Встречи.
Главная страница

Записки психиатра. Первая страница.

-6-

Никакие совпадения имён и событий невозможны, потому что всё ниже написанное не имело, не имеет, и не будет иметь к действительности никакого отношения.
Иногда, и только в силу крайней необходимости употребляется ненормативная лексика.

Когда до рассвета оставалось несколько часов я добрёл до второй терапии.

-Доброй ночи, я – психиатр, - представился я на сестринском посту незнакомой мне сестре, - Больной к которому меня вызывали спит?

-Он вообще не спит. 4 палата возле окна.

-А жалко, - думал я, зевая, по дороге, - Мог бы и поспать в такое время. Не помешало бы.

На указанной кровати лежал худой, совершенно лысый мужчина с закрытыми глазами. Разумеется, никакой охраны не наблюдалось и в помине. «Всё хорошо, что хорошо кончается, жалко только, не всегда, - подумал я и сказал, - Доброй ночи. Я – доктор Нер».

Мужчина открыл глаза: «Понятно, что психиатр – кто из нормальных врачей приходит в такое время без вызова».

-Вы знаете, почему меня вызвали к вам?

-Конечно, к сожалению, старческое слабоумие у меня ещё не развилось. Похоже, что и не разовьётся, не успеет просто. Я сказал, что не хочу жить.

-Вы, на самом деле, не хотите жить?

-Как вы относитесь к эвтаназии?

-Еврейский разговор - вопросом на вопрос, – подумал я и сказал, - Резко отрицательно.

-У вас болит голова?

-Сейчас? – чувствовал я нарастающую усталость и сонливость.

-Нет, вообще?

-Иногда.

-У вас болит голова каждый день и целый день, да так, что невозможно ей не только что тряхнуть, от любого ветерка, который вы и не почувствуете, она раскалывается, как будто бы на меня упала бомба. А другая бомба взорвалась внутри. У меня неоперабельный рак лёгких с метастазами в костях и голове. Зачем вы меня мучаете? Освободите меня от мучений. Это не жизнь. Это – пытка.

-Бог - дал. Бог – взял, - пробурчал я.

-Нет никакого Бога, - услышал меня больной, - Мы – плесень на поверхности земли. Злобная, уничтожающая всё плесень. Моя жизнь и смерть, как и миллиардов других двуногих тварей, не имеет никакого значения, никакого смысла. Всё это дерьмо появилось по игре слепого случая. Я всё равно через несколько мгновений исчезну. Так помилосердствуйте. За что вы меня все пытаете? Дайте мне отдохнуть. Вы меня не можете вылечить. Вы не можете облегчить мои страдания – в меня уже давно вливают самые сильные обезболивающие и морфий и они все перестали действовать. Так не будьте же хоть садистами. Вы-то сами в Бога верите?

-Да.

-Странно. Врачи обычно все атеисты и безбожники. Вера в Бога – это примитивность. Развитый человек не может верить в Бога. Но вы верите, и верьте себе, а я не верю. Я умоляю вас о милости. В нормальных странах давно разрешена эвтаназия. Это – базисное право человека распоряжаться своим телом. Что вы лезете не в своё дело?

-Хотел бы умереть – не болтал бы, а что-то сделал, – подумал я.

-Какой смысл в моих муках? Объясните мне, тёмному. За что меня ваш Бог мучает? Что я ему сделал?

-Не знаю, - пожал я плечами и подумал, - Встретишься – узнаешь. Не говорить же ему о переселении душ. Что ему вообще говорить? Насколько легче с верующими: есть что сказать. Формально, я так и не начал нормального психиатрического обследования. Но, на самом деле, что я могу ему сказать? Что плохого освободить его от мук? Нет, если они ему суждены, то он должен пройти их. А зачем? Если ничего нет и всё небытие, то и говорить нечего, а если существует Нечто за порогом, которое и послало ему эти муки, то есть в них смысл. А если существует Нечто, но к его мукам или освобождению от них не имеет никакого отношения? Загрузить бы его лекарствами, но и так всё на пределе…

-Вы не знаете, - слёзы навернулись на глазах мужчины.

-Жалуется, что трудно шевельнуть головой, а сейчас говорит с таким напором, и так вертит головой, - подумал я.

-Я хочу одного.

-"Я б хотел свободы и покою, чтоб на миг забыться и заснуть…", - вспомнил я Лермонтова и спросил, - Как вас зовут?

