Встречи.
Главная страница

Записки психиатра.

Совпадения имён, фамилий и всего остального невозможно, потому что всё ниже написанное не имеет никакого отношения к прекрасной и прочей действительностям.

Ирмиягу выписали из больницы через несколько месяцев. Он пришёл намного спокойнее, скорее, безучастнее и отрешённее.

-Доктор, я обязан вам моей жизнью, но только зачем она?

-Вы не получите ответа. Его нет не только у меня, но и нигде в нашем мире.

-Значит, лучше бы я…, - он замолк и уставился куда-то за окно, расположенное за моей спиной.

-Нет, если вы живёте, то вы должны продолжать жить. В этом есть смысл. Просто примите это…

-Трудно. Да, сейчас я меньше думаю о самоубийстве, но я не нахожу никакого смысла в моей жизни. Да, и жизнь ли это, вообще? Кому я такой нужен?

-Если вы живёте, то нужны. Вам дали эту жизнь и не вам её отнимать, потому что не это было задачей вашей жизни.

-Откуда вы знаете?

-Я в это верю. Если у вас есть другое объяснение, не разрушительное, помогающее выжить, то обязательно скажите его мне.

-Ничего у меня нет. Я пытаюсь верить вам, но не всегда это получается. В отделении было хорошо. Я много вынес оттуда. Три раза в неделю мы сидели на группах. Мы говорили, что хотели. Когда слышишь беды других, то своя начинает казаться меньше, понимаешь, что ты не один, что так много людей страдают…

-Повезло мне, точнее, нам обоим, что перед намерением грохнуть арабов он всё-таки посоветовался со мной, - подумал я.

-В больнице я рассказал врачу и на группе, что вы отговорили меня от теракта. Они все сказали, что вы сделали совершенно правильно. Никто только не объяснил почему. Арабы убивают нас, как хотят, почему же еврею, которому уже нечего терять в жизни, не ответить им той же монетой? Они считают нас трусами. Вот мы и докажем всему миру, что среди нас тоже есть люди способные убивать себя, чтобы убить их…

-Но говорит он без напора, вяло, равнодушно. Сейчас не опасен, - подумал я.

Вновь покатилась череда наших встреч.

Ничем не занятый, никуда по сути дела не торопящийся, Ирмиягу не мог ждать даже несколько минут среди других пациентов, потому я всегда давал ему первую утреннюю очередь, чтобы сразу же от входа, проскочив зал ожидания, без секундной задержки, он попадал в кабинет. Интересно, как высиживают другие, в плохие дни, иной раз по несколько часов.

Опять он всё время приходил небритым, в заляпанных тёмными пятнами джинсах и мятых рубашках. Но прошло некоторое время и толи лечение подействовало, толи время, толи само течение его болезни, толи всё вместе взятое, но у него вдруг наступило некоторое улучшение.

-Я бегаю, - говорил Ирмиягу с давно не слышанным воодушевлением, - Я или умру во время бега – так и хорошо, или я достигну своего. У меня много мыслей о самоубийстве, но я этого не сделаю из-за детей, а так, умер во время бега и всё. На семье нет никакого позора. Я вытаскиваю себя зубами, руками, ногтями, но я бегу. У вас нет таких больных, как я, так и знайте. Мне трудно вставать по утрам, так как я не могу заснуть вечерами, но я всё равно встаю и бегу. Я должен быть всё время среди людей, чтобы избавиться от мыслей, что на меня смотрят, что меня преследуют. Я играю в карты, я играю с русскими в домино. Мне всё равно, лишь бы не один. Я всё время должен воевать с мыслями, что за мной гонятся, что меня преследуют. Вы даже представить себе не можете, как я воюю против себя и против моих мыслей. У вас нет такого второго больного. У кого есть такие мысли вы им всем скажите, чтобы они бегали и играли в карты, Я из-за всех сил стараюсь чувствовать себя лучше, - выпалил он и на глазах обмяк.

-Отлично. Я знаю, что у меня, на самом деле, нет такого второго больного, я привожу вас в пример, конечно, не упоминая по имени, - польстил я ему.

-Есть люди, которые хотят, чтобы я покончил с собой. Но я не пойду у них на поводу. Они делают мне всяческие знаки, чтобы я покончил с собой.

