|
|
Если вам плохо, выгляните в одно-2
Всё ниже написанное не имеет никакого отношения к прекрасной действительности и есть сплошная выдумка.
-Илья, доктор Пустыльник заболела и, ты уж извини, но некому делать консультацию в «Шаарей Цедек», суицид, - обрадовала меня регистратор Ирина, когда я после окончания заседания с психологами и социальным работником зашёл в регистратуру. -«Делать консультацию», - проговорил я про себя и вымученно улыбнулся, - Делать, так делать. Много лет назад один из абитуриентов написал в сочинении на вступительных экзаменах по роману "Как закалялась сталь": "Павел решил: если делать, то делать по-большому". Но ты счастливая, ты не знаешь, что такое "Как закалялась сталь". -Верно, что такое абитуриент тоже, - улыбнулась Ирина, привезённая в Израиль из Союза маленьким ребёнком. Я не перевариваю консультации в общей больнице «Шаарей Цедек»: они только пожирают моё время, которого и так всё время не хватает. Но сверх того, эти консультации меня напрягают. Я крайне не желаю «их делать». Я не уверен, испытываю сомнения и тревогу. Не смотра на многолетний опыт вообще, и консультативный, в частности, в случае попыток самоубийства я всегда неуверен. Оценка потенциальной опасности так и осталась для меня камнем преткновения. На самом деле ни у кого нет никаких настоящих методов и способов оценки опасности. Интересно, как себя чувствуют другие психиатры в подобных положениях? Моя бы воля, при любом намёке на опасность, я бы назначал индивидуальный пост, то есть, лишал бы больного возможности совершить разрушительный поступок. Наверное, я чрезмерно много даю индивидуальных постов, за что меня так не любят старшие сёстры, вынужденные выискивать среди и так-то недостающего персонала, кого-то для присмотра за потенциально опасным больным. Но в моей памяти запечатлелось несколько успешных суицидов и даже убийств после консультаций психиатров, оттого-то я не хочу пополнить собой эту статистику. За много лет до того, главный врач общей больницы «Шаарей Цедек», главный врач психиатрической больницы и заведующий психиатрическим диспансером договорились, что психиатры диспансера будут предоставлять больнице платные услуги. Все денежки получает диспансер; сменяющиеся заведующие на них неоднократно съездили заграницу. Врач-консультант не получает ничего, кроме чувства хорошо выполненного долга. Во времена обилия врачей из Союза в «Шаарей цедек» консультировали ординаторы, проходящие часть своего обучения – год - в диспансере. Специалисты прибывали лишь в случае просьбы ординаторов. Но со временем, когда число ординаторов упало до совершенно незначительного, да к тому же, диспансер при больнице признали годным для обучения ординаторов, в городской диспансер практически перестали посылать дополнительных врачей, и консультации упали на постоянных врачей диспансера. Обязанность консультировать в общей больнице «Шаарей цедек» распределили среди всех врачей, кроме самой пожилой дамы - доктора Зельдович и, разумеется, заведующего. Так как я на общественных началах, то есть, бесплатно играл роль заместителя заведующего, да тянул, пожалуй, больше всех больных, то регистраторы, получив разрешение доктора Векслера, которые он в подобных случаях давал, не задумываясь, освободили и меня от консультаций, чему я был чрезвычайно рад. И вот, болезнь доктора Пустыльник именно в день её очереди консультировать, вновь перебросила эту обязанность на меня. Делать нечего: я тут же пошёл к заведующему: "Патрик, я должен проконсультировать, а на два часа уже есть приглашённые, разреши мне не присутствовать на собрании". -Сегодня твой день? – зачем-то поинтересовался доктор Векслер. Я многократно убеждался, что заведующий плохо представляет, что делается в