|
|
Листопад 3-Морг – это место отдыха реанимированных граждан, - очень серьёзно выпалил Некрасов. -Браво, браво, мудрый ты наш, браво, - закричала Комарова, хлопая в ладоши. -Не прошло и года, - хмыкнула Щукина. -Наверное, скверно умирать в такую погоду, - как бы подумал вслух Вишневский -Не знаю, не знаю, друг мой, ещё не пробовала, Слава Богу, - выдула Щукина ядовитый дым прямо в лицо Ильи. -Умирать всегда плохо, в любую погоду, - очень серьёзно заключил Андрей Некрасов. -Ну, кто бы мог подумать, учёный ты наш, - осклабилась Комарова, отшвыривая щелчком окурок. -Пусть Мишанька скажет, он всё знает, - игриво повела глазками Щукина в сторону молчащего, по своему обыкновению, Веригина. -Иди ты к чёрту, - неожиданно, непонятно почему огрызнулся тот. -Умирать боится, - подумал Вишневский, - Хотя, кто не боится, - почувствовал он неприятный холод в спине. -Вы бы лучше, - хотела что-то сказать Галя Морохова, но была бесцеремонно оборвана Комаровой: «Сходили бы в церкву». -Если есть желание, - улыбнулась Морохова. -Есть, есть и ещё ой как есть, а вот времени нет ни на копейку, - зачастила Щукина, тоже отбрасывая окурок. Вдруг подул резкий, холодный ветер, снёс с деревьев охапки листьев и, ощутив свою наготу, тряся ветками, они зябко поежились, предчувствуя грядущую зиму. Приоткрылась дверь с угрожающей надписью, высунулась голова Людмилы Степановны: «Ребята, пора». В пропитанной специфическим запахом морга, но чистенькой, выложенной красивым кафелем вытянутой комнатке, стояли два больших специальных стола с желобками для стока. На одном из столов лежало голое тело с надписью химическим карандашом на бедре: «Козырев». -Чтоб не перепутали, - подумал Илья, рассматривая синие буквы на трупе, - Он уже не знает, кем был и никогда не узнает. Какая всё глупость. Чего дёргаться-то, когда вот так ляжешь? В ожидании работы, используя выдавшуюся свободную минутку, молоденькая, пухленькая, очень славненькая машинистка подтачивает пилочкой красненькие, лакированные ноготки, смотрится в стоящее на столике зеркальце и время от времени поправляет свою кокетливую завитушку. Пока патологоанатом облачается в халат, фартук и перчатки, толстая, угрюмая женщина лет 50 начинает вскрытие. Патологоанатому лет 40, может быть – 35, а может быть и 45; его совершенно лысый череп не сохранил даже жалких остатков растительности по бокам, карие, выпуклые, выразительные глаза смотрят пристально, изредка чуть прищуриваясь, узенькая полоска усиков подчеркивает пухлость губ. Не завершив еще одеяние, он начинает диктовку хорошо поставленным, спокойно-приятным голосом: «Труп мужчины 50-55 лет от роду…» Дробно застучала машинка. Нетерпеливо, встревожено приблизилась к столу заведующая отделением. Непрерывно комментируя всё, что он находит в трупе, патологоанатом действует отточено профессионально: все его движения чётки, уверенны, аккуратны, ни одного лишнего, ненужного жеста, никакого намёка на суету. -Как красиво работает, - неожиданно подумал Илья и бросил в полголоса Щукиной и Комаровой, - Девочки, хотели бы вы, чтобы вас вот так же, на таком высоком уровне вскрывали? Загляденьице одно, как вскрывает. -Какой же ты всё-таки идиот, - не на шутку взбеленилась Щукина. -Вы только обратите внимание: вскрывает по высшему разряду, одно удовольствие, такому не жалко и отдаться, - не унимался Илья. -Тише, - услышала посторонние звуки Людмила Степановна. -Полнокровный очень, не похож на ракового, - бросает патологоанатом походя, еще не для печати. Галина Ивановна вздрагивает и охает. Все с нетерпением ждут окончательного приговора: будет или нет расхождение диагнозов. Партком впереди. У тела Козырева оказалась особенность: «Никогда не видел ничего подобного, - радостно восклицает патологоанатом счастливым тоном первооткрывателя, - правый надпочечник врос в печень. Выделим находку, чтобы сделать препарат. Буду студентам показывать. Удивительно! -Вот и от Козырева какая-то польза, - подумал Илья и опять не удержался, - Девочки, а что если и у вас такая же прелесть, а вы и не знаете. Зато потом – хлоп и в банку с формалином. Кайф. Студенты