-Чернобыльский Пётр Михайлович. Ну, не Пётр, а Пинхас и не Михайлович, а Моисеевич, но мы с вами приехали из антисемитской страны и должны были приспосабливаться. Вы знаете, но на себе я антисемитизма не ощущал – коммунисты ценили учёных. Иногда, мне жалко, что Советский Союз развалился. Я уверен, что там я уже был бы академиком. В Израиле меня, правда, тоже не мордовали, как нашего брата олима (приехавшие в Израиль), взяли в университет – у меня есть имя. Точнее было. Римляне говорили: "Не был. Был. Не будет никогда". Глупости всё с этой верой в загробную жизнь. Ничего не будет. Пустота и всё. Мы все сгниём. Сожрут нас черви и высрут.

-Обычно в Израиле не говорят отчество. Что он этим хочет подчеркнуть? - подумал я и спросил, - В каком году вы родились?

-В 48, в Одессе, возле Привоза, если вы знаете, что это такое.

-Знаю. Ваше семейное положение?

-Разведён. Детей нет. Я никогда не хотел детей. Из-за этого мы и развелись. Жена очень хотела ребёнка, но я был категорически против размножения. С самого детства я понял, что вся эта жизнь – одна большая глупость. Жить следует только для себя. Я заставил жену сделать аборт. Она плакала, умоляла, а потом сломалась, сделала аборт и ушла. Я не хотел, чтобы она от меня уходила, но она меня возненавидела. Она возненавидела и себя за ту минутную слабость. А ведь у меня мог бы быть ребёнок. Сейчас он или она были бы совсем большие. Может и внуки были бы. Я оборвал цепочку. Ну, и что? На кой чёрт она нужна? Пустота передо мной. Пустота за мной. После аборта жена попыталась отравиться. Не удалось. Ваши братья спасли. Гуманисты, блин. Вышла замуж, но больше забеременеть не смогла...

-А вдруг это наказание? Пусть-ка помучается, – подумал я, - Нет, не всё так просто. Сколько злодеев не несут никакого наказания в этом мире. Кого выбирают? Кого отпускают? Пути Господни неисповедимы. А есть ли они вообще?

-Почему вы молчите?

-Кто вы по специальности?

-Математик. Наверное, я всю свою жизнь только что и любил так это математику. Отец бросил маму, когда мне было три месяца. Я его ни разу не видел. Мама работала днями и ночами. Она так хотела видеть меня с высшим образованием. Я решил, что буду поступать только в МГУ на мехмат. Меня предупреждали, что евреев туда практически не берут, и я просто загремлю в армию. Но я решил. Я не только поступил с первого разу - я закончил школу с золотой медалью – но и по окончанию с красным дипломом меня сразу же взяли в аспирантуру. Я – доктор физмат наук. Я не смогу вам объяснить – врачи ничего не понимают в математике - но я разработал новый раздел в одном из самых абстрактных разделов математики. В математике навсегда останется моя теорема - её так и называют моим именем. Удивительно, но моё открытие нашло очень широкое чисто прикладное применение, в том числе и в квантовой механике… - радость и гордость заиграли на лице Петра Михайловича.

-Разве вам не всё равно? - ввернул я.

Чернобыльский внимательно посмотрел на меня, приподнялся на локтях, потом упал назад на подушку, закрыл глаза, как будто совершенно обессилел и сказал: "Вы меня поймали. Мне, на самом деле, не всё равно. Даже сейчас, в мгновения, когда мне становится чуть легче, я думаю о математике. Я доказываю теоремы. Вчера ночью мне вдруг показалось, что я решил ещё одну важнейшую математическую проблему. Это следовало срочно записать, но у меня не оказалось, ни карандаша, ни ручки, сёстры ко мне так и не подошли, хотя я и давил на кнопку звонка, аж до боли в руке. Утром они сказали, что просто кнопка не работает. Соврали, наверное. Самое ужасное, но я забыл доказательство. Никто в мире не смог его найти, а я нашёл и из-за такой глупости не записал. Пусть бы это оказалось моим завещанием… " – слёзы заблестели в глазах мужчины, - Как у Эвариста Галуа. Вы знаете кто это?

-Да. В 21 год за несколько часов до дуэли, где погиб, написал несколько листков, которые вписали его имя в ряды математических гением. Но вы-то хотите жить. Вы любите жизнь…

-Она меня не любит и так больно наказывает. А вдруг, это наказание за то, за то, что я заставил жену сделать аборт? Ну, вас к чёрту, не верю я в эти глупости.

