|
|
Разбитое
зеркало.
Все имена и фамилии изменены. Совпадения совершенно невозможны. Отсутствует всякая связь с реальными событиями и людьми Не успел я войти в кабинет, как зазвонил телефон. -Доктор Нер, Шимон Шульц утверждает, что вы разговариваете с ним в любое время? – в голосе регистратора Геулы мне послышался подкол – она умеет это делать. -Похоже, что так, - этот пожилой, не выходящий из психоза шизофреник был одной из моих бомб замедленного действия. -Душа хочет покинуть моё тело, - как обычно хрипловато звучал Шимон. -Доброе утро. И когда ваша душа захотела покинуть тело? -30 лет тому назад. -Но ведь были перерывы в этом хотении. -Да. Сегодня утром я проснулся с такой мыслью: «Всевышний, да будет благословенно Его имя, опять оставил меня». -Шимон, вы же знаете, что Он не оставляет никого. -Знаю, - засмеялся Шимон, - Но меня Он оставил. Моя душа устала томиться в моём бренном теле. -Вы собираетесь ей помочь оставить его? -Нет, я не убью себя. -Правильно, это страшный грех. -Со мной вы скоро станете досом 1, -Я уже дос, не смотрите, что я без чёрной ермолки и пейсов. Что помогает вам в таких состояниях? -Стакан вина, хорошая еда. -Так за чем же дело, Шимон? Если не поможет, примите ещё миллиграмм Риспердала (нейролептик – лекарство от психоза) и позвоните мне. -Я не убью себя, даже когда печаль гложет душу. Всевышний меня приметит, как Он делал всегда. Я хочу, чтобы вы знали, это обязаны знать все врачи: страдания души как зубная боль, только терпеть её намного труднее. Душа болит сильнее. -Надо же, - подумал я и сказал, - Хорошо сказано. -Не забудьте так же, что живу я с мамой, а она такая критиканка. До свидания. Только-только я начал устраиваться, как звонок: «Доктор Нер, пришёл молодой человек с письмом. Вы решите, принимать его или нет?». -Всё-таки она стерва - есть ведь чёткое, однозначное и письменное распоряжение заведующего: не отпускать ни одного впервые зашедшего в диспансер без хотя бы краткого обследования, - подумал я и сказал, - Мазаль, вы ведь знаете, что во время моего дежурства никого из даже случайно забредших в наш замечательный диспансер без допроса с пристрастием я не отпускаю. --Другие врачи так делают: чаще всего они не принимают, а только смотрят направительное письмо и дают очередь. Хорошо, что вы примите парня: его ранили в Газе. -Тогда, вообще, какие могут быть разговоры. Мазаль, посылайте его немедленно. Повесив трубку, я подумал, - Зря я её «стервой» - ей просто всё по барабану, а большинство врачей, на самом деле, взглянут на направительное письмо, и привет – дадут очередь. Наверное, они менее тревожные, чем я. До поры до времени, хотя эти пора и время продолжаются и могут продолжаться ещё тьму времени до скончания веков. Всё хорошо, что хорошо кончается. Начальник любит предупреждать: «Если кто-то выйдет из нашей конторы и попадёт под машину, даже без явной попытки самоубийства, и он не был осмотрен, то родственники, могут подать в суд на диспансер за халатность». Он совершенно прав. Я могу ошибаться и ошибаюсь, но я не хочу быть халатным. Из-за страха, наверное. Никто не покинет диспансер, не переговорив со мной, тем более, если речь идёт о переживших Шоа (Катастрофу), жертвах арабских терактов и раненных и пострадавших в войне с арабами. В кабинет вошёл полноватый молодой человек в очках, за которыми слегка подпрыгивали, показавшиеся мне злыми, небольшие глазки. Всё остальное вокруг органа зрения мне тоже не приглянулось, не исключено, потому что оказалось окружённым собранными в косичку с красненькой ленточкой волосами до плеч, чуть подёргивающимся гримасой презрения или высокомерия лицом, завершающимся небольшой бородкой, кончик которой был тоже собран косичкой, с вплетённой в неё зеленоватой проволочкой. -Добрый день, я – доктор Нер. -Каценелебойген Галь. -Что вас заставило прийти в диспансер? -27 февраля 2002 года в 13 часов 12 минут в Газе, в Хан Юнисе меня подстрелил на сторожевой вышке арабский снайпер, - Галь замолчал и по-американски закинул голень правой ноги параллельно полу на левую. После некоторого молчания я спросил: «Куда вас ранило?» -В горло. Да, да, - прочитав удивление на моём лице, закивал Галь, - Я не должен был бы сидеть тут перед вами. Никто не понимает, как я выжил: через моё горло и челюсть прошли три осколка. Пуля просвистела рядом с виском. Один из осколков бетона остался возле позвоночника. Чуть в сторону и мы бы с вами сейчас не говорили. Наверное, спасло меня нарушение устава караульной службы - я курил, и сигарета не дала сомкнуться челюстям, когда в них попал один из осколков. Два осколка прошили горло с одной стороны на другую. Чудо, что осколок, даже раздробивший языковую кость – кажется, одна из костей горла так называется, не задел ни одной артерии в горле – так мне уже потом объяснил хирург. Отправивший меня в больницу батальонный врач в сопроводительном письме написал: «Смертельно раненный». В больнице этот диагноз подтвердили. Я должен был бы умереть. Я уверен, что моя душа уже начала выходить из тела. Я помню несколько мгновений абсолютной, ни на что не похожей и ни с чем несравнимой тишины. Нет, дальше я не помню никакого тоннеля и света в конце его – очень мало времени прошло – не более 30 секунд, а может и меньше. Меня разбудили, точнее, вернули в этот мир - я услышал: «Очнись» и послушался. Я не знаю, кто сказал это слово: поблизости никакого не было, так как первые солдаты прибежали чуть позже. Всё остальное время до больницы и реанимации я был в полном сознании. Зато в самой реанимации ночью я несколько раз задыхался и отключался. Мне даже говорили, что в один из этих разов моё ЭКГ прочертило прямую линию… -Вы что-то помните из реанимации? -Ничего. Первая неделя в больнице прошла, как в тумане. Кстати, в тот день я не должен был караулить на вышке: меня попросили, и я подменил парня, который срочно уехал домой, так как у его отца случился сердечный приступ. Сердечный приступ отца спас ему жизнь. Я уверен, что того парня обязательно убило бы – только я смог выжить после такой стрельбы. -Откуда у вас такая уверенность? -Не знаю: какое-то внутреннее чувство. -Что с вами было дальше? -Дальше – больше. Через неделю в реанимации я пришёл в себя. Меня перевели в отделение и через неделю выписали домой. Я попросил вернуть меня в наш батальон. Хочешь вернуться – вернём, но всё-таки дали месяц отпуска. Я вернулся, и у меня началась бессонница: воспоминания не давали мне заснуть. Я не мог от них отключиться. Эта страшная картина в голове – перед внутренним взором всё время крутятся те мгновения. Я слышу звук выстрела. Потом я слышу журчание вытекающей из крана воды. Я касаюсь шеи - вся моя ладонь в крови. Это булькает моя кровь, она выходит из моей шеи вместе со ставшим моим воздухом. Я был всё время на взводе. Голова