увидят. Представляешь, Ирочка, ты, или твой самый лакомый кусочек в такой симпатичной баночке с цветочками, к которой приклеена этикеточка, где написано: «Лучшая студентка 1981 года». -Ты сегодня совсем спятил. Белены, что ли объелся, - зарычала Щукина. -Не смотря на работёнку, как он её любит. На самом деле, интересно: а какие анатомические находки есть у каждого из нас? – думает Вишневский и опять продолжает шепотом, - Ирочка, котик ты наш, сознайся, золотце, хотела бы ты, чтобы и тебя так бы ловко вскрывали – загляденье одно. Вдруг и в тебе есть хоть что-то интересное, нужное и полезное, и обнаружат его вот так же, а ты и не узнаешь, светик. Обидно ведь до соплей. На этот раз Щукина бледнеет как полотно, а в глазах полыхает настоящий ужас: «Чтоб ты сдох, - почти хрипит она, - Иди ты к черту с твоими кретинскими шутками». -Если бы шутки, - переминается с ноги на ногу Илья, думает, - Чего я, на самом деле, несу такую чушь? Ирина – права, - и говорит, - Извини, бес попутал. -У нас находок не будет, - равнодушно бросает Комарова, - Всё, что надо мы нашли при жизни. -Уж это точно, - забубнил Некрасов. -Еврей тоже, - злобно бурчит Чудин. -Кого ты имеешь в виду? – шепчет Голева. -Труп, - поворачивается Комарова. -Да, нет, патологоанатома. Хоть портрет пиши: «Жид в интерьере». Сколько же их на нашу голову на нашей Родине. -Всё-таки есть в нём что-то еврейское, - внимательно присматривается Илья к Чудину. – Встретил бы на улице, так и подумал бы. Только как же он ненавидит евреев… Что они лично ему сделали? Спросить бы, - но Илья боится: у него ведь есть скрываемая бабушка-еврейка. Подведя итог всем сомнениям, патологоанатом ставит окончательную точку над всеми «i»: «Печень большая, «грязная», но рака нет. Цирроз!» -Ну, говорила я вам, - всплеснула руками заведующая Галина Ивановна, сокрушенно качая головой, обводя собравшихся ничего хорошего не предвещающим им взором, - Подвели вы меня под монастырь. Не видать нам грамоты – третье расхождение диагноза за месяц! Опять минус в работе отделения. Опять меня на парткоме песочить будут. Чтоб я еще хоть раз кого-нибудь послушалась… Около двенадцати часов дня в коридоре третьего терапевтического отделения раздалось жуткое завывание, заставившее всех вздрогнуть. -Что это? – вскрикнула Галина Ивановна. -Собака баскервилей, - улыбнулась Комарова. -Это – жена Козырева, - ответила Лидия Викторовна и пригласила ревущую женщину в ординаторскую. -Вы успокойтесь. Пожалуйста. Ну, что делать? Такова жизнь наша. Я понимаю, как вам сейчас тяжело, - непривычно тихим и ласковым голосом говорит Галина Ивановна. Женщина перестала выть, но всхлипывала навзрыд, заливаясь обильными ручьями слёз. С трудом уловив паузу в рыданиях посетительницы, поймав её на вдохе, еще более ласковым и мягким тоном Галина Ивановна сказала, - Вы уж извините нас, ради Бога, но за справками вы придёте завтра. Таков уж порядок. А потом вам надо будет… -А зачем мне справки, - внезапно успокоившись, перебивает женщина заведующую. -Похоронить его ведь надо, - удивленно вскинула брови Галина Ивановна. -Не муж он мне вовсе. Мы и расписаны не были, - совершенно успокоившись, отвечает женщина и обильный поток слез, как по мановению волшебной палочки высох, глаза прищурились, припухлость под ними куда-то пропала, рот приоткрылся и все находящиеся в ординаторской заметили, что дама весьма навеселе. -Похоронить его надо, - перешла Галина Ивановна на свой обычный, рабочий тон. -У меня денег нет. Я 80 рублей в месяц получаю. Мне пальто справить надо, подкладка совсем прохудилась, а зима вот совсем на носу. Похороните вы его сами, - начинает канючить женщина. -Как же так, жить с ним могли, а похоронить не хотите, - от возмущения краснеет бывший лечащий врач усопшего Лидия Викторовна. -Жить, жить, - опять начинает подвывать и заливается слезами, но уже как-то по-новому, дама подшофе, - Он мне копейки не давал, мои пропивал. Да и как мужик, уж прости Господи, ни того, сами понимаете, не маленькие чай,- скабрезно щерится она, - А намедни евойный кум пропил моё зимнее пальто, так я его сейчас должна купить, а получаю я только 80 