|
|
День удачи начало
Совпадения имён, фамилий и всего остального невозможно, потому что всё ниже написанное не имеет никакого отношения к прекрасной и прочей действительностям.
Давно я не сталкивался с такой пробкой на приморском шоссе. Обычно перед праздниками машин становится меньше, а тут высыпали, как из рога изобилия. Может быть, потому что выехал я минут на 15 позже обычного, хотя за несколько месяцев до этого дня выходил из дому ещё позднее и ничего, проскакивал «пробкоопасные» места, как по маслу. Я торопился, чтобы перед праздником - еврейским Новым годом - привести дела хоть в какой-то порядок, потому что накопилась куча писем, до которых руки не доходили. Из-за вытянутой почти на 10 километров колонны машин, я приехал минут на 20 позже, чем рассчитывал, правда, всё-таки ещё оставалось время до начала приёма. Но лишь только я принялся за самое горящее письмо, как раздался звонок. -Доктор Нер, ваше дежурство после обеда, но доктор Куперман заболел, а тут пришла молодая пара – она была у нас когда-то, а сейчас – совсем сумасшедшая – может её надо отправить в больницу. Вы её примите, - последняя фраза регистратора Геулы вопросом не прозвучала. -Кроме заболевшего Купермана и меня сегодня работают не меньше 3 врачей: просто они смогли поставить себя и регистраторы боятся к ним обращаться, так как знают, что мгновенно получат жёсткий отпор - облают, не отходя от кассы. Дураков и в церкви бьют, и в синагоге, наверное, и в мечети, хотя последняя мне и отвратительна. Гавкнули мои письма, - подумал я и сказал, - Конечно. Только посмотрите, пожалуйста, её диагноз в компьютере, если уж карточки не получить. -Хорошо, - заметно обрадовалась Геула – регистраторы всегда на стороне пациентов, если полагают, что те не получают полагающееся им обслуживание, - Её карточка давно в архиве, но мы её закажем и получим через неделю. -Очень мне это поможет сейчас, - положив трубку, буркнул я, и в кабинет вошла молодая пара. Молодой человек лет 26-27 и девушка, скорее всего, чуть помоложе. Растрёпанные тёмно-русые волосы, чуть приоткрытый рот, отсутствующий взгляд, измазанное лицо женщины вполне сочетались с грязной блузкой, спустившимися до бёдер шортами и босыми, испачканными ногами, на которых бросался в глаза фиолетовый педикюр. -Один из случаев, когда не надо быть психиатром, чтобы понять: у барышни не все дома, - подумал я и тут мне опять позвонили. -Доктор Нер, - вновь услышал я голос Геулы, - Её диагноз в компьютере F 20.3. Она была 5 лет назад у доктора Зельдович, но сегодня доктор Зельдович не работает – будет только завтра. Поэтому вы уж примите её. -Спасибо. Процесс приёма уже пошёл, и возврата нет, - усмехнулся я и, закрыв телефон, подумал, - Недифференцированная шизофрения, то есть, сборная солянка. Видно, что в психозе, но трудно будет вытащить из неё подробности. Положив трубку на место, я сказал: «Доброе утро, я – доктор Нер. Наверное, вам было нелегко прийти к нам в диспансер, но вы должны знать, что всё сказанное вами здесь останется тайной, разглашение которой – просто преступление. Может быть, вам будет легче говорить со мной один на один?» Пребывающая в своём мире молодая женщина, не поняла, чего я от неё хочу, откинула неуклюжим движением волосы со лба, громко выдохнула, но молодой человек понял мгновенно: «У Сигаль от меня секретов нет, правда, Сигаль?» -Ага, - кивнула девушка, совершенно очевидно, всё так же, не схватывая, о чём идёт речь. -Хорошо. Что заставило вас прийти к нам? -Он, - ткнула указательным пальцем в сторону мужа пациентка, откинулась на спинку стула, отбросила волосы со лба, подтянула замаранные колени к груди, поставив босые, тоже совсем не стерильные стопы на сидение. -А как вы себя чувствуете? -У меня рвота: что ни съем, то тут же рвёт. -Вы её вызываете? -Чего это вдруг, - она прикрыла глаза, бросила ноги на пол, руки на стол, голову на руки. -Доктор, ей надо срочно помочь. Четыре месяца назад у нас родился третий ребёнок – Сигаль палец о палец не ударяет, всё как со вторым. Хорошо, что