диспансере: толи забывал, толи просто не вникал, толи и то и другое вместе взятые. Я не хотел вдаваться в подробности, потому что поблизости стояла доктор Кофман. Если она узнает, что у меня нет дня консультаций, то сделает всё, чтобы он появился, да не один. Я многократно убеждался в её выдающихся способностях: умении отлынивать от работы, "спихотехнике", подставах. Я опасался доктор Кофман и всегда держался от неё подальше. Потому кивнув на вопрос начальника, я промычал в ответ что-то маловразумительное. -Ладно, давай, - равнодушно похлопал меня по плечу заведующий. Не успел я войти в кабинет за печатью и поясной сумкой, чтобы поехать в больницу, как зазвонил телефон: "Илья, она ревёт, поговори с ней, пожалуйста", - раздражённо бросила регистратор Ирина. -Осушите слёзы страдальцев, - пробормотал я, посмотрев на часы - оставалось совсем немного времени до прихода приглашённых больных. -Доктор, он меня опять ударил, я вызвала полицию, они ничего не сделали, вы должны его положить, чтобы не случилась трагедия… Набор слов вывалился волной рёва без единой запятой на одном дыхании. Я бесцеремонно прервал его: «Рухама, где Шошана?» -Так вы со мной не хотите разговаривать, так вы… -Очень хочу разговаривать с вами, но на вашем семейном совете решили, что Шошана - ответственная. -Так вам ещё рано работать врачом. Вы не может работать психиатром. Вам лучше возвратиться в Россию. Вас давно заждался ваш Сталин… Каких же усилий стоило мне не ответить ей той же монетой: "А вам лучше отправиться в Ливию – по вам давно плачет ваш Каддафи". Но в мозгу блеснуло: "В России меня послали бы в Израиль, присовокупив ещё: "жид пархатый"", и вместо слов я молча и осторожно положил трубку на рычажки аппарата. В то же мгновение само собой в мозгу выросло неправильное слово: "Тварь". Звонившая Рухама была сестрой моего больного Хаджада Рафи – дефектного 1, пожилого, толстого, всегда грязного шизофреника. Его мозг был настолько повреждён, что потерял даже способность производить бред и галлюцинации. Все разговоры Рафи сводились к мало связанным между собой фразам: "В больнице выбрасывают много еды. Я не могу к тебе приходить, потому что недавно умер мой отец, а мать в больнице, она не ест, её кормят через дырку в животе". На этом всё общение и кончалось. Сама же Рухама - одинокая, сутулящаяся женщина лет 50 жила с Рафи и ещё одним братом тоже шизофреником. Третий брат-шизофреник пострадал от болезни намного меньше: смог жениться и жил отдельно с женой и детьми. Кроме трёх больных шизофреников в семье Хаджадов ещё одна сестра и сама Рухама лечились от депрессий у доктора Кофман. Психиатры в Израиле давно заметили, что в некоторых многодетных семьях заболевают сразу же несколько членов, выявляя, какие-то пока неведомые нам нарушения, скорее всего, генотипа и противореча общепринятой мировой статистике заболеваемости шизофренией. Сама Рухама была неустойчивой, истеричной, склочной. Сплошь и рядом она сама и заводила своих больных братьев. Когда же ей предлагали перестать заботиться о них, то она всегда отказывалась, потому что пользовалась их пенсиями. За несколько месяцев до того, в очередной раз спровоцировав Рафи непрерывными придирками, она настолько ухудшила его состояние, что мне пришлось его госпитализировать. На общем собрании здоровых членов семьи, всего их было 10 человек, решили передать опёку над больными братьями другой, поблизости живущей сестре Шошане. Поэтому-то я и отказался обсуждать с Рухамой состояние Рафи. Но делать нечего – сигнал получен, речь идёт о тяжёлом шизофренике, поэтому, несмотря на цейтнот, я сел и позвонил Шошане. -Вы себе не можете представить, - лишь услышав моё приветствие, зачастила Шошана, - Это немыслимо. Она за последние дни три раза