рубликов. Ну, похороните его, пожалуйста. Ну, я вас очень прошу. -Замолчите гражданка, - рявкает Галина Ивановна, - Больница похоронами не занимается. -Вы же только что сказали, что у вашего пальто прохудилась подкладка, а сейчас - его кум пропил, - еще больше краснеет Лидия Викторовна. -Что вы говорите, доктор? – поднимает голос заведующая, - Только нам и осталось, что разбираться с её пальто и прокладкой, да кто их пропил! -Ну, в виде исключения. Я вам справку принесу с места работы и месткома о моём тяжёлом материальном положении. Я вас очень прошу, похороните вы его. -На водку у вас хватает, - вступает в разговор ассистент кафедры Людмила Степановна. -С горя это, с чистого горя. Живой ведь был, ну, как не помянуть, хотя не муж и не мужик вовсе. Только схороните уж его… -Гражданка, я вам уже всё сказала. Вы нам мешаете работать. Очистите ординаторскую, если не хотите, чтобы я вызвала милицию. Следующие два часа занятий проводил лаборант кафедры Владимир Соломонович Острин – циничный, полный мужчина лет 30, кучерявый и с золотым резцом, хищно поблескивающим при улыбке. Подкалывая студентов, он задавал самые замысловатые вопросы, открыто радовался неправильным ответам, высмеивать которые доставляло ему истинное удовольствие; создалось впечатление, что правильные ответы были ему даже неприятны. При малейшей возможности Владимир Соломонович старался поблистать своей сверх эрудицией, почерпнутой из последних научных книг и журналов, в том числе и заграничных. -Изгаляется, жидовская морда, - пробурчал себе под нос Чудин, - Все они такие. Как же нам от них избавиться-то? -Зачем же, Владимир Соломонович, вы утруждаете себя, доказывая нам, что мы все такие круглые дураки? Неужто вы совсем забыли как сами, не так уж и давно, сидели за этими же столами на этих же местах и хлопали ушами, когда какой-нибудь большой ученый возил вас, извините за выражение, мо…, то есть лицом об стол? Лучше расскажите нам что-нибудь умное и полезное для экзамена, чтобы пройдут годы, а мы вас вспоминали добрым словом, - сказала Комарова. Удивленно откинувшись, Острин замолк, покраснел и неожиданно заговорил совсем другим, человеческим голосом. Правда, через некоторое время, вместо медицинских тем завязалась общая беседа на житейские темы и перед концом занятий Владимир Соломонович, гордо сияя, показал всей группе цветную фотографию девочки лет 10 – точная копия отца. Завершила день нуднейшая лекция завкафедрой Веры Ивановны - очень пожилой женщины с пожатым, сплошь покрытым морщинами лицом и вздернутым носом, разделяющим небольшие, злые глазки. Из-за какой-то болезни ноги Вера Ивановна очень сильно хромала и ходила всегда с палочкой. Посещала лекции, в лучшем случае, половина студентов потока и лишь немногие делали это по собственному желанию в погоне за знаниями – к экзаменам почти все готовились по учебникам, - а не из страха, так как за прогулы могли лишить стипендии. Вишневский получал неоднократные предупреждения от «господ начальников потока» - так он называл старосту потока и группы, до поры до времени, не обращая на них никакого внимания. Но в тот день шестое чувство подсказало ему, что искушать судьбу больше не стоит и оно (это чувство номер шесть), оказалось совершенно правым. -Если бы ты не пришел сегодня, то я бы подала рапорт в деканат о снятии тебя со стипендии, - увидев Вишневского перед лекцией, вместо «здравствуй», выдала ему староста потока. -Всему своё время, - ответил Илья и сел на последнем ряду возле Гали Лебедевой. Много лет она занималась бальными танцами и потому, естественно, что они начали обсуждать проблемы современного и классического танца. На самом интересном месте их беседы лектор Вера Ивановна на мгновение смолкла, а затем раздраженно бросила: «Вон, та пара. Да, да, вот вы. Я обращаю на вас внимание не потому что вы такие уж красивые или достойные, а наоборот, потому что вы мешаете всем нам работать. Еще одно замечание и я вас с позором выставлю из аудитории». -Вот выдра, - прошептала Галина, когда она и Илья взялись за книги: не терять же время совсем уж даром. Но вскоре чтение Вишневскому