ухаживает моя мама – я-то ведь зарабатывать должен. Сигаль уже дней 10 не спит, начала говорить всякие глупости… -Я люблю его. Я не хочу его потерять, но он должен срочно к врачу. Я за него волнуюсь, у него что-то с сердцем и с головой… - оборвав мужа, приподняла на мгновение голову молодая женщина, посмотрела мутным взором в мою сторону, зевнула и, не закончив фразы, уткнулась носом в ладони. -Ей надо срочно помочь, чтобы состояние не ухудшилось, как тогда, пока ещё не дошла… - продолжил молодой мужчина. -Сигаль была когда-то опасна для себя или для других? Сейчас или в тот раз? - задал я самый главный вопрос. -Нет, никогда, - махнул рукой мужчина. -И то хорошо. От госпитализации они откажутся точно, но уговаривать особенно нет необходимости, да и принудительной просить не придётся, - подумал я, с большой радостью записав, - Со слов мужа никогда не была опасной, ни во время предыдущих обострений, ни сейчас, - затем спросил, - Сигаль, так что же вас всё-таки беспокоит? -Он. Я его люблю, а он на меня кричит, - не подняла головы пациентка. -Закричишь тут, волком взвоешь. Как вообще живут с шизофрениками? Героические люди. Ничего с неё не вытянешь, – подумал я и посмотрел на супруга, - Меня беспокоят её рвоты. Совершенно необходимо обследование терапевта, чтобы ничего не пропустить. -Ерунда, - махнул рукой молодой человек, - Мы были сегодня до вас у семейного врача, она её посмотрела и дала направление на анализы. -Всё равно, если были рвоты, то мне необходимо письменное заключение терапевта, что нет острой патологии, требующей экстренной госпитализации. -Я себе на рубашку наблевала, - оторвалась Сигаль от стола, задрала вверх кофточку, натягивая её на голову и обнажая свои прелести: живот со стриями много рожавшей женщины и полинявший бюстгальтер, потом вернула одежду на место, соединила подбородок с грудиной и указала безымянным пальцем на широко расплывшееся по материи коричневатое пятно. -Да всё нормально у неё со здоровьем, - раздраженно бросил мужчина. -Я тоже так думаю, но я не могу отвечать за физическое состояние вашей жены, поэтому совершенно необходимо заключение терапевта. Свяжитесь с вашим семейным врачом, и пусть она пришлёт нам по факсу своё заключение. Это не формальность. А если, не дай Б-г, у неё что-то есть? -Хорошо, но дайте ей самое хорошее лекарство, чтобы побыстрее начать и у неё не развились видения, как в тот раз. Она не спит уже больше недели – это очень опасно. У самого нормального без сна крыша поедет. -Сигаль, а сейчас у вас есть какие-нибудь видения? – предпринял я ещё одну попытку выяснения состояния больной. -Да, я вижу моего мужа. Я его люблю, а он на меня кричит. Я за него беспокоюсь: он всё время хватается за сердце, а это очень опасно в его положении. В тот раз я слышала голоса, а сейчас ничего не слышу. Вы мне, правда, что-то говорите, но это совсем не интересно… -Сигаль, я уверен, что лучше всего подобрать вам лечение в больнице… -Чего это вдруг – сами лежите в вашем дурдоме, - вскочила пациентка, но тут же вновь плюхнулась на стул. -Я тоже категорически против: она выйдет оттуда совсем плохой. Я знаю людей, которые легли нормальными, а вышли совсем придурками… - рассердился муж. -Сигаль, я предлагаю вам госпитализацию в хорошей государственной больнице, на самом деле, хорошей. Извините, но придурками оттуда не выходят, - развернулся я в сторону супруга. -Ну, уж нет. Выходят, да ещё как. Дайте ей лекарство, не тяните. -Хорошо, мы сейчас начнём лечение. Я дам новое, очень хорошее лекарство под язык. Оно будет действовать 24 часа, а завтра вы опять придёте сюда к доктор Зельдович – Сигаль лечилась у неё, - посмотрел я на молодого человека, - . Только вы обязаны попросить семейного врача отправить нам факс. Про себя я добавил: «Я должен быть уверен, что семейный врач её утром осмотрела; соврать - они за это дорого не возьмут, потом точно так же откажутся, что говорили про семейного врача, если, на самом деле, есть какая-то физическая причина для её рвот, и она выплывет в