вызывала полицию. Она перестала давать им есть. Рафи собирал еду на помойке. Понятно, что он взорвался. Я уже была в полиции и сказала, чтобы они не реагировали на вызовы Рухамы. Её надо лечить. Я хотела поговорить с доктор Кофман, но она отказалась, сказав, что без разрешения Рухамы разговаривать со мной не будет. Но мы все видим, что Рухама в плохом состоянии. Что мне делать? О Рафи можете не беспокоиться: он как обычно. -Попытайтесь ещё раз поговорить с доктор Кофман. Попросите, чтобы она вызвала Рухаму, - осторожно подбирал я слова. -Я просила её, но она отказалась. -Она не имеет права сообщать сведения о больном даже самым ближайшим родственникам без отказа пациента от секретности, но выслушать родственника она просто обязана, по определению. Железные нервы у девушки Кофман. Вот у кого следует учиться, вот с кого надо делать жизнь, - подумал я и пожал плечами, - Всё-таки, попытайтесь поговорить с доктор Кофман ещё раз. -Ладно. Спасибо, - явно недовольно звучала Шошана. -Хоть так, - с облегчением подумал я, записал результат разговора и срочно выскочил из диспансера. Шошана и была той второй сестрой, которая тоже лечилась от депрессии, слава Б-гу, не сопровождаемой психозом. Гражданский год (так говорят в Израиле, потому что еврейский отличается от григорианского) уверенно и неукротимо катился к своему зимнему окончанию. В Израиле наступил бархатный сезон: солнце жгло уже не так безжалостно, не жарко, но ещё и не холодно. Как жалко, что такое сказочное время неминуемо должно смениться противной сыростью зимы. Хотя, грех быть недовольным, зима – единственное время года, дарующее земле и всем нам столь необходимую влагу. Я вспомнил, как несколько лет назад в одной из иерусалимских больниц с мировым именем вызвали психиатра к молодому человеку после попытки самоубийства. Пришёл профессор-психиатр назначил лечение, посчитал, что больной не опасен и не дал индивидуальный пост. Той же ночью больной выбросился из окна какого-то там верхнего этажа. На этот раз удачно. Родственники подали в суд и получили миллионы. Хоть что-то, уж если погибшего не вернуть. Или в другой больнице вошедший в делириум (острое помешательство с нарушенным сознанием) больной соскочил с кровати, где за мгновение до того лежал ни жив ни мёртв весь в проводах и помчался, неся разрушения и даже одну смерть. Городская больница расположена в нескольких сотнях метров от высокого берега моря, в религиозном районе, и является одной из религиозных, не государственных больниц. Её построили, и продолжают развивать, в основном, на деньги жертвователей из-за границы, которая вся-то и свелась к США. Расположенный ближе всех к берегу моря, построенный последним хирургический корпус ещё не ограждён. Через неширокую проезжую часть, укрывшись за забором, стоят терапевтические корпуса и медучилище. Въезд на территорию через открываемые вручную ворота. Охранники проверяют машины на наличие взрывчатки. Каждый раз, когда один из них, открыв мой багажник и окинув его беглым взглядом, тут же закрывает, я думаю: "Как хорошо, что по каким-то своим соображениям, арабы решили эту больницу не взрывать". Хорошо так же, что меня сегодня пропустили – было несколько случаев, когда заупрямившийся охранник не позволил мне проехать на территорию без разрешающей метки. Все мои просьбы связаться с вызвавшим отделением ни к чему не привели. Сегодня мне повезло – уж больно противно плестись с внешней стоянки до терапевтического корпуса, потом обратно, тем более, зная, что коридор в диспансере уже наполняется ожидающими меня больными. Отделения больницы разнятся всем, начиная с внешнего вида, который зависит от способностей заведующего найти богатых благодетелей. Вызвавшее меня в тот день первое терапевтическое