надоело – уж очень сильно мешала Вера Ивановна и он начал рассматривать собравшихся. Взгляд его упал на первый ряд. В середине сидела самая большая любительница лекций – маленькая, толстенькая, белобрысенькая Любочка Сергеева. Она вообще была украшением курса. За все годы обучения в институте она не пропустила ни одной лекции: даже температура 39 не могла остановить её. Любочка всегда занимала центральные места на первых рядах прямо перед носом преподавателя. Дай ей волю, так она бы села на саму кафедру, а то и на колени лектору. Заняв боевой пост, Любочка лихорадочно записывала всё выходящее из-за рта лектора, не исключено, что и покашливания. Если лектор, может быть, специально из-за Сергеевой, просил аудиторию немного послушать его, понять, а потом уж писать, то, повинуясь приказу, Любочка клала ручку и преданно-собачьими глазками пожирала вещающего истины, пока опомнившись, не продолжала строчить. Каждому заглянувшему в её конспект, прежде всего, пришел бы на ум вопрос: «А на каком собственно языке написан этот безобразный частокол каракулей?» непонятно даже идущий ли слева направо или справа налево, а то и сверху вниз, да еще вперемежку с многочисленными кляксами – она всегда писала лишь перьевыми ручками. Неясно, понимала ли сама Сергеева свои иероглифы, готовясь к экзаменам. Вероятно, это было для неё и не обязательно, важнее было показать свою преданность и запомниться. Но она лишь раздражала лекторов на лекциях и преподавателей на практических занятиях. Один из них – здоровенный, молодой мужик-ассистент кафедры патологической анатомии в сердцах бросил: «Вы, Сергеева, не студентка, вы пародия на студента. Прекратите, немедленно, пачкать бумагу». Только уже через несколько секунд Любочка взялась за старое, как будто бы ничего не случилось. На все экзамены она проносила под юбкой учебники и конспекты. Но за все годы обучения её поймали и выгнали только один раз с экзамена по патологической анатомии, которую она, всё-таки сдала, пусть и с третьего раза. Совершенно случайно Илья узнал, что Сергеева – единственный и очень поздний ребёнок пожилых родителей, которые очень хотели детей, но много лет не могли их иметь. Таким образом, появилась Любочка - больной и несчастный человек, который навсегда останется один и проторчит всю свою жизнь где-нибудь на участке; самое большое, на что она будет способна - посылать своих больных на консультации. -Какая всё нелепость, - подумал Илья, и взгляд его упал на Некрасова. Пройдёт несколько лет, он защитит диссертацию, станет старшим преподавателем кафедры акушерства и гинекологии и внезапно умрёт после операции на открытом сердце, не оставив за собой никакого: ни жены, ни детей, ни родной души. Но пока же Андрей сидит на лекции, и никто не знает, что в его сердце гнездится порок, который вскоре декомпенсируется. Как никто не ведает, что одна из беременных на потоке родит мёртвого ребёнка. Другая – девочку, которая заболеет шизофренией. Недалеко от двери шушукается молодая пара: Валентин и Валентина. Они поженились всего несколько дней назад. Валентин – прапорщик. Валентина – хирургическая медсестра. Через пять лет Валентин начнёт пить, потому что Валентина окажется бесплодной. Валентин утонет в Москве-реке после одного из своих обильных возлияний. Валентина тоже запьёт. Потом сойдётся с простым работягой, который будет её бить, приговаривая: «Учёная больно». Недалеко от Валентина сидит Ирина Горелова. Она не могла поступить в институт 5 лет. Несколько месяцев спустя она получит столь долгожданный диплом врача. Пройдёт пару лет и, одним совсем не прекрасным вечером, её изнасилуют недалеко от дома и бросят на трамвайные пути, сломав первый шейный позвонок. Водитель трамвая успеет остановиться в самый последний момент. Ирину спасут, но она навсегда останется обездвиженной, одинокой и всё время спрашивающей: «Почему он меня не задавил?» Илья вспомнил историю Щукиной, которую она рассказала ему на одной из вечеринок, находясь в серьёзном подпитии. Как-то на первом курсе после занятий она шла домой. Возле неё остановились «Жигули». Водитель спросил: «Как проехать на