раскалывалась от какого-то распирающего её изнутри давления. Такое же давление распирало мою грудь и живот, как будто бы меня надули, и я вот-вот взорвусь. Открытые пространства стали вызывать во мне ужас: сейчас выстрелят. Я не мог сидеть спиной у стены. Я не мог слышать случайные звуки – вздрагивал, как заячий хвост. Всё стало меня пугать: та вышка, которая должна была стать местом моей смерти, возможное новое ранение – я почувствовал, что не вынесу больше и царапины. Мне было стыдно перед другими солдатами. Я стал трусом, я боялся всего, я стал бояться собственной тени, и это не метафора. Мне легче сказать, чего я не боялся. Ужас смерти не давал мне двинуться. Ужас конца жизни. Это состояние невозможно описать словами, нет таких слов в человеческом языке: не заглянувший в лицо смерти никогда не поймёт стоявшего на самом краю могилы. Я стал стыдиться себя за этот страх и ужас, но ничего не мог с собой поделать. Я вдруг смертельно захотел жить – жить любой ценой. Но я жил, если это можно назвать этим словом, в какой-то отвратительной трясине. Меня затопили мысли: «Почему я здесь? Что я здесь делаю? Почему я вообще пошёл в армию? Зачем я вернулся? Почему я весь такой разрушенный?» Я мог вообще не служить в боевых частях, так как я – единственный сын. 2, Я добился службы в боевых частях, а сейчас я не мог больше находиться в Газе. Меня перевели из Газы в тыловую часть – базу возле Иерусалима. Там совсем другие люди и обстановка, просто - небо и земля. В боевых частях, на самом деле, служат лучшие. Лучшие и умирают, чтобы… ладно, не хочу сказать: «Дерьмо». Я почувствовал на собственной шкуре разницу между лучшими, идущими в боевые части и остальными. Я это понял, когда попал в компанию джобников. 3, Я не хотел бы говорить, что они все отбросы, ладно, Б-г с ними, но поладить с ними я так и не смог. После службы с нормальными и не просто нормальными, а сверх этого людьми - лучшими людьми Израиля в боевой части невозможно приспособиться к нравам джобников. Мне там осточертело. Я не мог ничего выносить. Я всегда следил за собой, а тут наплевал на внешность. Часами сидел, уставившись в потолок. Я стал терять контроль над собой. Кстати, четыре года в день ранения я не мог выйти на улицу. Меня охватывал такой ужас, что никакими словами я его описать не могу… Всё время в голове звучала сирена скорой помощи, разные звуки… -Расскажите, пожалуйста, поподробнее, что вы слышали. -Нет, это метафора. Меня послали к военному психиатру, и он снизил мне профиль. 4 Но это не только не улучшило моего состояния, а наоборот: как бы дало мне право сломаться. Я пошёл в отпуск домой и ночью 9 февраля засунул дуло ружья в рот. В те несколько мгновений до того, как я должен был нажать на курок, чтобы покончить все счёты с этой жизнью, мама вошла в комнату, в которой я спал; у нас всего-то две комнаты. Мама практически никогда не встаёт по ночам. Она сама не знает, почему проснулась, вскочила с кровати и выскочила в мою комнату… Мне снизили профиль до 24, и освободили на год.
Галь замолчал. Неожиданно в моей голове зазвучала песня Высоцкого:
Зазвонил телефон: «Привет, - весело промурлыкала по-русски регистратор Ирина, - Тебя очень хочет Перец Илан». -Чёрт с ним, несколько минут, - речь шла ещё об одном всё время пребывающем в психозе шизофренике. -Доктор, Нер, это уже переходит все границы – доктор Ландау послала людей, чтобы они взломали замок в моей квартире и подсыпали мне какое-то вещество в еду. Доктор, они это делают совершенно сознательно, чтобы разрушить ваше лечение. Они просто – террористы. Вы должны обследовать доктор Ландау и положить её в закрытое отделение психиатрической больницы. Доктор Нер, это на вашей ответственности. -Илан, вы помните, что я вам всё время говорю? -Не пойман не вор, - засмеялся Перец, - Но сейчас я уверен. -Вы собираетесь, что-нибудь предпринимать? -Ну, что я могу, доктор Нер. Нарушать закон я не буду… Много лет, несмотря на свой бред Илан и мухи не обидел, физически, конечно, что значительно облегчало мою жизнь. Зато он писал различные письма, в том числе угрожающего и оскорбительного содержания судьям, полицейским, премьер-министру, президенту. За подобный эпистолярный жанр его принудительно госпитализировали; через несколько месяцев Перец выходил всё в том же состоянии, готовый к созданию новых опусов. -Илан, пожалуйста, никаких писем, если вы, конечно, не хотите опять попасть в больницу. Если уж очень приспичит, то все ваши письма давайте мне, - в который уж раз призываю я пребывающего в своём мире сумасшествия. -Нет, нет, доктор, я очень доволен вашим лечением. Но вы уж позаботьтесь, приструните доктор Ландау. Её место – закрытое отделение. Все письма буду давать вам. -Илан, не пойман – не вор. После таких накачек он, на самом деле, давал исписанные корявым, плохо понятным почерком листочки мне, пока в один прекрасный момент вновь не срывался и не отправлял "по адресу" со всеми вытекающими отсюда для нас обоих неприятностями. -Хорошо, доктор, хорошо, - засмеялся больной и повесил трубку. -В любом случае, я предупрежу Лидию, что она в его бредовой системе, хотя она об этом знает – не первый год, - подумал я и спросил, - Вы лечились? -Да. В специальном отделении для перенёсших боевую психическую травму в больнице «Тель-Ха-Шомер». Продержали меня там около года. Прописали 60 миллиграммов Ципрамила (антидепрессант). Проводили, как её, десентизацию, кажется – показывали всякие картинки, вывозили на местность, учили расслабляться и представлять пережитое. Помогло, наверное, немного, только прибавил в весе почти 10 килограммов. -Как вы себя чувствуете сейчас? Галь помолчал, покачал параллельной полу ногой, начал крутить свою бородку заплетённую зелёной проволочкой: «После ранения прошло уже более трёх лет… За всё это время у меня не было ни одной женщины… Не могу. Я был очень честолюбивым человеком, но в хорошем смысле этого слова: я стремился, я хотел, я жил. Нельзя нормально жить без целей. У меня было очень много самых разных планов. Я упал. Я не могу встать. Ранение отбросило меня. Я всё время угнетён, подавлен. Я потерял душевную стойкость, она исчезла. Без неё человека нет. Я всё время в какой-то внутренней суете. Я не способен ни с чем справиться. Я разучился жить. Я не могу сладить с жизнью. Я ничего не хочу. Я должен заставлять себя совершать каждый шаг. До тех выстрелов я летал – сейчас я ползу, как будто бы мне 100 лет и на мне 300 килограммов никому не нужного хлама. Я должен насиловать себя сделать хоть что-то. Я борюсь со зверем внутри. Что-то говорит мне: «Ты не победишь». Вся моя жизнь превратилась в одно сплошное нечеловеческое усилие. Любой пустяк мне труден. Понятно, что настроения нет никакого, то есть, оно есть - отвратительное. Вы знаете, мне кажется, у меня такое