дальнейшем». Одновременно с этим я печатал: «Пациентка и её супруг от госпитализации отказались. Нет никаких оснований для принудительной госпитализации, так как неопасна для себя и для окружающих». -Ладно. -Ольга, - набрал я номер медсестры, - Сейчас к вам подойдут, дайте, пожалуйста, Зипрексу (лекарство от психоза) под язык, только сначала измерьте давление, - повесив трубку, я продолжил, - После лекарства посидите минут 40 - я хочу увидеть Сигаль ещё раз после начала действия лекарства. Не успели молодые люди выйти, как, чуть не сметя их со своего пути, быстро, нагло, решительно, злобно в кабинет ворвался пожилой, бородатый, коренастый мужчина с широким лицом и носом-картошкой, от всего существа которого веяло дремучестью. Резко и агрессивно плюхнувшись на стул, он шваркнул на стол перед собой большой, чем-то набитый под завязку чёрный целлофановый пакет. -Разумеется, без очереди, - подумал я, начал средне громко, - Вы знаете… - но, передумав, замолк. -Вот тут все те, которые вы мне напрописывали, - весь пылал пациент злостью. Ни один врач, психиатр тем более, не обойдётся без трудных больных. Вишневский сиял звездой первой величины среди почти шестисот моих пациентов. Он стал напрягать меня с первой же встречи. Начать с того, что Вишневский никогда не приходил в свою очередь – хорошо это было бы его самым большим изъяном. Ко всем своим прелестям он и слышал плохо, поэтому я должен был кричать, но так никогда и не был уверен, дошли ли до него мои выкрики. Разные врачи видели его по-разному: выписка из России говорила о шизофрении, израильская – о депрессии. Вишневский был недоволен всегда и всем, и, прежде всего, мной, многократно выказывая неудовольствие назначаемым лечением. Я никогда не был уверен, принимает ли он его. Со мной он всегда держал себя высокомерно, говорил назидательным тоном, много, нудно, повторяясь. -Сказать ему всё-таки, что припёрся вне очереди? – подумал я, открывая файл Вишневского в компьютере, - А, что, толку. Кстати, я послал ему приглашение на позавчера. Завалился сегодня. Явное обострение: таким злобным я его ещё не видел. Что случилось? -Так вот, в том самом поганом Союзе, в Сибири, где зимой морозы, а летом гнус, врачи относились ко мне самым лучшим способом, хотя я и был там еврей. Всегда хотели помочь и делали это из-за всех сил, а здесь, вы прописывали мне лекарства, которые меня отравили. Сделали вы это сознательно… - каждое слово Вишневского дышало ненавистью, которой хватало даже на паузы между ними. -Что вы имеете в виду? -Вы давали клятву Гиппократа, - лицо больного исказила гримаса брезгливости и отвращения, - Что же вы с ней сделали? Вы сознательно и целенаправленно прописывали мне самые тяжёлые и убивающие все мои внутренние органы и ткани лекарства. Вы отравили мою кровь. Вы испортили мою печень, центральную нервную систему и селезёнку. Вы хотели довести меня до безумия, чтобы меня положили в дурдом, а там всё покрыть врачами, но ничего у вас не вышло – ничего из этого я не принимал, как вы мне прописывали, чтобы отравить и разрушить все мои внутренние органы, - почти крича, с тяжёлым, добивающим напором нёс Вишневский, повышая и повышая голос, как страдающий глухотой пытающийся быть уверенным, что его услышат все, кому надо на самом большом расстоянии. -Вот и попал во врачи – вредители-отравители. Я давно знаю, что от людей вообще, а от моих больных, в особенности, ожидать можно всего, никогда нельзя быть уверенным в отношениях с пациентом, но в первое мгновение становится не по себе. Такое мне шьют первый раз. Что же, зато последние сомнения в диагнозе отпали - какой он всё-таки жуткий шизофреник. Хотя, у меня никогда их и не было – я всегда считал, что он шизофреник. -Я ездил в Тель-Авив к адвокату и спросил его: возьмётся ли он вести против вас дело? Состав преступления на лицо. Он спросил: есть ли у меня деньги? Я спросил: «Сколько надо?» Он ответил: «10 000 шекелей». «10 000 мы наберём». Состав преступления налицо, - Вишневский приподнял над головой свой чёрный, набитый