отделение ещё два года назад ютилось в совершенно неприглядном подвале, но смогло раздобыть денег, которые позволили обратить его в современное медицинское учреждение. Все мужчины-евреи -работники больницы должны носить ермолки. Нас не обязывают, потому что в противном случае им пришлось бы выдавать их. В прямоугольной, довольно большой ординаторской несколько врачей сидели перед компьютерами. -А, доктор, - приветствовала меня одна из знакомых терапевтов, - Пожалуйста, - подала она мне историю болезни, - С нашей точки зрения ей у нас делать нечего. -Раскаивается в содеянном или продолжает угрожать? – начал я листать историю болезни. -Ну, это уж ваша забота, нас это не интересует, - улыбнулась терапевт. -Тоже правильно, - кивнул я, - Можно поговорить с ней в кабинете напротив? -Где хотите. Через несколько минут в кабинет вошла полноватая, с пышными формами эфиопская еврейка в спортивном костюмчике. Её широкое, улыбчивое, с правильными, европейского типа чертами лицо излучало добродушие и наивность. -Доктор Нер, - улыбнулся я симпатичной девушке. -Орли, - улыбнулась она в ответ. -Как вы себя чувствуете, Орли? -Хорошо. Я очень не хочу, чтобы меня выгнали из армии – мне осталось дослужить всего-то полгода. Вы ведь не напишите, что я – сумасшедшая и опасная? – что-то детское высветилось в её лице и прозвучало в голосе. Я чуть качнул головой: «Орли, объясните мне, пожалуйста, почему вы оказались в больнице?» -Честное слово, ну, не хотела я себя убивать. Даже в мыслях такого не было. Я не понимала всей опасности… -Вы приняли лекарство опасное для печени. -Это я уже сейчас знаю. Я-то думала – простое обезболивающее. Да и сразу же всё вырвала. -Демонстративная попытка. Учёные учат относиться к ним со всей серьёзностью, уже хотя бы потому, что пытающийся может ошибиться. Да и вообще – это ведь способ решения жизненных проблем. Единственное более-менее надёжное предсказание суицида – это уже совершённый суицид. -Не пишите, пожалуйста, обо мне ничего плохого. Я так хочу дослужить. -Это ваша первая попытка? -Да. -Вы написали прощальное письмо? Раздели свои вещи между родственниками и знакомыми? -Нет. -Когда вы стали думать о самоубийстве? -Да не думала я убить себя. Просто хотела, чтобы на меня обратили внимание. -Что заставило вас пойти на такой опасный шаг? -У меня был очень хороший командир Даниэль. Мы прослужили с ним вместе почти полтора года и никаких проблем, ни одного замечания. Он – человек. Он меня понимал. Я – секретарша роты. Если надо было что-то срочное, я старалась из-за всех сил. Мне так нравилось в армии. Но Дани перевели в Газу. Я просилась перейти вместе с ним. Пусть я сейчас и живу в 15 минутах езды от нашей базы, а в Газу мне добираться больше двух часов, но я согласна ехать и дольше только бы продолжить с Дани. Моя просьба о переводе рассматривается уже два месяца. Новый командир – сухарь. -Вы считаете, что у него есть против вас что-то личное? – решил я закинуть удочку в отношении возможной болезненности. -Нет, он так ко всем относится. Человек совсем без души. У нас с ним с первого дня отношения не сложились. Он меня уже два раза лишал отпуска, а позавчера засудил на две недели без выхода домой за то, что меня поймали вне базы - я пошла купить сигареты. Вот я и решилась. Я хотела, чтобы на меня обратили внимание. Я совсем и не собиралась умирать. Я - молодая, я хочу жить. -Откуда у вас таблетки? -Месяц назад у меня заболел зуб, и доктор выписал мне обезболивающее. Зазвонил мобильный: "Илья, пришёл совершенно сумасшедший Спиридонов. Я его таким никогда не видела. Когда ты вернёшься?" – тревога звучала в голосе привычной, если и не ко всему, то ко многому, регистратора со стажем Ирины. -Постараюсь быстро. Я уже заканчиваю. -Давай. Мне