чувство, как будто бы все против меня, все на меня нападают. Я потерял ощущение будущего: я - сиюминутный человек без всякого завтра, я уже не говорю о послезавтра. Вы знаете, я думаю, что люди на улицах на меня смотрят – не подумайте, я не параноик… -Кто знает, - подумал я, и тут опять зазвонил телефон. «Илья, извини, опять Илан,» - сказала Ирина. -Чёрт его подери, - произнёс я по-русски. -Не переводить? -У него какое-то ухудшение. Давай уж, - прикрыв трубку рукой, я сказал Галю, - Извините, тут совершенно срочное дело. -Хорошо, - кивнул он. -Доктор, я твёрдо решил жениться на Кате, - скорее всего никакой Кати нет и в помине, а, если и есть, то она, разумеется, не собирается вступать в какие бы ни было отношения с Иланом - это бред и фантазия, - Я знаю, что её брата зовут Илья, как и вас. Я люблю русских девушек, в них есть особенная прелесть. Я решил, что женюсь только на чистой русской девушке. Катя - именно та, которая мне нужна. Но если вы познакомите меня с какой-нибудь хорошей русской девушкой, то я буду вам очень признателен. Поверьте мне, она не пожалеет, что вы нас познакомили… Вспомнив высокого, толстого, обычно небритого и неряшливо одетого шизофреника давно перевалившего за начало четвёртого десятка жизни, я не смог сдержать улыбки, - Илан, к сожалению, у меня никакого на примете нет. -Вдруг появится – имейте меня в виду. Последние разы Шабак 5 специально направлял ко мне своих девушек: они все в чине не ниже капитана. Их всех послали с целью подавить меня, они все выражали недовольство моими мужскими достоинствами. Этим Шабак специально хочет испортить наши отношения, но им это не удастся. Кроме того, очень дорого – 200 шекелей за полчаса. Мне уже давно пора завести семью – я очень боюсь остаться один. Я боюсь, что никто не сможет прочитать кадиш 6, на моей могиле, - в голосе Илана зазвучала искренняя тревога обречённого на одиночество существа. -С Бо-жьей помощью, Илан, но сейчас, к сожалению, я очень занят… -Да, да доктор. Я ещё сделаю много изобретений и открытий для безопасности Израиля, - Илан думает, что я и заведующий диспансером - офицеры разведки. "В каком же я чине?" – как-то спросил я. "Вы - офицер высокого ранга. В этом-то и состоит вся хитрость Шабака. Шабак не захочет, чтобы личность типа меня курировал какой-нибудь лейтенантишко". Время от времени Илан требует, чтобы ему заплатили за его вклад в оборону страны; он уверен, что армия и разведка используют его предложения, прослушивая наши разговоры, - Каждый раз, когда мне не дают военную информацию это огромный вред Израилю. Потребуйте у вашего начальства, чтобы мне всегда поставляли последние сведения, и, разумеется, деньги, чтобы я мог думать об обороне страны, спасании жизней, а не о хлебе насущном. Вчера мне снился папа, пусть будет благословенна его память (так говорят об умерших евреях). Самое главное в жизни не отчаиваться. Мои планы ухищренны и просты для выполнения. Мои умственные способности лишь улучшились. Область военной психологии меня увлекает. Я собираюсь учиться в университете. Вы мне дадите рекомендации? Но, доктор, если я услышу о нашей беседе по радио – я на вас не рассержусь. Я знаю, что вы это сделаете для моей же пользы…. -Илан, я по-настоящему, очень занят, - нажал я на рычажок телефона, - Извините, Галь, - положил я телефонную трубку на её место. Молодой человек помолчал, поставил правую ногу на пол: «Я чувствую себя совершенно бесполезным, никчемным, абсолютной пустышкой. Я разучился делать совершенно простые вещи. Малейшее усилие вызывает кризис. Я начинаю дрожать, сердце бьётся так, что вот-вот выскочит из груди, меня тошнит. Последние недели стало ещё хуже. Иногда я боюсь, что от человека во мне осталась лишь одна оболочка, которая тоже теряет человеческий облик. С одной стороны я апатичный, полный пофигист, а с другой – завожусь с полуоборота, вспыхиваю, как спичка… - он опять придал правой ноге горизонтальное положение. -Скажите, Галь, а сейчас, в связи со всем переживаемым вами, у вас продолжаются нехорошие мысли? - почти все понимают, что «нехорошие мысли» - это о самоубийстве. -Часто, но не волнуйтесь, я ничего не сделаю. Где-то внутри, под всеми этими развалинами остался тот же Галь, который по-прежнему хочет преуспеть, добиться, достичь. Нет, я не убью себя. -В чём проявляется ваша раздражительность? -Не волнуйтесь и в этом плане: я умею обуздать себя. Никогда я не был агрессивным, никого я не ударил, как бы мне этого не хотелось. -Вы часто вспоминаете тот день? -Когда не занят - всегда. Когда занят – часто. Получается, что очень мало мгновений, без воспоминаний. Днём я ещё чем-то занят – я ведь работаю, а во время работы нет времени. К сожалению, работа не полностью уничтожает воспоминания, она вытесняет их куда-то на периферию сознания. Зато бессонными ночами… Ночи - мой кошмар. Я могу заснуть только с марихуаной. Поэтому я и начал курить её. Не подумайте, я не наркоман. До ранения я ни разу не прикоснулся, ни к какому наркотику. Сейчас я могу заснуть только после травы. -Кроме марихуаны вы употребляли ещё что-то? -Раза четыре Л.С.Д, но бросил – оно мне не помогает. Я и выпивал. Тоже начал после ранения. Одно время пил почти каждый день по бутылке водки, чтобы забыться и отрубиться, но и с выпивкой перестал – мне плохо от неё. Спасает меня только марихуана. -Что вам снится? -Два, а то и три раза в неделю - всё та же сторожевая вышка. Ночами я кричу. Я не даю спать маме… -Когда вас демобилизовали? -Год я пробыл с 24 профилем, а потом мне дали 21. Я вам уже говорил, что для боевых частей, как единственному сыну, мне требовалось получить разрешение родителей, но, кроме того, армия тоже не хотела посылать меня в боевые части. Во-первых, я – дислект – проблемы с чтением, а мой IQ – 160. Поэтому армия хотела послать меня в спецчасть, в которой весь день я должен был бы сидеть перед компьютером. Но я настоял на боевых частях. -У вас есть специальность? -Я - повар. Лет с 15-16 я понял, что хочу быть поваром. Я и сейчас работаю, но собираюсь уходить. Нет, меня не увольняют уже хотя бы потому, что хозяин нашего ресторана и главный повар сами перенесли травмы в армии и тоже страдают от посттравматического синдрома. Кому как не им понимать меня. -Есть ещё что-то, не сказанное вами? -Нет, для первого раза всё. -Хорошо, я вам дам самый часто назначаемый в США антидепрессант – Люстрал. Мы встретимся через неделю. Если случится что-то срочное, позвоните сразу же, вот вам мой мобильный. Наверное, мало кто из врачей с такой лёгкостью раздаёт больным свой номер телефона. Это тоже говорит о моей тревожности и неуверенности. Но абсолютное большинство пациентов не злоупотребляют звонками ко мне. Я уверен, что если они звонят, то, на самом деле, испытывают потребность высказаться, услышать и быть