под завязку пакет, - Вот здесь все коробочки, все упаковки за все 4 года, вещественные доказательства вашего преступления против человечества в моём лице, что вы давали мне самые страшные наркотики, а я, привыкший к общению с советскими врачами-спасителями – доверился вам, за что и был так страшно наказан. Вы – антисемит. Вы – хуже антисемита. Вы могли бы работать палачом в Освенциме. -Напряжённый, злобный, параноидный аффект, обвиняет меня в отравлении, в неправильном лечении, утверждает, что мог бы работать в Освенциме, - напечатал я, подумал, - Он – опасен, может напасть в любой момент, и сказал, - Я давал вам только разрешённые израильским Минздравом лекарства в самых маленьких дозах… -Нет, скорее всего, в тюрьму вас не посадят, - наверное, не услышал он сказанного мною, а может, и не захотел услышать. -Чего же так-то, - почувствовал я, что завожусь, но мгновенно опомнился, сказав себе, - Ты, что, речь идёт о бредовом больном. На дураков не обижаются, а на сумасшедших – тем более. -Вы записали все лекарства, которыми хотели меня обратить в тяжело больного? -Вот в этом можете не сомневаться, только я пытался помочь вам, а не обратить в тяжёлого больного, - почти прокричал я, чтобы гарантировать восприятие порождённых мной звуков слуховой зоной мозга Вишневского. -Это мы на суде разберёмся - сопоставим всё с этим пакетом, в котором собраны все улики вашего преступления. Состав преступления на лицо… -И это лицо – я. «Утверждает, что собрал в пакете все лекарства, которые я прописывал ему за все годы лечения», - напечатал я и вспомнил, как несколько месяцев тому назад Вишневский утверждал, что прописанный мною Перфенан (лекарство от психоза) в дозе 4 миллиграмма (можно давать до 56 миллиграмм) отравил его печень. «Откуда вы знаете, что это подействовало на вашу печень?» - спросил я. «Это очень просто – для этого надо только знать анатомию и физиологию органов», - вальяжно развалившись на стуле, степенно, высокомерно, цедя слова сквозь жёлтые, прокуренные зубы, ответил мне бывший советский слесарь-ремонтник. Я не удержался и рассмеялся. «Что вас рассмешило?» «Извините, это не имеет к нашему разговору никакого отношения», - попытался оправдаться я, но по глазам Вишневского понял, что тщетно. -Состав преступления на лицо, и возможно, что вам придётся и в тюрьме посидеть. За ваши злодеяния – это практически награда. Вас бы в лагерь, на Колыму, но из Израиля не отправят. Радуйтесь, что вас на Колыму не отправят, вы заслужили. -В Освенцим тоже, да совсем и не палачом, а жертвой. Как же он меня ненавидит, - чуть дёрнулся я и сказал, стараясь придать голосу и тону как можно больше спокойствия и мягкости, - Хорошо, вы перейдёте к другому врачу. -Какому? -Другому. Понятно, что не может быть вашим врачом подозреваемый вами в таких вещах. -Не подозреваемый. Ваше преступление доказано – вас ждёт только приговор, и я уверен, что он будет суровым, но вы заслужили. Вы назначили мне наркотик. Я принимал его, не представляя, о чём идём речь. Семейный врач мне сказала: «Не принимай», - но не объяснила, что вы даёте мне обманным путём самый сильнодействующий наркотик Клонекс (успокаивающее). Я желал вам работать здесь до 75 лет и так-то вы меня отблагодарили. Вы мне и сказали, после того, как сами же и прописали – хорошо, что я не принимал: «Что же вы принимаете наркотик?» -Далеко у тебя, дружок, крыша уехала, - подумал я, вспомнив, разговор с регистратором Ириной: «Доктор Кофман сказала одному из своих больных (одному ли только?): «Опять ты пришёл мне мозги ебать». «Я бы не поверила, но это слышал своими ушами Сашка – охранник – когда занёс ей в кабинет карточку пациента. Сашка – парень честный, да и зачем ему врать-то?» Я тут же вспомнил всегда выставляемую всему городу и миру обильно-прекрасную часть молочных желез почти до самых сосков доктор Кофман и бросил: «Нормально. У каждого психиатра свой уникальный подход. Главное, чтобы пациенту помогало, и он уходил от врача удовлетворённым. Если больному после посещения врача не