-Чёрт, у него по-прежнему бред отношения и преследования, - подумал я и спросил, - Кто эти люди?

-Я их не знаю.

-Какие знаки они вам подают?

-Вы мне не поверите, но я-то понимаю. Это может быть, взгляд, никто и не поймёт, но я-то знаю, что они имеют в виду, это может быть, подъём руки, у них разработана целая система преследования меня, которую понимают лишь они и я.

-Вы уверены?

-Да. Я не сумасшедший.

-Вы собираетесь, что-нибудь им сделать?

-Ну, что вы, доктор. Что я могу сделать? Я за всю свою жизнь и мухи не обидел. Я просто ни за что не сделаю, что они хотят. Этим я их унижу. Это – моя победа.

-Хоть так, - подумал я и сказал, - Здорово, это, на самом деле, ваша победа, да ещё какая. Но чтобы вам было легче с ними справляться и побеждать, Ирмиягу, давайте повысим вам Риспередал (лекарство против бреда).

-Нет, доктор, не хочу. Я и так принимаю, чёрт знает сколько таблеток, и так, иной раз я еле двигаюсь. По утрам не могу пальцем пошевелить, не могу встать. Иной раз сяду и часами сижу, измочаленный до последнего.

-Я не уверен, что это связано с лечение. Но разве мысли, что вас преследуют, вам нравятся?

-Это не мысли – это на самом деле.

-Риспердал поможет вам не реагировать…

-Увеличивать не надо, меня и так тошнит…

-Хорошо, не хотите Риспердал, давайте я вам дам Перфенан (препарат для лечения психоза). Замечательное лекарство.

-Нет, доктор. Честное слово, поверьте мне, я справлюсь. Я никому ничего не сделаю. Я вам благодарен, что вы спасли меня.

-Отказывается изменить лечение. Отрицает мысли о самоубийстве, отрицает угрозы другим. Не опасен для себя и для окружения. Нет никаких оснований предпринимать что-либо против его желания, - напечатал я в дневнике того дня.

Прошёл ещё один месяц.

-Эта магнитная цепочка японской фирмы "Никен" помогает мне против головной боли, - достал Ирмиягу из-за пазухи своё новое средство лечения, - Но сил не прибавляет. Я часами не могу двигаться. А тут ещё эти новости. Я не могу слушать израильские последние известия. Особенно когда говорят о терактах и автомобильных катастрофах. Это бьёт меня, как обухом по голове. Как услышу, так совсем вырубаюсь, не могу сдвинуться с места: только сижу и плачу. Моё настроение меняется от апатии до раздражительности. Не знаю, как жена ещё меня терпит. Я знаю, что надоел ей. Я – полный неудачник. Зачем я такой? Ни муж, ни кормилец, ни мужчина. Но я боюсь быть один. Если жена меня бросит, то тогда-то уж точно ничего меня не остановит, даже вы, доктор. Никто и не заплачет, такое я - полное ничтожество. Куда подевались все мои желания? Я столько хотел, а сейчас - ничего. Осталась одна слабость. Иной раз стоит сделать резкое движение, и уже устал. Вы себе даже представить не можете, какая у меня утомляемость. Мои руки часто совсем застывшие, не могу ими двигать. Всем остальным тоже. Потею, как мышь, потому всё время мокрый. Да к тому же, всё время звенит в ушах, а в глазах двоится. Зачем я живу? Кому я такой нужен? - он замолчал и прикрыл глаза.

-Что с ним делать? Нельзя же всё время держать его в дурдоме. Да и там, когда хотят, кончают собой. Если только приковать цепью, но их давно разбили. В один прекрасный момент…

-У меня как вспышки молнии проскакивают мысли о смысле жизни и о смерти, - разорвал молчание и ход моих размышлений Ирмиягу, - Но не волнуйтесь: я могу с ними справляться.

-Дай-то Б-г, - подумал я и спросил, - Вы продолжаете воспринимать знаки?

-Это на самом деле. Дома меня подслушивают, а на улицах подают разные знаки, чтобы я покончил с собой. Но я вам уже сказал и сейчас повторю: «Не дождутся! Пусть даже не надеются!»