услышанными. Может быть, таким путём я даже спас кого-то. Мне проще послушать несколько минут, иной раз, продолжая заниматься своими делами, чем потом участвовать в разборках по поводу самоубийств или того чище - убийств. Галю я дал номер моего личного телефона, потому что почувствовал к нему очень сильную симпатию. Когда молодой человек вышел, я подумал: «Первое впечатление может оказаться очень обманчивым и неправильным». Через неделю Галь выглядел оживлённее и подтянутее. -Есть в этом смысл, - указал я пальцем на проволоку в косичке его бородки – я не знал, как называется проволока по-еврейски. Интересно, но она перестала мне мешать, став совершенно неотъемлемой частью его образа. -Нет. Я всегда хотел чем-то отличаться от других, но сейчас я ношу бороду, чтобы скрыть шрамы на подбородке: они меня раздражают своим напоминанием… Про косичку на затылке спрашивать я не стал. -Мы согласились с хозяином ресторана, что я не работаю, как следует, поэтому я увольняюсь. -Он этого хотел? -Нет, наоборот. Он пытался меня отговорить, а когда понял, что я твёрдо решил уходить, то сказал, что если я захочу вернуться, то он меня возьмёт вновь в любой момент. Я уверен, что его личная травма играет роль в его отношении ко мне. -Не исключено, но я уверен, что не только: любому хозяину нужны, прежде всего, работники. -Я уже нашёл новое место работы – кейтеринг - выездное ресторанное обслуживание на севере. В городе я живу всего-то чуть больше трёх месяцев и уже не могу. Во-первых, у нас и негде: квартирка такая маленькая, что даже нормальную кровать поставить нет места. Мало того, что я не могу заснуть, так ещё чисто физически невозможно пристроиться. Да и вообще, в городе я себя чувствую намного хуже, чем в кибуце. Мне надо срочно перебираться: в городе я совсем вышел из фокуса – меня всё чаще и чаще настигают моменты, когда я совсем не могу думать. Голова вообще перестаёт работать. Трудно придумать, что-нибудь противнее. Иногда я себя чувствую разбитым зеркалом, но у меня всё больше и больше желание научиться касаться моей раны. Нет, не физически, а душевно, чтобы я мог вспоминать, думать об этом без сердцебиения, без страха. Меня этому учили, но успехи пока не самые выдающиеся. Прежде всего, я мечтаю опять приобрести уверенность в себе. Я должен научиться общаться с людьми, вернуться к тому, что было до ранения. Я должен восстановить моё умение общаться с девушками. Я потерял его полностью - я просто не представляю, как подойти к девушке… - говорил Галь без остановки, но не спеша, явно обдумывая, если и не каждое слово, то каждую фразу. На улице буйствовала израильская зима – всю неделю лили дожди, и в этот момент начался один из них. Я встал и закрыл окно. -После ранения я не завёл себе ни одного нового друга – разучился. Без друзей жить нельзя, но механизм приобретения друзей у меня тоже сломался. Смотрите как странно, пули и осколки не попали мне в голову, но как будто бы мне её подменили. В былые времена я мог брать ответственность на себя. Когда-то я мог одновременно обслуживать 30 заказов и не терял головы, оставался спокойным и холодным, как не включённая плитка. Сейчас у меня приступы депрессии. Настроение меняется несколько раз на дню. Совсем нет душевной устойчивости и силы… -Говорит всё на одной ноте. Кстати, жалуется на трудности общения, но мне уже наговорил три короба, - подумал я и понял, что Галь нравится мне всё больше и больше. -Вы знаете, я совершенно не способен спорить: спор требует огромного количества энергии и мужества, а у меня сейчас нет ни того, ни другого. В случае чего, я немедленно капитулирую и убегаю. Но потом я так злюсь на себя и так себя презираю, настолько себе противен… -Вам это помогает? – использовал я один из моих коронных и очень часто используемых приёмов. -Нет, конечно. -Так и скажите себе: арабские пули привели меня в это состояние. Я пытаюсь. Если не получилось противостоять сейчас, то значит, так и должно было быть. Я пытаюсь. Результаты придут, когда они должны прийти, - это тоже одна из часто используемых мной заготовок. -Да, я знаю, что я – очень сильный. У меня очень мощный, аналитический ум. Иногда, я даже не управляю им. Как и всем остальным. Я хотел бы рассказать вам о моих приступах паники. -Вы уверены, что у вас приступы паники? -Да. Я нашёл их описание в Интернете. -Интернет совершенно изменил мир, изменит его ещё больше. Теперь любой, в том числе и психиатрический больной, несколькими лёгкими движениями руки, так называемыми кликами, получает любые сведения. Уже появились, пока, слава Б-гу, считанные пациенты, которые приходят с готовыми, поставленными самим себе по Интернету диагнозами, и найденным там же лечением. Они хотят от врача чисто механической работы по выписыванию рецепта, - подумал я. -Я чувствую их созревание… -Обычно, они развиваются внезапно, - подумал я. -В течение часа усиливается дрожь в правой руке, начинается ускоряющийся и неравномерный пульс, появляется одышка, я задыхаюсь, ещё чуть-чуть и умру от нехватки воздуха, голова совершенно перестаёт соображать, как будто бы её заменили капустным кочаном, в котором набатом стучит сердце. Мгновение и я отключаюсь. Всё начинает вокруг меня как-то странно плясать, то очень быстро до головокружения, то совсем медленно, до тошноты, как при замедленной съёмке. Я не узнаю ничего кругом. Освещение тоже пляшет: то слепит, как солнце, то падает в какой-то полумрак… Всё, меня нет. Я не способен ни на что. Я три раза резал себе руку во время этих приступов. Просто я хотел убедиться, что ещё жив. Это состояние лётчика сверхзвукового самолёта, который летит над морем и вдруг перестаёт различать, где море, а где небо. Лётчики называют такое состояние «вертиго». Чаще всего оно кончается смертью – лётчик вниз головой, к морю, а думает, что над ним небо, бросает самолёт вверх и, разумеется, разбивается... Иногда мне кажется, что мой мозг погрузили в какую-то капсулу, стеклянную оболочку. После этого я совершенно обессилен, как выжатый лимон, падаю на кровать и вспоминаю мгновение после ранения. Я говорил вам о нём – я уверен, что моя душа покинула тело. Наступила неземная, утешительная, всё прощающая тишина. Было так хорошо, ничего не мешало… И тут меня выдрали: «Очнись!» - Галь тяжело вздохнул, - Я так рад, что перестал работать в городе. Ещё больше я рад, что оставлю квартиру родителей. Нет мне там места, нет покоя. Знаете, чего я сейчас ищу? Матку. Тёплую, дарящую безопасность, покой, любящую. Я ищу ничего от меня не требующую матку. -Мама роди меня обратно, - вспомнил я старую советскую как бы шутку. Прошла ещё неделя. Галь приехал ко мне с севера: это Израиль, поездка заняла не больше полутора часов. -Я чувствую себя лучше. Завтра первый раз выхожу на работу. Я исчерпал себя в городе со всех точек