместе с родителями, моими дочерями и внуками идём на свадьбу. Я не хотела, но все стали меня стыдить – это свадьба моего племенника, и я решила: "Больше так нельзя". Первое время после той стрельбы, когда я начала выходить, я не могла приближаться к скоплению людей. Когда я видела толпу, то тут же хотела закричать: "Люди! Не собирайтесь! Это очень опасно!" Я вздрагивала, когда видела солдата. Потом подумала: "Арабы переодеваются и в религиозных. Любой человек может оказаться арабом-террористом. В такое уж время мы живём". Потому я пытаюсь быть сильной. Меня очень поддерживали внучки, особенно, старшая. Маленькая через пару дней перестала об этом говорить, а старшая всё время рисовала ту площадь и нас убегающих. Точно, как мои сны. Но она порисовала и стала мне говорить: "Бабушка, перестань плакать. Ты видишь, я тоже испугалась, а сейчас уже не боюсь и не плачу. Мы ведь живы, бабушка. С нами ничего не случилось". Наши дети должны переносить такое. За что? Я пытаюсь быть сильной, чтобы девочки не заметили мою слабость. Но я потеряла веру в людей. Раньше я любила людей. Даже развод с мужем на меня не подействовал, хотя я прожила с ним очень тяжелые годы: он - безумно тяжелый человек. Но я была весёлая, любила смеяться, каждую неделю ходила в кружок народных танцев. Наслаждалась жизнью. После развода, наоборот, я почувствовала освобождение и ещё больше захотела жить. Я так хотела жить, так верила во всё хорошее. Любила людей. После того араба у меня всё перевернулось. У меня обнаружили сахар в крови и очень трудно поддерживать норму, мне даже стали делать уколы инсулина. Да и давление скачет. Чуть что, болит голова. Трудно читать. Иногда даже телевизор трудно смотреть. Только я его и не смотрю: лишь комедии и сериалы про любовь. Новости не смотрю и не слушаю. Не хочу. Не могу. Этот погиб, там взрыв, там что-то произошло. Если одна, то ищу на других каналах, а если папа хочет посмотреть новости, то я ухожу из комнаты. Всё равно, если теракт, то обязательно узнаю. Трудно мне сейчас. Я пытаюсь быть среди хороших людей. Я ещё хочу кого-нибудь полюбить, я не такая уж старая. 30 марта я была у врача, кабинет которого находится в здании рядом с кафе "Лондон". Вдруг взрыв. Я вздрагиваю от малейшего шума, а тут такой бах. Я даже закричала, тогда голос прорезался, потом опять исчез. Опять теракт. Сегодня 13 августа, а я с10 начала чувствовать, что будет теракт. Мне все говорили: "Да, ладно, тебе, вроде бы сейчас перемирие, которое они называют "гудна". Но я им не верю ни на грош, да и предчувствовала все эти три дня. Вот 12 и было сразу же два теракта. Как я плакала, когда сказали, что погиб 18-летний мальчик. Второго, 43-летнего мне тоже ужасно жалко, но 18-летний… Не могу этого вынести. Они всех нас убьют. Всех до одного… Мы опять – жертвы. Почему? Что мы делаем неправильно?"

В этот момент за окном что-то грохнуло – похоже, какая-то детская игра. Эвелин вздрогнула, побледнела, закрыла глаза: "Всё равно я еду на свадьбу. Освободиться. Совсем мир такой… такая беда этот терроризм. Я не воспринимаю. Я всё время в тревоге за детей: в каждом месте, каждое мгновение может случиться. Я абсолютно не переношу, когда что-то происходит с детьми. Вы видели, как я дёрнулась, даже слабые звуки заставляют меня подпрыгивать. Но я очень хочу, чтобы вернулась радость жизни. Мне это так мешает. Это – не я. Сегодня я попросила маму, чтобы она не обращала внимания: я выпью и потанцую. Мама должна дать мне свободу. Когда я вернулась после развода, то с одной стороны, они относятся ко мне, как к маленькой девочке, забывая, что мне уже 50, а с другой, я всё время была опорой для родителей, а когда стала жить с ними, стала еще большей. Мама сейчас боится, что со мной что-то случится…

Неожиданно Эвелин, забывшись, заговорила по-французски, но тут же, дёрнув головой, перешла на иврит: "Я полна страха и надежды... Но я так хочу, чтобы надежда пересилила…"

возврат к началу.