очень не хочется ни к кому обращаться – доктора Купермана нет, а с остальными. Ну, ты сам знаешь. -Ирин, задержите его. Я скоро, - нажал я на кнопку окончание разговора, подумал, - Хорошо хоть здесь проблем нет, - и сказал, - Извините, Орли. Это был срочный звонок с работы, - она не поняла о чём речь, потому что говорил я по-русски, - Какое у вас настроение? -Сейчас нормальное. Но после перевода Дани было плохое. Новый командир меня совсем замордовал. Знаете, сержант, который при Дани был мой лучший друг, сейчас обратился в моего недруга. Это он сдал меня командиру, когда увидел, что я без разрешения выскочила с базы купить сигареты. -Где вы родились Орли? -В небольшой деревне возле Аддис-Абебы. Мой папа был учителем амхарского языка. Но Эфиопии я не помню: мы репатриировались в Израиль, когда мне был год. Я – израильтянка. -Орли, а что вы сделаете, если вас не переведут в Газу к Дани? -Ничего. Сожму зубы и продолжу служить. Я должна дослужить до конца. -У вас две недели без права отпуска. -Да. Меня ещё будут судить. Новый командир обвиняет меня в нарушении дисциплины – я опоздала на полдня в часть из отпуска. -Он звонил в больницу? -Не только. Он сегодня приезжал. -Что вы ему сказали? -Что хочу продолжить служить. -Вы понимаете всю недопустимость и опасность подобного поведения? -Конечно же. Никогда больше. -"Никогда не говори: "Никогда", - подумал я и спросил, - А если вас приговорят к лишению отпуска ещё на месяц, а то и больше, а если посадят в тюрьму? -Поверьте мне, доктор, я это сделала первый и последний раз в жизни. Ничего не стоит жизни и здоровья. -Орли, жизнь - это не только исполнение наших желаний, но частенько и полное разрушение их. -Поверьте мне, доктор, эти два дня сделали меня на 10 лет мудрее. -До свидания, Орли, успеха вам, - встал я, подумав, - Дай-то Б-г. -Ну, что? – встретила меня терапевт. Когда я вернулся в ординаторскую. -Всё в порядке – домой. Хотя, она – имущество армии, и вы должны сдать её военному врачу. -Очевидно, что Спиридонов перестал принимать лечение, - думал я по дороге в диспансер. Высокий, чуть полноватый шатен с вызывающей доверие улыбкой - Пётр Спиридонов - появился в диспансере года три тому назад. Лет в 14 Пётр начал выпивать с приятелями по двору, да так пристрастился, что лет с 18, уже в институте, стал регулярно попадать в вытрезвители. Лет в 20 он вдруг ощутил себя, другим, воспринял себя не за того, кто есть на самом деле. Решил, что он ничего не должен делать, в том числе есть и пить. Принудительная госпитализация на более, чем полгода вырвала его из текущей жизни. В Израиле Пётр вдруг почувствовал неодолимое влияние Б-га. В один прекрасный момент Всевышний послал ему сильнейший, эмоциональный, неукротимый, не контролируемый порыв: «Иди в Иерусалим». Израильские психиатры говорят о «синдроме Иерусалима». В чём был, в домашних тапочках на босу ногу, в тренировочных, без копейки, Пётр поднялся в Иерусалим. Стёрлись все грани. Он не знал, кто он на самом деле. Ощущал себя Б-гом, Мессией, пророком, простым человеком, любой пробежавшей мимо собакой или кошкой одновременно. Испытывал полное отключение от всего на свете и одновременно вовлечённость во всё. Видел что-то не от мира сего. Невообразимое происходило и в его субъективном мире. Совершались странные вещи. Ночами Пётр гулял по арабской части старого города, ощущая защиту, пробить которую невозможно. Такие прогулки иной раз заканчиваются ножом в спине, но видимо и местные арабы поняли, о чём идёт речь, и послали его в полицию. Беспрекословно повиновался. Глубокой ночью Спиридонов добрёл до полицейского отделения и был отвезён в больницу. Несколько месяцев после выписки Пётр почувствовал, что изменилось его восприятие мира: он увидел