зрения. Настоящий повар в часы пик обязан работать, как спецназовец во время операции. Правда. Внутри должна быть тишина. Сейчас об этом много говорят – особое состояние сознания. Если его нет, то всё – пропал. Я перестал быть волшебником, я потерял это состояние. Если в часы пик вы должны поставить 160 порций, то вы должны чувствовать это кровью, нутром – оно должно руководит вами. Вы обязаны войти в тишину и транс и пребывать там всё необходимое время. Не достигаешь тишины, то всё, оставь эту работу и ищи другое место. В такие моменты у тебя нет права думать, – ты должен делать. Я потерял это. Повар обязан приготовить 200 порций за два часа, и каждая из них - самая вкусная. Я так хотел полететь во Францию поработать в лучших ресторанах Парижа только за еду. Если вы делаете 100 порций за два часа – это сможет любой, то вы не повар. Повар – это транс. Когда есть время, то плохо не работаешь, но это не имеет отношения к настоящему повару. Потом я хотел полететь и поучиться в Японии, открыть там пекарню. Вместо этого, я перешёл в кейтеринг – это страшное падение. Но мне необходимо прийти в себя. Помните фильм Чаплина про работу на конвейере. Это тоже транс. Я ищу эти состояния. Живёшь-то только в них. 100 порций за два часа я могу сделать с одной привязанной за спину рукой, ну, и что… Галь замолк, откинулся на спинку стула. -Если ты не можешь чувствовать тишину... – прошептал он, потрогал косичку на бородке, - Каждый должен где-то летать. Если повар скажет, как трудно, то ему - конец. Всё. Балаган. Заказы, заказы до полу. -Что это значит? -Официанты набирают заказы и они печатаются. Когда не успеваешь, то лента отпечатанных заказов опускается до полу. Поэтому повара смеются. Примерно 10 заказов на полу в луже супа. Ну, и что? Что не видел? Если ты в напряжении – ты кончен. Сгорел. Инстинкт: видишь порцию – рука на тарелке. Готово. А я работаю медленно. Я должен думать, а не чувствовать, то есть, я не способен быть настоящим поваром. Нет, я вам говорил, что хозяин ресторана и главный повар не сделали мне ни одного замечания, они тоже травматики после армейских дел. Хозяин был санитаром в боевой части, выносил людей под огнём. Я знаю, что он не спит по ночам. Он хотел, чтобы я работал. Главный повар с таким же диагнозом. Только мы и понимаем друг друга – не испытавший, не переживший, не обожжённый понять не способен. Это наше братство травмы. Оно на всю оставшуюся жизнь. Кто знает, сколько её и осталось-то. -Парню ещё нет и 23 лет, - подумал я. -Убивают взрывы ярости, потеря контроля. Легче кричащим, выплёскивающим всю грязь наружу, а я ухожу – я не могу при других, потому сгорает нутро. От этого хроническая усталость. Но вы знаете, я не жалею, что настоял на боевых частях. Так уж мои серые клетки мозга устроены. Или что-то другое. Вы знаете, мне жаль, что я оставил армию. Иногда мне кажется, что я приложил недостаточно усилий, чтобы остаться в армии. Я был хорошим солдатом. Я был кандидатом на офицерские курсы. Уже в конце первого года службы меня послали в одну часть навести там порядок. Я не хочу звучать расистом, но на такие должности посылают только ашкеназов 7, я не видел там ни одного сефарда 8. Я наладил работу за несколько недель – вы бы видели, какой там был у них балаган до меня. Я мог бы преуспеть в армии. У меня была внутренняя тишина. Знаете, именно она и спасла мою жизнь. На моём месте мало бы кто выжил. Я выжил, но вот, что со мной стало… - Галь опять замолк, - У вас нельзя курить? -Нет, - даже ради Галя я не отменю мой абсолютный запрет на курение в моём кабинете. -И курить я стал после намного больше: меня это успокаивает. Я очень хочу работать в хороших ресторанах. Я ещё буду работать в лучших ресторанах. Я себя убивал в армии и на работе. Но, если не так, то зачем жить? Сейчас я пошёл на снижение. Я сам себе противен… Я это знаю. С точки зрения зарплаты я ничего не теряю, даже больше, но престиж. Его потом трудно приобрести. В ресторане есть подготовляющие, а моя работа, настоящего повара получить всё и смешать. Моя работа повара состоит в том, чтобы посетитель попробовал моё блюдо и пришёл ещё раз. На новом месте я буду, как идиот резать помидоры. Это стыдно... Иногда я чувствую, что повышу профиль и вернусь в армию. Моё возвращение в боевые части и будет показателем того, что я что-то стою… Галь замолчал. "Три осколка в горле", - мелькнула мысль. Кто-то робко приоткрыл дверь кабинета, но, увидев, что я не один, тут же прикрыл её. -Чем вы занимаетесь кроме работы? – нарушил я тишину. -Если в хорошем состоянии, то вожусь с компьютером, в основном слушаю музыку и сам пытаюсь её писать. -Кто ваш любимый композитор? -Мусоргский… Было трудно вообразить себе ответ неожиданнее: «Я думаю, что можно по пальцам рук пересчитать израильтян знающих это имя. Кстати, в России, скорее всего, тоже». Галь покачал головой: «Я даже боюсь Мусоргского – его музыка переворачивает душу. Музыка Мусоргского - это не наслаждение души…» -Почему бы душе и не понаслаждаться? Как вы относитесь к Моцарту? - сам не знаю для чего, спросил я, будучи уверенным в ответе. -Моцарт – ребёнок. Дело не только в том, что он умер молодым. Бетховен, Мусоргский, Римский-Корсаков, - он очень интересно произносил русские фамилии, я не умею выразить его произношение буквами, - Думали о каждом звуке. Они вырывали музыку из своих душ. Для них музыка не подарок, не гифт…- неожиданно Галь вставил английское словечко, - Моцарт же - лёгкий, он не связан с собой, он не писал музыку, он дышал и между вдохами и выдохами порождал звучания. Всё чрезвычайно хорошо, но реальность не такова… истина она другая. -Какова она, реальность? Что есть истина? – подумал я и спросил, - Кстати, вы знаете, что согласно последним исследованиям, музыка Моцарта - лечебна. -Разумеется. Мой отец признаёт только Моцарта, не только из-за его целебных свойств, - засмеялся Галь, - Я с ним уже и спорить перестал. Моцарт - это таблетка. Но обязано быть нечто сверх: слушая настоящую музыку, люди подумают, а не только послушают. Жизнь Моцарта чрезвычайно ценна, но совершенно вторична для развития музыки. Моцарта никто не повторяет - он редчайшее и чудесное исключение. Он просто жил звуком, как другие воздухом - его отец ему завидовал. Всё это так, кроме, реквиема, конечно. Реквием - это уже и не Моцарт вовсе. Реквием написал совсем другой человек из другого мира. Реквием – для меня и таких как я, стоявших на пороге. -Да, чёрный человек. Последнее прощай, - подумал я. -Зато Мусоргский и Бетховен нарушители законов. Таковые были всегда и всегда будут. Если некоторые люди получили Б-жий дар творить, то самые великие из творцов не могут не быть нарушителями законов – они для этого и пришли в наш мир. Среди неодарённых тоже есть нарушители… -В тюрьмах, например, - улыбнулся