В кабинет зашла регистратор Ирина с бумагой в руках. «Опять кого-то чёрт принёс», - с раздражение подумал я. Несколько месяцев тому назад заведующий доктор Векслер издал распоряжение: любой зашедший в диспансер должен выйти только после беседы с врачом. Регистраторы не имеют права решать, что с ним или с ней делать. «Если кто-то выйдет из диспансера и попадёт под машину, случайно, ненамеренно, но психиатр с ним не разговаривал, то родственники могут пожаловаться на преступную халатность со всеми вытекающими отсюда последствиями. Говорить нечего, если, на самом деле покончит с собой, а то и убьёт кого-нибудь. Потому: каждый хоть бы и случайно забредший в нашу контору, не может выйти из неё, не увидев психиатра!». Заведующий повесил в регистратуре расписание дежурства врачей по приёму новых пациентов пришедших без очереди. И до этого приказа я не выпускал никого без беседы, а уж теперь – тем более. Кроме меня никто из врачей так не поступал. Они смотрели направительное письмо, если оно было, а если не было, то, не взглянув на забредшего, говорили регистраторам, когда пациенту прийти на первую встречу, иной раз, через несколько недель. Я же всегда проводил практически полное интервью. Руководили мной тревога и неверие в своё везение: лучше потратить час, чем потом беспокоиться, а то ещё, и на самом деле, залететь в скверную историю. Видимо остальные врачи были намного спокойнее меня и самоувереннее, потому что всегда и везде: «Всё хорошо, что хорошо кончается». Проблема с первичными пациентами возникала лишь в том, что пришедшие по времени были вынуждены долго ждать, иногда часами.

-Илья, - обратилась ко мне Ирина по-русски, - Тут вот пришёл, как ты решишь. У тебя и так полный коридор.

-Решать нечего: ты же знаешь, что в моё время никто не выйдет из диспансера без допроса. Пусть сидит и ждёт, - сказал я по-русски и подумал, - Как же мне неохота, и так трудно найти свободную минуту, не успеваю отвечать на письма… Для полного счастья, припрётся ещё какой-нибудь тип с суицидальными мыслями…

Ирина вышла.

-После вчерашней смерти шести солдат в Газе я не могу найти себе место, - продолжил Ирмиягу.

Арабы подорвали бронетранспортёр. Вместо того, чтобы долбать их с воздуха израильские уроды-правители посылают ребят, часто почти на верную смерть. Им-то что, главное, что скажет Европа. Атмосфера гибели и распада сгущающимся полем, напряжение которого всё время лишь увеличивается, спеленала страну, влияет на всё и вся.

-Я жив, а молодых, здоровых, сильных, красивых забрали. Вы не дали мне наказать хоть кого-нибудь из этих, - Ирмиягу опять замолк.

-Не только жертвы терактов, но и большинство моих пациентов, кроме дефектных шизофреников, которые живут в своём мире, никак не связанном с нашим, реагируют ухудшением состояния на каждый теракт, и не только в Израиле.

-Я не могу смотреть телевизор, но не могу и не смотреть его. Вы мне тогда не дали, а может быть, я убил бы как раз этих, которые вчера убили наших ребят?

-А вдруг он прав? Сейчас весь, так называемый, цивилизованный мир помешался на эвтаназии. Справедливые судьи решают - этого пригробить, а этот пусть ещё немного помучается. Лозунги современного мира: «Удовлетворение всех потребностей сейчас!» и «Дайте умереть достойно», когда удовлетворения не получается. Эвтаназия, на самом деле, простое бегство от страданий. Никто не хочет страдать, все хотят лишь кайфовать. Эпоха судей, да не просто судей, а самых справедливых, которые суют свой нос во все сферы жизни. Судьи должны знать лишь законы и уметь их толковать. На каком основании судья имеет право приговаривать или не приговаривать не преступника к смерти или жизни, а как в Америке больную женщину, которую муж требовал отключить от аппарата и не кормить, а родители молили сохранить ей хоть такую жизнь. Муж победил – судья распорядился, и она умерла от голода. Говорят, что она уже ничего не соображала, но при этом добавляют, что перестала страдать… Пусть и Ирмиягу, на самом деле, перестал бы страдать, да ещё угробил бы пару убийц, спас бы несколько наших невинных, – этот неожиданный помысел пронзил меня, и я сказал, - Очень рад, что вы не исполнили ваше намерение.

-А я иногда рад, а иногда совсем и не рад.

-Вы и сейчас планируете подобное? – сердце моё забилось.