стало лучше, то это – не врач». Кажется - это афоризм Боткина, совершенно неизвестного местной медицине - осколку заокеанского законодателя мод. Вишневскому после общения со мной лучше не стало. В чём мой прокол? Что следовало делать иначе? Как я должен был его лечить? -Вы мне его даёте, травите, делаете наркоманом и ещё издеваетесь… - не дождавшись моей реплики, продолжил больной. -Будь у него автомат, сейчас бы от живота веером разрядил бы в меня весь магазин. И этот параноидный шизофренник тоже будет голосовать, и определять наше будущее. Ладно бы голосовать, но ведь их и выбирают членами всяческих парламентов, а там и до министерского поста недалеко. И сидит такая, - подумал я и сказал, - Я вижу, с вами что-то происходит. Мне кажется, что вы очень переживаете. Вы всегда можете проконсультироваться у любого другого психиатра – это ваше право на втрое, и даже третье мнение. Пока же вы продолжите лечение у другого врача. -Кто это? Вы его давно знаете? -Какое это имеет значение? Поверьте мне, это хороший врач, и я уверен, что ваши отношения с ним сложатся намного лучше, чем со мной… -Имеет. Он – молодой или пожилой? -Это не имеет значения. Он – очень хороший врач – это главное, - сказал я, подумав, - В любом случае – мой прокол. Уязвлённый нарциссизм. Что я должен был делать иначе? Какие лекарства давать? -Имеет. Он, наверное, ваш друг и вы хотите таким образом спастись. Если он немолодой, то ему со мной будет трудно: я - нелёгкий больной. -Вот это правильно, - подумал я, - Я должен выяснить, как он дома. Просить подождать возле кабинета в таком состоянии невозможно. Всё равно он плохо слышит, - стал я набирать номер Вишневского. Ответила мне пожилая женщина: «Добрый день – это говорит доктор Нер. Вы – жена Александра Борисовича, - Вишневский был одним из бывших советских, которые обращались ко мне по имени отчеству. Я отвечал им тем же. -Да. -Каково состояние вашего супруга? -Плохое. Он очень мучается. Вы совсем не смогли подобрать ему правильных лекарств. -Опа, муж и жен одна сатана: сейчас она мне тоже выдаст, что я его травлю. Несколько лет назад она прибежала в панике, потому что он её избил за перерасход денег. Я хотел госпитализировать Вишневского, но она смогла меня отговорить. Понимая, что совершаю ошибку, я только прописал ему увеличение дозы. Облегчало мою вину, наверное, не выявление бреда и галлюцинаций, согласие Вишневского на лечение и обещание больше не ни на кого, и, разумеется, на жену, не поднимать руки. Всё хорошо, что хорошо кончается. «Скажите, Александр Борисович последнее время ударил вас или кого-то другого?» -Нет, он очень плохо себя чувствует – большую часть времени проводит в постели. У него большие проблемы с простатой, желудком, а вы ведь ему даёте неправильные лекарства. -Он угрожал убить себя? – пропустил я мимо ушей и это обвинение. -Нет, что вы. -Он угрожал вам или кому-то другому? -Нет. -Хорошо, оснований для принудительной госпитализации нет, - радостно подумал я и сказал, - Любовь Петровна… -Можно просто Люба… - оборвала меня Вишневская. -Нет, уже, извините. Любовь Петровна. Так вот, Любовь Петровна, ваш муж обвинил меня в попытке отравления. В таких условиях ни один врач не сможет продолжать лечение… -Но вы ему, на самом деле, не помогли… -Извините, Любовь Петровна, но есть разница между не эффективным лечением и отравлением. Да, я не смог предотвратить обострение, но до сознательного отравления – дистанция даже не огромного размера. Кроме того, я не уверен, что ваше образование позволяет вам правильно оценивать лечение. Или у вас тоже, - начал я, но не закончил, ни к чему, продолжив, - Короче, Борис Александрович переходит к другому врачу. До свидания. -Вы тут продолжаете замышлять на меня, - не понял Вишневский, с кем я разговаривал, вот уже на самом деле: глухой не услышит, так переврёт. -Не исключено, что в обострении его психоза сыграла роль и глухота. Как я мог не допустить этого? Мог ли? Речь идёт о моей ошибке или о нашей несовместимости? Очевидно, что нет ни одного