-Чёрт подери, как будто бы читает мысли, - почувствовал я холодок между лопаток и сказал, - Во-первых, всё проходит. Во-вторых, разве это не чудо, что как вы сами сказали, ваш самый абстрактный раздел математики вдруг нашёл практическое применение. И, в-третьих, верьте, а вдруг вам, на самом деле помогут, если вы не сделаете какую-нибудь непоправимую глупость…

-Всё бы ничего, но когда во время приступа боли всё моё тело как будто бы кто-то жрёт, отрезая куски от живого, то забываешь всё. Хочешь любой ценой избавиться от этого ужаса. Я всё равно не верю в ваши детские сказки. Читал я ваши религиозные книжки – сказки братьев Гримм. Сотворение за 6 дней, а на седьмой – сел отдыхать. Примитив.

-Вы на самом деле, планируете себя убить?

-Да. Сил моих больше нет. Меня ведь и кормят не как всех обычных людей, а через дырку в животе. И вы называете это жизнью? В один из невыносимых приступов боли, выносить которые немыслимо, я прекращу этот ужас…

-Что ему сказать? – подумал я, испытал неприятнейшее чувство, подумав, - А как бы я вёл себя на его месте?

Пётр Михайлович закрыл глаза и прошептал: "Всё. Я устал. Я не могу больше с вами разговаривать".

Я подошёл к сестринскому посту. Молодая девушка что-то писала – готовила рапорт к утреннему отчёту.

-Ну, что? – оторвала она голову от писания и посмотрела на меня красными от бессонницы глазами.

-Индивидуальный пост.

-У нас сестёр нет, одна заболела, у второй заболел ребёнок. Разговаривайте с главной, - подняла она трубку телефона, - Тут психиатр хочет назначить Чернобыльскому индивидуальный пост.

-Вас попросили подождать.

Я закончил запись в истории болезни, написав большими буквами, которые к тому же подчеркнул: "Нуждается в индивидуальном посту, так как высказывает мысли о самоубийстве и собирается совершить его в случае повторения приступа невыносимой боли".

Минут через тридцать, которые главная сестра отняла от моего сна, она наконец-то появилась вместе с дежурным врачом – высоким мужчиной с опустошённым, усталым взглядом, человека уже отработавшего часов двадцать и которому предстояло ещё пахать и пахать.

Дежурила скандальная, напористая особа лет 45 с широким лицом и маленьким носиком. Судьба уже сводила нас по подобным поводам, оставив у меня самые неприятные воспоминания. У неё, наверное, тоже. Другие главные сёстры намного спокойнее реагировали на назначения индивидуальных постов.

-Врач отделения утверждает, что Чернобыльский ничего не сделает, уже хотя бы потомку что у него нет сил.

-Отлично. Пусть доктор напишет и подпишет, что больной ничего не сделает и у него, вообще, не хватит сил, даже если захочет убить себя. Пожалуйста, – протянул я чуть опешившему врачу историю болезни.

-Я что, я такого написать не смогу, - замялся дежурный врач, - Для того и вызывали психиатра.

-Если он опасен, то и забирайте его в психиатрическую больницу, - агрессивно выпалила ночная главврачиха.

-Терминального онкологического больного, - покачал я головой и приподнял плечи.

-А если мы его выпишем, то тогда вы его госпитализируете у себя?

-Когда выпишите, тогда и поговорим. Пока же человек в отчаянии. Он сходит с ума от болей. Он не видит никакого просвета. Я не знаю, выпрыгнет в окно, бросится с кровати от безвыходности, из-за невыносимых болей…

-Окно закрыто, - фыркнула главная.

-Придумает ещё что-то. Пока человек госпитализирован – больница несёт за него полную ответственность. Вы с этим не согласны?

Главная только скривилась.

-Кроме того, я не отдаю распоряжение, я лишь рекомендую. Вы не хотите их выполнять, считаете, что я неправ. Делайте то, что вы считаете нужным.

Главная медсестра смерила меня недобрым взглядом: "Я напишу докладную записку главному врачу".

Пожав плечами, я развернулся и побрёл в свою конуру, думая: "Хоть министру. Если Чернобыльский что-то с собой сделает в больнице, то пусть это не будет на моей совести, и вообще, возможные разговоры с судьёй по поводу таких промахов намного менее приятны, чем с главврачом, который будет доказывать, что в больнице не хватает среднего медперсонала".