я. -Это – преступники. Но есть нарушители, они и не творцы, но и не преступники. Как сейчас у некоторых молодых людей раскрашены волосы - это восстание против законов, против государства, против истеблишмента. -Например, как ваша косичка сзади, в отличие от передней играющей роль сокрытия шрама. Улыбаясь, Галь кивнул: «Последнее время я много смотрю канал природы. Там есть очень интересные передачи, например, о работе мозга. После этого я ищу материал в Интернете. Вы верите в Б-га? -Да. -Мне было бы намного хуже, если бы я в Него не верил... Лишь Галь вышел, зазвонил телефон. -Ты будешь удивлён, но тебя опять хочет Шимон – для него времён не существует. Будешь с ним разговаривать? - веселилась регистратор Ирина. -Давай. Вдруг услышу приятное. -Попробуй, - засмеялась Ирина. -Страдания души – хуже зубной боли. Хуже любой боли, - с места в карьер взял Шульц, - Я просил Б-га, чтобы Он меня забрал к себе. Он мне отказал. Потому, иногда я кричу на Него за страдания души. Душа унижает себя перед страданиями, поэтому я возопил Б-гу: «Забери меня». Но сейчас я не хочу к Нему. Не вылечили вы мою душу... -И это правда, - подумал я. -Хорошо, что вы хоть помогли моему телу - вы дали мне риспердал (лекарство для лечения психозов) и он лечит мою раздражительность. Дайте мне очередь после песаха (пасхи). -Многовато времени-то… -Вы по мне скучаете? -У вас есть в этом хоть малейшее сомнение? Шимон засмеялся. Промелькнул ещё один месяц. Не знаю, как с другими, но в моём кабинете Галь любил поговорить и звучал почти без остановки: "Каждый из нас удачлив только относительно других. Но для чего только? Как писал Бубер 9 человек родился один и умрёт один. Каждый из нас, в определённом смысле, обречён на одиночное заключение. Что-то делаешь, но никогда не можешь знать, как на самом деле, если не получишь обратную связь от других. Это как весточки, которые мы получаем в свои камеры, - Галь помолчал, сделал движение, как бы собираясь закурить, посмотрел на меня, увидел перед собой стену, кивнул головой, - Музыка меня развивает. Я чувствую это просто физически. Без Мусоргского я чувствовал бы себя намного хуже. В тяжёлые моменты мне надо просто добраться до диска и погрузиться. Больше всего я рад, что во мне опять проснулись все старые интересы. Физика, химия, биология, компьютеры, мне всё интересно. Я так хочу всё знать. Ваша таблетка мне очень помогает. Четыре года я не делал почти ничего. Зато сейчас я почти вернулся в моё старое состояние - мир рухнет, а я продолжу. Можете меня поздравить: я научился не кричать, последнюю неделю я ни на кого не крикнул. Это было так странно. Но это – моя самая важная победа последнего времени… -На самом деле – достижение. Одна из главнейших проблем перенесших травму – потеря контроля, - подумал я. -Я – дотошный человек – когда мне это выгодно. Прилагаю все усилия, самое главное, себе не спускаю. Решил чувствовать лучше, и буду чувствовать лучше, не важно, как сейчас. Не хочу осознать, что жизнь проходит зря. Четыре года я был лишь своей тенью. Ничего. У каждого есть его изюминка. Сейчас я хочу не просто выжить, но жить нормальной жизнью. У меня какая-то ерунда с памятью. Вчера рассказали анекдот. Было смешно, но сегодня, на самом деле какая-то чушь, помню лишь одну фразу: "…кактус помер – нет денег" и ничего больше. Никак не могу восстановить. Доктор, это пройдёт? -Да, - кивнул я, подумав, - "Всё проходит, а "…умножающий знания – умножает печаль". -Ещё через четыре года я не хочу найти себя в этом же самом месте. Я ещё не люблю себя. До того расстрела я был звездой. Мне была нужна публика, она мне и сейчас нужна. Я люблю славу. Мне требуется, чтобы человек 300 пришли меня послушать – я играл на гитаре и пел свои песни. У меня были длинные волосы, намного длиннее, чем сейчас, и порванные джинсы. Я мог начинать с девушками. Вы знаете, как они относятся к людям искусства. После каждого концерта поклонницы облепляли меня. Я играл роль, если и не бога, то такого божка местного значения. Я кайфовал от этого. У кого есть сила на сцене, у того она есть в любом месте. Я хочу быть таким, я хочу вернуться в те состояния, хотя я знаю, что в одну реку дважды не войти. У меня ведь шесть лет развития голоса и 10 лет игры на гитаре. Сейчас не осталось ни того, ни другого… Опять звонок и опять Шимон: "Доктор, я хочу убить себя". -Давно было тихо в городе, - вспомнил я одну из любимых поговорок мамы и спросил, - Когда вы стали об этом думать? -Несколько минут назад. -И…? -Нет, я этого не сделаю. -Вы ведь знаете, что это страшный грех. -Но душа рвётся на свободу. -Б-г вас испытывает, - я совершенно искренне говорю другим вслух эту фразу, повторяя её себе про себя. -Я знаю. -Что вам помогает в таких состояниях? -Может быть стакан кофе. -Вы сегодня уже принимали риспердал? -Да. Но мне уже легче. Я же говорю, что за каждым врачом следует ангел. Сегодня вылечите всех своих пациентов… -Спасибо Шимон, - улыбнулся я. -Как ваша семья? -Спасибо, нормально. Тогда, может быть, и правда, стакан кофе, только не очень крепкого. -Ну, и хорошо. До свидания, - повесил Шимон трубку. -Иногда у меня появляется чувство, что всё вокруг не материальное, - как обычно положил правую ногу на левое бедро Галь в свой очередной визит, - Тот, кто не задаёт вопросы, тот - не жив. Обо всём. Любишь некрасивую – почему? А что есть, вообще, красота? Интересно, что имел в виду Достоевский, когда написал, что красота спасёт мир? Как это будет звучать по-русски, произнесите, пожалуйста. -Красота спасёт мир, - улыбаясь, повторил я фразу на языке оригинала, - Понятия не имею, что он имел в виду. Кто-то написал, что поэты пишут не для того, чтобы их понимали. Непросто понять не только поэтов, но и писателей. -Последнее время я много об этом думаю. Почти всё моё свободное время. Я уверен, что это связано с планом Б-га. Мы не знаем, каков Он, но Он есть, не может не быть. Он начинается с Адама и Евы. Соблазн – это тоже по плану. Надо только задавать вопросы и стараться, чтобы они были правильными. Я пришёл к выводу, что первая заповедь Веры и есть возможность спрашивать. И самый трудный вопрос: «Почему всё? Почему это? Почему всё это мне? За что мне?» -Опа, свалился парень, - подумал я и произнёс, - Вам этот вопрос помогает? -Нет. -Так зачем он вам? Вы только травите себя, переливаете из пустого в порожнее, - это тоже моя домашняя, часто используемая заготовка. -Наверное, вы правы, но по сравнению с этим вопросом – все остальные, почему такая ерунда? Последнее время меня тянет на парадоксы. Я вдруг подумал: "Реально существуют только две вещи: Б-г и, не смейтесь, пожалуйста, биржа. Второе я ненавижу и считаю, если хотите, отрицанием Б-га, но это тоже по Его плану, - Галь замолчал, посмотрел в окно, поправил очки, - Из-за войны в