психиатра, который подходил бы всем больным. Должен возникнуть некий резонанс, хотя бы не антагонизм, который случается на бессознательном уровне. В таком случае, полного отсутствия созвучия, возможно ли хоть что-то сделать? Взгляд Вишневского не предвещал мне ничего хорошего - я посмотрел на кнопку-тревоги, достичь которую мог, только оттолкнув больного. Придётся попросить его, - вспомнил я шутку диспансера. Нападёт или нет? Будь Вишневский помоложе, он набросился бы на столь ненавистного ему отравителя, но, поколебавшись несколько мгновений, не заметив выраженного страха на лице врага, прикинув силы, он встал и яростно топая, вышел, хрястнув из-за всех сил дверь. Прошло три дня. Я договорился о переводе Вишневского к доктору Куперману. Ту ночь Вишневский заснуть не мог. Тоска, злоба и отчаяние переполняли его. Он вспоминал улыбку на лице доктора Нера и волна ненависти сотрясала всё его тело. Никаких сомнений в злом умысле негодяя Нера у него не оставалось. Всё больше и больше наливаясь самыми враждебными чувствами, Вишневский не мог не только заснуть, но и мгновения усидеть. Неожиданно чёткий план сложился в его голове. Завтра с утра он пойдёт в диспансер и убьёт подлеца. «Я его раскусил. Заплатил за все его злодеяния своим здоровьем. Но других-то он продолжит лечить. Лечить!? Он так же будет травить и всех остальных, таких же невинных и несчастных, как я. Этому необходимо положить конец. Я спасу других. Пусть я и сяду в тюрьму, но я спасу людей. Я не хочу, чтобы другие так же мучались, как я», - лихорадочно, потея, холодея, дрожа, думал и бегал, носился с мыслью и мельтешил по квартире Вишневский. «Но как его убить? Он моложе меня и сильнее. Пистолета нет. Можно купить, но нет ни времени, ни денег. Нож. Но как его пронести, когда всех проверяют на входе? В ботинке». Вишневский рванул на кухню, подобрал соответствующий нож, положил его в ботинок, обулся – благо размер ноги имел 44. Остаток ночи он просидел в полудрёме в кресле, воображая, как по самую рукоятку вонзает своё холодное оружие в ненавистное тело, как течёт из его врага кровь и он падает замертво на землю, никогда уже не способный творить свои злодеяния. -Ты, куда. Саша, - увидела проснувшаяся жена, как её муж ранним утром открывает входную дверь – обычно раньше 10 часов утра он не просыпался. -По делам. -Не надо, Саша, - нутром почувствовала что-то нехорошее женщина. -Надо. Я должен сделать это, потому что никто другой этого не сможет. -Сашенька, подумай о нас, обо мне, о детях, - схватила Любовь Петровна супруга за рукав. Вишневский нанёс ей удар кулаком по голове сверху. Женщина вскрикнула, опустилась на колени, упала. Он вышел и быстрым шагом направился к диспансеру. Любовь Петровна заплакала и присела: «Саша идёт к доктору Неру. Ну, и пусть, он ему врежет, чтобы знал, как лечить людей. Ничего ему за это не сделают – пусть только попробует пожаловаться, мы докажем, что он – не врач, а сапожник», - пошла она в ванную, намочила полотенце холодной водой, обмотала им гудящую, болящую голову, вернулась в спальню и легла на кровать. Вишневский подошёл к диспансеру, когда не было ещё и шести часов утра. Новая мысль озарила его: «Зачем в диспансере? Ясно, что в такую рань он ещё не появился на работе. Прирежу урода здесь». Он достал нож и положил его в карман. Первым появился охранник. Он открыл калитку, прошёл во дворик, открыл входную дверь и расположился за своим рабочим столом, готовясь к длинной, 13-часовой смене. Вскоре пришли регистраторы. Вишневский последовал за ними во двор диспансера и сел на скамейке возле стены. Засунув руку в карман, он поглаживал, нежно лаская холодящее оружие предстоящего убийства, воображая, как вонзает восстанавливающую справедливость сталь в спину врага. Взошло солнце. Летело время. В здании диспансера исчезли сотрудники. Входили и выходили пациенты. Доктор Нер не появлялся. -Испугался, тварь, поэтому и прячется дома, так как знает все свои подлости, - думал Вишневский, - Но ничего, я его дождусь. А, вдруг, он уже