реальность, и она ужаснула его. В то время Пётр работал слесарем на заводе и вдруг ему раскрылись невидимые никем силы, которые подражали людям и стали неотличимы от них. Он стал путаться: стоит перед ним живой человек из плоти и крови или подражающая ему сила. Озарение пришло совершенно неожиданно и властный голос Всевышнего протрубил в голове: "Иди в Иерусалим и на улицах Иерусалима ты должен пройти школу жизни!" Приказано – сделано. Пётр спал под дождём и в заброшенных домах, познакомился с наркоманами и бомжами. Они пытались приобщить его к наркотикам, особенно под неизвестным ему названием "джеф", но голос запретил и Пётр повиновался ему беспрекословно. Бригада социальных работников подобрала его где-то на окраинах Иерусалима и устроила в специальное прибежище для бездомных. Неожиданно Пётр почувствовал, что попал в один из самых страшных кругов ада и бежал оттуда. Затем голос Б-га провозгласил: "Ты Мессия! Немедленно в Иерусалим! Обрати всех жителей Иерусалима в христиан! Поведи всех жителей Иерусалима на Храмовую гору! Немедленно начинайте возведение Третьего Храма 2. Опять ночи напролёт Спиридонов гулял по старому городу, подходил к каждому человеку и говорил по-русски и на иврите: "Вы должны немедленно креститься! Вот у меня есть бутылка святой воды, - в руке он держал "Кока-Колу", - Я окроплю вас её и мы идём на Храмовую Гору заложить Третий Храм". Арабы и не говорящие по-русски евреи просто шарахались от него. Один подвыпивший обрадовался: "Ну, ты мужик, уже заложил. Я, кстати, тоже. Заложить – это мы всегда приветствуем. Ты, братан, – совсем пизданутый. Я, кстати, тоже. Тут поблизости есть один дешёвый магаз. Если ты меня хорошо угощаешь, то я с тобой, куда поведёшь, хоть десятый храм, хоть одиннадцатый, только не тринадцатый, но ты наливаешь, братан. Заложим вместе, а потом вместе мы с тобой горы своротим, не то что Храмовую, мать её". Новые знакомые быстро двинули в нужном направлении. У Петра оказались какие-то деньги – благо в Израиле продаются и очень дешёвые вина – он купил бутылку. Мужчина заглотнул её почти одним глотком и тут же отключился, завалившись прямо на землю. Все попытки Петра оживить своего помощника оказались тщетны. Делать было нечего. Пётр решил построить Третий Храм в одиночку. "Вы ответите за ваше богохульство!" – повторял Пётр эту фразу очередному не соглашавшемуся, бродя по переулкам и улицам Иерусалима. Удивительные энергии окружали его. Он видел вокруг себя переливающиеся всеми цветами радуги. Слышал небесную музыку, которую самолично исполнял для него Б-г. «Ты недаром крестился в церкви Александро-Невской лавры. Поэтому ты - Бог», - громыхало с небес. Он не помнил, сколько времени провёл без еды и воды. Опять как-то ночью наркоман предложил ему косяк. На этот раз голос приказал: "Возьми". Пётр повиновался. После первых же затяжек он почувствовал ускорение хода времени, которое вдруг взорвалось бешеной скоростью, приближающейся к скорости света, преодолело её и вдруг, внезапно остановилось. В этот момент душа Петра задрожала, стала рваться из темницы тела, и он потерял сознание. Очнулся Спиридонов опять в психиатрическом отделении одной из иерусалимских больниц.
1 – дефектный. Шизофрения – это группа заболеваний сопровождающихся дисгармонией и утратой единства психических функций, таких как моторика, эмоции, мышление, и характеризующаяся длительным непрерывным или приступообразным течением.
2 – Третий Храм. Иерусалимский Храм (ивр. Бэйт-hа-микдаш, т. е. «Дом Святости») был главным и единственным местом, где совершалось еврейское богослужение. Располагался на Храмовой горе (ивр. hар hа-баит) в Иерусалиме, где сегодня находится мечеть, построенная арабами в 637, после захвата ими Иерусалима.
возврат к началу. |