Ливане моя работа на севере прекратилась. Я перешёл работать в пекарню. Да, можете меня поздравить, министерство обороны, после четырёх лет борьбы, признало меня, и дали 21 процент инвалидности… -Три осколка в горле – 21 процент. Чтобы что-то получать требуется минимум 40 процентов. Совсем они там… - подумал я. -Пусть мне это пока ничего не даёт, кроме самого факта признания, но всё равно приятно, - как бы прочитав мои мысли, сказал Галь, - Я не люблю долго плыть по течению. Я настолько сейчас одинок, как никогда не был. Я вдруг понял, что сейчас я не создан для связи. Я не могу ни с кем познакомиться. Или все девушки дуры или я не подарок, а бросовая штучка, которая никому не нужна. Одиночество – как наркотик в мозгу, и все эти одинокие четыре года… -Может вам, во-первых, снизить уровень притязаний, а, во-вторых, попробуйте познакомиться через Интернет. -Притязаний. С любой и я не пойду – я ищу не просто половую щель. В Интернете же люди не истинные – они все с комплексами. Так зачем же мне умножать комплекс на комплекс. Самый половой орган – это мозг и я должен решить эту проблему моим мозгом же. Короче, доктор, я уезжаю заграницу и когда вернусь, не знаю… Месяцев восемь спустя, к моей самой искренней радости, Галь появился вновь. Он был один из пациентов, появлению которых я радовался, хотя и понимал, что теперь вновь придётся уделять ему много времени, которого у меня и так со дня на день становилось всё меньше. Радовало, что Галь вернулся в Израиль, да и после относительно короткого, не прошло и года отсутствия. Сколькие молодые израильтяне годами, иные уже и десятилетия, болтаются по миру, как дерьмо в прорубе. Он похудел килограмм на 10 – в первый момент я его даже не узнал. Бросался в глаза пирсинг на языке, которого я тоже что-то не помнил. Выглядел Галь усталым и напряжённым. -Куда делось ваше кресло? – сел Галь на стул. -Если вы обратили внимание, то в диспансере сделали косметический ремонт, и кто-то выбросил моё кресло. -Жалко. -Как вы себя чувствуете? – задал я главный врачебный вопрос. -Поездка изменила меня: я обратился в другого человека. Я не просто стал более уверенным, я перестал чувствовать неуверенность. У меня не было лишних желаний. Всё было направлено для приспособления и выживания, но я ни с чем не должен был справляться. Эти восемь месяцев большую часть времени я был один. Изредка часть пути я проделывал с кем-нибудь, иногда с израильтянами, иногда с кем-нибудь другим. Несколько маршрутов проделал с голландцем и американцем. Я чувствовал себя богатым и спокойным. Внутри царила тишина, потому что была полная уверенность: у тебя всё есть. Я не позволял ничему себя беспокоить. В Израиле наступила регрессия – опять навалилась необходимость справляться. Я не могу приспособиться к Израилю. Я уже устал. Пропала внутренняя тишина. Настроение стало неустойчивым… - Галь замолчал. -Парень с тремя осколками, прошившими горло, восемь месяцев гуляет один на Дальнем Востоке, - подумал я и спросил, - Вы делали упражнения на расслабление? -Нет. Не было ни времени, ни желание, ни необходимости… Я начал работать в кафе, но я ненавижу эту работу на кухне. В 40 лет я буду не способен резать овощи. Не хочу. На работе я не улыбаюсь. Мне стало плевать на всё. Опять у меня апатия. Я страдаю от этого. -Что же вы пошли туда работать? -Я хорош только в этом. Ничем другим я не умею зарабатывать на жизнь. Но я научился делать всё технически, на автопилоте. Это простое расщепление: тело здесь, а мысли в другом месте. Самое главное - не сойти с ума. Когда начинаю думать, то тут же валюсь в рану, вспоминаю, усиливается бардак с мамой, который начался 6 лет тому назад. Это подавляет, я теряю надежду. Я должен прилагать усилия, чтобы опять начать получать удовольствия от жизни. Не знаю, становлюсь ли я спутанным? - говорил Галь монотонным, с самыми незначительными модуляциями тоном, - За всё время там у меня ни разу не было депрессии. Я всё время принимал ваше лекарство Люстрал (антидепрессант), а сейчас, хотя я продолжаю его пить, опять появилась депрессия, которая сжимает голову, как очень маленькая каска, которую кто-то силой напялил на меня и не даёт снять. Появились какие-то нехорошие чувства в руках. Как будто бы в венах не кровь, а что-то другое – тягучее, жгучее, неприятное… -Три осколка в горле. Жизнь Галя, как и всех посттравматиков, делится на две части: до и после, - подумал я. -Поздравьте меня: после осенних праздников я начну учиться на факультете экономики и управления. -Рад за вас, - пожал я протянутую мне Галем руку, и вспомнил: сколькие из переживших травмы совершенно развалилась, иные стали неспособны в одиночку выходить из дому. -Я продолжаю анализировать вещи. Но недавно отвечал на 300 вопросов психотехники и почувствовал, как мне трудно. Один и тот же вопрос возвращается и возвращается. Я не могу ответить на простые вопросы. Я такой и не такой, как был до тех выстрелов. У меня стало меньше ответов… Мозги работают намного хуже. -Вы попадали в опасные положения? – спросил я после длительной паузы. -Любое путешествие опасно. Сам поход опасен. Да, я попадал в трудные положения. Я делал много опасного в джунглях. Опасно было в Лаосе в центре джунглей. Кроме того, 45 дней я прожил один на одном из необитаемых андаманских островов. Потом, правда, туда приплыла и одна израильтянка. Кстати, вы знаете, что быть интеллигентом это не всегда хорошо, иной раз – это плохо. Интеллигенция, как умение выживать, – особенно важна в местах, где не говорят по-английски. Следует договориться с людьми, когда у вас нет ни одного общего с ними слова. -Что вам больше всего понравилось? – спросил я, подумав, что придётся повышать ему дозу антидепрессанта и опять попытаться приучить к релаксации и медитации, которые он забросил в своём путешествии. -Девушки в Таиланде. Таиланд – это страна для мужчин-иностранцев. Таиланд - очень современное государство, современнее Израиля. Одна транспортная сеть чего стоит. Обычно я жил меньше чем на 10 долларов в день. В Таиланде я стал тратить деньги. Поразило меня отношение иностранцев. С точки зрения молодых американцев израильтяне – супермены спецназа с ножами в зубах. Израильтяне – это группа командос. С их точки зрения – война что-то фантастическое, не от мира сего. Израильтяне для них – какие-то образы из голливудских фильмов. Для них - это шок. Мы для них - люди из другого мира. Какие-то спартанцы. Я почувствовал, что меня боятся. Эти люди не знали оружия. И вдруг, сидит против них их ровесник – молодой человек, прошедший войну, смертельно раненный, выживший, путешествующий наравне с ними. С русскими, кстати, договориться намного проще, чем с выходцами из западных стран. Некоторые из западников высказывали политические мнения. Называли меня убийцей детей. Одному