прошёл, а я не увидел? Смотрел в другую сторону? Нет, я всё время смотрю на калитку: не мог же он перелезть через забор сзади. Он всё может. Вдруг, ему жена позвонила и сказала? Я его пропустил, - Вишневский вскочил, переложил нож в задний карман брюк и побежал к входу. Дежурил новенький охранник-студент. Он готовился к экзамену. Увидев пожилого, взволнованного чем-то мужчину, он небрежным движением провёл металлоискателем по его спине и бокам. Зазвенело. -Что это? – лениво потянулся охранник. -Это, вот это, - дрожащими руками достал Вишневский домашний ключ из нагрудного кармана рубашки. Охранник кивнул, Вишневский проскочил в диспансер, радуясь своему успеху: «Сейчас я очищу мир от заразы!» - ликовало всё его нутро. Вишневский проскочил на второй этаж, без стука открыл дверь кабинета, где обычно принимал доктор Нер, но на его месте сидела незнакомая ему женщина. -А где доктор Нер? – спросил Вишневский по-русски. -Он сегодня не работает. -А вы кто? – озадаченно-ошеломлённо закричал больной. -Я социальный работник. Что с вами случилось? Как ваша фамилия? -Вишневский. Мне нужен только доктор Нер. Когда он работает? -Вы можете узнать в регистратуре. -Они не говорят по-русски. -Хорошо, идёмте со мной, мне всё равно туда надо, я вам помогу, - почувствовала что-то неладное социальный работник. -Как ваша фамилия? – спросила регистратор Геула. -Вишневский. -Ваш врач теперь доктор Куперман, а не доктор Нер. -Нет, мне нужен доктор Нер. -Зачем? – заподозрила неладное Геула; доктор Нер рассказал ей причину перевода Вишневского. Лоб пациента покрылся потом, он дёрнулся, вытащил руку из кармана, предмет выпал из его руки, издав характерный звук удара металла о камень пола. Все увидели, что это длинный нож. -Михаил, - испуганно заорала Геула, почувствовав, как мгновенно пересох её рот. Находящийся метрах в трёх охранник через мгновение уже стоял рядом с окошком регистратуры, увидел нож, топнул по нему ногой, отбрасывая подальше в сторону. Лоб Михаила покрылся потом: перед его внутренним взором всплыла картина проведённого им несколько минут назад досмотра. Вишневский испытал полное изнеможение, голова его упала на грудь, и он сам рухнул на оказавшийся поблизости стул: «Да, я хотел убить доктора Нера. Я всё равно убью его, чтобы освободить мир. Я не позволю ему отравлять…» -Что он говорит? – заволновалась Геула, хотя и не поняла ни слова. -Он собирается убить какого-то доктора Нера, чтобы он не отравлял, - перевела на иврит оказавшаяся поблизости пациентка. Геула дрожащими руками набрала номер доктора Купермана: «Срочно. Вишневский пришёл убивать доктора Нера». Доктору Куперману не доставило большого труда уговорить Вишневского госпитализироваться. Несколько часов спустя, мне позвонили: «Доктор, Нер, это говорит доктор Лисицына, - Я сегодня дежурная по приёмному покою. Вы помните Вишневского? -Ещё как – он сделал из меня врача-вредителя. -Он хотел вас убить. Я обязана сообщить вам об этом по правилу Тарасовой 1, хотя ваши сотрудники вам всё расскажут, но я получила информацию и обязана довести её до вас.
1 – закон Тарасовой. В 1978 году в Калифорнийском университете училась молодая женщина русского происхождения Тарасова. Студент по фамилии Поддар лечился у психолога. Тарасова отвергла ухаживания Поддара, и он сознался своему психологу, что собирается убить Тарасову. Психолог сказал об этом своему руководителю и тот сообщил в полицию. Поддара вызвали в полицию и допросили, но не сочли опасным и не арестовали. Через три месяца Тарасова вернулась в Университет, и Поддар убил её. На основании этого дела Калифорнийский Верховный Суд постановил два правила: Тарасов I и Тарасов II. Согласно правилу Тарасов I, в случае, если пациент сообщает терапевту о намерении убить кого-то, терапевт обязан предупредить об опасности потенциальную жертву или жертвы. Согласно правилу Тарасов II терапевт обязан предпринимать шаги по защите третьих лиц, которым грозит опасность от его пациента, включая сообщение в полицию об угрозах. возврат к началу. |