-Нет, - равнодушно ответил Ирмиягу, - Нынче у меня нет сил. Физических, это понятно, но самое главное, душевных. Для такого дела нужен душевный подъём и поддержка хоть кого-то. Нужно, чтобы тебе сказали: «Ты – прав! Иди и соверши!» Это придаст такой заряд душевной энергии, что даже забудешь о страхе и о боли. Да, и боль-то будет длиться считанные мгновения. Чик и всё. Но без такой душевной поддержки хоть кого-то очень трудно, совсем невозможно сделать эти несколько шагов.

-В пустоту, - сказал я и про себя добавил, - Пусть и в объятиях возможных убийц.

Прошёл ещё один месяц.

- Скажите всем вашим больным, насколько важна физическая активность. Пусть все ваши больные пытаются как я, - начал нашу очередную встречу Ирмиягу, - Я про вас всем рассказываю. Недавно меня вызывали в Институт Национального страхования, и я там рассказал про вас, чтобы они все знали, какой вы врач.

-Спасибо, - кивнул я головой, про себя добавив, - Только с некоторых пор я перестал радоваться таким похвалам, понял им цену. Не могу быть уверенным ни в одном пациенте. Никогда невозможно утверждать, что у меня с кем-либо из больных сложился хороший контакт. Это сейчас ты меня хвалишь, а чуть что, такого наговоришь, или твоя семья, или сам суициднёшься, а то и ещё хуже: пристукнешь кого-нибудь, а затем скажешь, что именно я намекнул тебе это сделать, а ты понял…

-В нашем национальном Страховании Эммануэля меня хотели вызвать в Тель-Авив на одну из их комиссий, но я им так и сказал: «Делайте что хотите, хотите, снимайте с меня все ваши пособия, но в Тель-Авив я не поеду, и в очереди там сидеть не буду: один раз я там был, и продержали они меня чуть не три часа. Всё". Удивительно, но это подействовало, и они меня оставили в покое. Вообще-то, это одна из самых отвратительных организаций, которые только могут быть.

-Контора на самом деле не самая лучшая, но она даёт деньги.

-Всю душу вымотают за эти деньги. Когда я работал, то столько им заплатил, на троих как я хватит.

-Как вы себя чувствуете?

-У меня есть свояк, - не обратил внимания на мой вопрос Ирмиягу, - Он – крупный бизнесмен. Он преуспел во всём. Каждый раз, когда мы встречаемся, он всё время говорит: «У меня миллионное дело. Я сегодня заключил такую удачную сделку на много миллионов долларов. Я вечера провернул такое дело. Я так хочу идти на работу. Я наслаждаюсь каждой минутой на работе». Зачем он это всё время говорит? Чтобы подчеркнуть, какое я ничтожество?

-Не думаю. Скорее, по вашим словам, можно предположить, что это человек с не очень хорошо развитым чувством такта.

-А я думаю, что он тыкает меня носом, знай-де, кто ты такой. Он делает миллионы, а я не могу заработать грош. Он не один такой. Многим приятно не только самому взлететь, но и другим показать, как он высоко, а они как низко ползают в грязи. Потому-то всегда хвалится: «Как мне хорошо. Это так интересно. Каждое мгновение интересно». Я же грыз себя. Я ему завидовал. Чувствовал, как будто бы мы в ссоре, но не знал, что ему сказать. Если я такой ничтожный, то зачем меня ещё ниже затаптывать?

Промелькнули ещё 30 дней.

-Помните, я рассказывал вам о свояке?

Я кивнул.

-Две недели тому назад, не знаю, откуда взялась смелость, приехал я в Тель-Авив и прямиком в его офис. Он меня встретил с распростёртыми объятиями и опять за своё: «Как мне хорошо. Посмотри, какой у меня большой кабинет в самом центре. Я вчера вернулся домой в 11 часов вечера. Такого успел за день». Тут-то я его и спрашиваю: «Знаешь, что я сделал сегодня?» «Нет, а что?». «Шиш!» «А знаешь, что я сделал вчера?» «Нет, а что?». «Шиш!» «А ты знаешь, что я сделал позавчера?» «Нет, а что?». «Нуль! Шиш!» «А ты знаешь, что я сделал за весь прошлый месяц?» «Нет, а что?». «Ни-че-го! Нуль! Шиш!». Он остолбенел, расчувствовался, побелел, потом покраснел, покрылся весь потом, как будто бы кондиционер сломался. Но он не обиделся на меня, не заорал, а всё понял и попросил у меня прощения. Я его простил, и мы стали настоящими друзьями. Никогда больше при мне он не хвалится. Только если я спрашиваю его о работе, то он отвечает мне, но всегда очень кратко.