австрийцу я напомнил, откуда Гитлер и что ему бы заткнуться и не выступать, пусть лучше он скажет, где были его предки во время войны, и родись он раньше, то что он делал бы во время Второй Мировой Войны, не исключено, что служил бы охранником в Освенциме. За эти слова австриец на меня очень обиделся. Ну, и чёрт с ним. Англичане говорили, что израильтянки – это леди, которые могут убить, а значит, вообще и не леди… Но вы знаете, я вернулся в Израиль с хорошим чувством... Хватит. Пришло время. Неделю спустя Галь рассказал: "Меня уволили. Это был очень тяжёлый разговор с хозяином ресторана. Он показал мне, что делает мне одолжение. Допустить такого я не могу. Если он делает мне одолжение, что позволяет у него работать, то я делаю ему одолжение, что работаю у него. Расстроило меня только не умение контролировать себя. Я взорвался. Я потерял контроль. Я не люблю себя неуправляемого… Галь продолжил приходить ко мне почти каждую неделю - ему требовалось место, где его слушают: «Вы знаете, я презираю женщин. В Индии я познакомился с одной девушкой. Я вдруг почувствовал, что моё умение общаться с женщинами восстановилось. Нам было очень хорошо. Несколько раз она говорила мне об этом. Мы хотели вместе вернуться в Израиль, но в последний момент она решила задержаться в Индии, я так и не понял почему. Да, ладно. Она прилетела неделю назад. Я бросил всё и полетел встречать её. Она меня не увидела, она смотрела сквозь меня, как будто бы я – пустое место. Я опешил. Я ничего не понимал. Единственное, что она сказала: «Не звони мне». И это всё! Вы слышали, что в Гималаях погиб израильтянин? Это был парень из нашей компании. Говорили, что его убили местные. Сейчас прошёл слух, что она была участницей его убийства… Всё, женщины меня больше не интересуют. Слишком много внутренней энергии я потратил на неё – и что получил? Я и так потерял столько времени. Теперь самое главное – это учёба. Я – лучший ученик в группе. Преподаватель говорит мне: «Не идти на экзамен, я поставлю тебе 90 (в Израиле 100 бальная система оценки знаний)». «Я хочу 100». «Ладно, я поставлю тебе 100». «Нет, я хочу 110». Я хочу преодолеть. Мне не надо поблажек. Треть нашего потока этот экзамен не прошла. На потоке меня все считают высокомерным, выскочкой, но я-то знаю, что я - самый лучший на потоке, самый успешный студент, потому что никто из них не корпит над учебниками и половину времени, что просиживаю я… Галь помолчал и продолжил: «Но если бы вы знали, чего мне это стоит. Я всё время боюсь сорваться. Я должен быть в движении, потому что остановка отбросит меня назад, и я опять разобьюсь на мелкие кусочки, которые удаётся поддерживать вместе, иной раз из последних сил…» Галь ушёл. В кабинет немедленно вошёл другой больной…
1 – ДОСы - презрительно-насмешливое обозначение евреев-ортодоксов в Израиле. Исковерканное - из идиша: в идише религиозный - доси от ивритского – дати.
2 – единственного сына, даже если в семье есть дочери, в боевые части израильской армии принимают только с разрешения родителей, которые подписывают специальный бланк-согласие.
3 – джобник – английское слово джоб + русский суффикс «ник» породили израильское слово: так называют солдат не боевых частей.
4 – профиль. Состояние физического и психического здоровья военнослужащих израильской армии определяется цифрами, которые называются профиль. Самый высокий профиль – 97. Не знаю, насколько верно, но объяснение того, что максимальный профиль 97, а не – 100, следующее: практически все мужчины обрезаны. Самый низкий профиль – 21 – не годность к службе. Профиль 24 - освобождение от службы на год, после чего военнослужащий должен опять пройти комиссию, которая примет решение о продолжении службы или о демобилизации.
5 – Шабак – Шин-Бет (Шерут битахон Клали – служба общей безопасности) относится к системе спецслужб Израиля и несёт ответственность за контрразведывательную деятельность и за внутреннюю безопасность.
6 – КАДДИ`Ш (קַדִּישׁ; по-арамейски — `святой`), молитва — прославление святости имени Бога и Его могущества. Каддиш составлен на арамейском языке (отдельные слова и заключительная фраза — на иврите). Это один из немногих компонентов литургии, в котором имя Бога заменено местоимением «Он» или эпитетами и отсутствуют прямые обращения к Нему.
7 – АШКЕНА`З (אַשְׁכְּנַז), библейское название страны и народа, обитавшего в ней. Ашкеназ, по-видимому, граничил с Арменией и простирался до Верхнего Евфрата. В Библии (Быт. 10:3, I Хр. 1:6) Ашкеназ числится среди потомков Гомера, сына Яфета. Название Ашкеназ встречается и в книге пророка Иеремии, в отрывке, призывающем государства Арарат, Мини и Ашкеназ восстать и разрушить Вавилон (51:27). Упоминание Ашкеназа в одном ряду с государствами, соседствовавшими с Арменией, позволяет полагать, что и Ашкеназ находился в этом районе. В средневековой еврейской литературе название Ашкеназ служило для обозначения областей Северо-Западной Европы: первоначально территории по берегам Рейна, густо заселенной евреями, а затем Германии в целом. Отсюда — АШКЕНАЗи — немецкий еврей или потомок немецких евреев
8 – СЕФА`РДЫ (סְפָרַדִּים — сфараддим, единственное число סְפָרַדִּי — сфарадди; от топонима Сфарад, отождествленного с Испанией, потомки евреев, изгнанных в 1490-х гг. с Пиренейского полуострова или покинувших его впоследствии, в 16–18 вв.; этнокультурная общность, являющаяся частью еврейского народа. В настоящее время и нередко сефардами называют (особенно в Государстве Израиль) всех евреев неашкеназского происхождения (ашкенази – евреи прошедшие центральную и Восточную Европу, родной язык которых был идиш – диалект немецкого языка примерно с 10% слов из иврита).
9 – БУ`БЕР Мартин (Мордехай; 1878, Вена, – 1965, Иерусалим), философ, религиозный мыслитель, теоретик сионизма. Провёл детство во Львове. С 1896 г. Бубер учился в университетах Вены, Лейпцига, Цюриха и в Берлинском университете. Примкнув к сионистскому движению в 1898 г., Бубер в 1899 г. был избран делегатом на 3-й Сионистский конгресс. В 1901 г. он был назначен редактором центрального органа сионистского движения еженедельника «Ди вельт», в котором отстаивал необходимость обновления еврейской культуры. Группа сионистов, придававшая большое значение культурной деятельности в противовес политической борьбе, основала в 1901 г. на 5-м Сионистском конгрессе фракцию, стоявшую в оппозиции к Герцлю, и Бубер, будучи членом этой фракции, ушёл с поста редактора «Ди вельт». Вместе с друзьями он основал в Берлине издательство «Юдишер ферлаг», которое выпускало на немецком языке книги на еврейские темы. В возрасте 26 лет Бубер приступил к изучению хасидизма (широко распространённое народное религиозное движение, возникшее в восточноевропейском иудаизме во второй четверти 18 века).
возврат к началу. |