Следующий раз Ирмиягу пришёл через два месяца, так как я был в отпуске.

-Я рассказывал вам о моём свояке?

-Ага, - мотнул я головой, хотя помнил довольно смутно.

-Мой свояк - большой бизнесмен. Он всё рассказывал, как ему хорошо и какой он удачливый. Я поехал к нему в контору и сказал, что ничего не делаю. Помните?

-Конечно.

-Мы подружились… - Ирмиягу замолчал.

Неожиданно я заметил слёзы в его глазах.

-Что случилось?

-Свояк мой умер. Неделю тому назад умер. Умер в 52 года от сердечного приступа, а я живу. Я, который, на самом деле – ноль, абсолютный ноль. Паразит.

-Примите мои соболезнования.

-Зачем это всё надо? Покончить с этим раз и навсегда. Никого не убивать, а только себя.

-В вашей жизни есть смысл. Я не знаю какой, но он - существует. Или и в этом есть смысл, или смысла нет ни в чём, - часто и многим говорю я эту фразу. Даже не знаю, для кого она больше предназначена? Для моих больных или для меня самого? Эта идея помогает мне выживать, - Зачем ваш свояк жил? Почему он умер и где он теперь? Не знаю. Но в вашей жизни есть смысл. В его жизни был смысл. Смысл его нынешней жизни кончился окончательно, какие бы миллионные сделки он не заключал, потому он и ушёл. Но есть смысл в его смерти. Смысл вашей жизни продолжается, поэтому вы сидите здесь. Ваше каждодневное выживание – это и есть смысл и цель вашего нынешнего этапа жизни. Это очень сложный этап, - про себя я подумал, - Врагу не пожелаешь, - Был смысл в вашей жизни строительного подрядчика, но, он кончился. Время строителя безвозвратно ушло, в нём уже нет никакого смысла. Теперь ваша задача делать, что вы так здорово делаете.

-Вы говорите мне правду? Вы в это верите?

-Да.

-Значит, вы считаете, что есть смысл в нашей жизни, какая бы ничтожная и подлая она ни была?

-Почему подлая? Почему ничтожная? К вашей жизни это не относится, поверьте мне.

-Хочу вам верить, но только с трудом мне это даётся, и не всегда.

-Дайте мне другое объяснение, буду очень рад.

-Я живу, как маятник: есть силы – нет сил. Ужасное настроение – терпимое. Парализующая слабость - энергия достаточная на бег и игру в карты. Большую часть времени – плохо. Я ведь тоже работал по 18 часов в день. Строил в шести местах одномоментно. Всё без проблем. Всё - легко. Меня все любили. Никому не должен был денег. Арабы меня любили. Всем моим рабочим, неважно арабам или евреям, я был как отец. Где я был – там всегда звучали шутки... Упал. За что он в меня врезался? Кто изменил моё место? Недавно во время бега я увидел очень красивый цветок. Кто-то сорвал его и бросил. Почему мир так несправедлив? Нет у меня света жизни. Нет у меня желаний. Нет меня жизненных сил.

-То, что вы продолжаете дышать – это ваш успех…

-То, что я продолжаю дышать – это успех?

-Да. Самый большой, какой только может быть.

-Ой, - вздохнул Ирмиягу, - Я стал такой чувствительный, как женщина: чуть что - плачу. Потому что меня переполняет отчаяние. Но я пересиливаю себя и пытаюсь. Честное слово, доктор, я продолжу…

Ещё немного и должны были начаться телефонные звонки и мои ответы на них…

Я вспомнил, как сказал столь любимую мной фразу: "Или и в этом есть смысл, или смысла нет ни в чём", - знакомому психиатру, который сам частенько впадал в тяжёлые депрессии, требующие лечения антидепрессантами. Прошло несколько дней, знакомый доктор позвонил мне и сходу выпалил: "Я понял, смысла нет ни в чём".

возврат к началу.