Кременчугскую улицу?» Ирина начала объяснять и «дообъяснялась». Через два месяца она уже сделала от него свой первый аборт, общее число которых за последующие годы общения с этим оказавшимся женатым мужчиной, она забыла, сбившись со счета. Через несколько лет, любовник бросит ее, Ирина останется одна, но сможет родить мальчика, от одной из своих случайных связей. Имя отца ребёнка она не откроет даже своей лучшей подруге. Продвинется Щукина и по служебной лестнице, став заведующей одного из самых больших подмосковных противотуберкулёзных диспансеров. Комарову муж застанет с её очередным любовником. Мужчину он изобьёт, а неверную жену выгонит. Любовник Зинаиду оставит. Она будет менять мужчин до тех пор, пока сохранится её умение обольщать. Чудин станет директором дома престарелых в провинции. Веригин до самой пенсии проработает участковым врачом, так и оставшись один. Галина Морохова тоже не найдёт себе пару, но сможет стать хирургом и уедет в маленький провинциальный городок, который она выберет, потому что в нём находится понравившаяся ей церковь... Вскоре, они расстанутся, большинство навсегда, никогда больше не встретятся друг с другом. История почти 100 человек их потока польётся своими путями, петляя, извиваясь, стремясь в неизвестное, иногда вливаясь в столь пугающее известное. За небольшим исключением, жизнь большинства студентов того потока в явную трагедию не обратится. Почти все обзаведутся семьями и детьми. Будут исправно ходить на службу. Но некоторые убегут от оскорбительно-нищенского врачебного существования в торговлю и бизнес. Несколько человек погибнут в бандитских разборках. Найдутся уехавшие заграницу. Оставшиеся испытают Перестройку и Гласность. Переживут развал страны начала 90-х годов. Доживут до ХХ1 века. Будут неумолимо приближаться к пенсии, а затем и к своему естественному концу. Жизнь каждого закрутится в своём водовороте, завершающемся всегда одним и тем же. Уход всех будет замечен лишь их самыми близкими родственниками... «Две цифры через чёрточку на могиле – какая банальщина, но ничего интереснее не придумали, похоже, что и не придумают», - думает Илья. Лебедевой тоже надоело читать. Она отложила книгу и, не исключено, что, перехватив взгляд Вишневского, прошептала: «Сергеева – дебилка. На психиатрии нам это подтвердили. Преподаватель рассказала, что после войны ещё большей степени дебилка поступила в мед, потому что была фронтовичкой. Она еле-еле сдавала экзамены – только после того, как писала жалобы в партком; вступила в партию на войне. Только психиатрию она смогла проскочить с первого раза и без кляуз, поэтому и стала психиатром». На перерыве Щукина и Комарова вышли покурить во двор. К ним присоединился и некурящий Вишневский. -Охмуряет тебя Галка Морохова, - бросила Щукина. -Всё-то ты знаешь. -Что ей еще остаётся: столько лет так хотела, чтобы её Мишанька трахнул, а он сам по себе, самоудовлетворяющийся наш, ему и не нужен никто, - усмехнулась Комарова. -Может у него просто не стоит? – предположила Щукина. -А ты проверь, чего попусту гадать-то, – хмыкнул Вишневский. -Нет у меня времени на такие глупости, - зачастила Щукина, - не моё это дело. Тебя жалко: того и гляди, как наша баптистка станешь в Бога верить, а его-то и нет. Всё это сказки для детей. Опиум для народа. Правда, Зиночка? -Правда, Ирочка. Ничего нет. -Не было, нет и не будет, - поковырялся веточкой в земле Вишневский. -Вот я и говорю. Наша баптистка, она-то понятно, от несчастной любви – три года служила Мишкиным хвостиком – потянулась в небеса, на земле её никто не удовлетворяет. А тебе-то чего не хватает? Видели мы сегодня, как вы прогуливались от метро. Экая парочка, чистое загляденье. -Грязное загляденье. Видели, так посмотрите, - резко бросил Вишневский и вошёл в отделение, по дороге подумав, - Следовало сказать: «Да ты ревнуешь». Чего я, на самом деле, взорвался? Что со мной происходит? Неужели и, вправду, депрессия? -Экие психи в нашей группе. Всех бы их закрыть в Кащенко и лечить инсулиновыми комами. Пойдём, Ирочка, и мы, урок скоро, звонок уже прозвенел, - забросила окурок в заросли крапивы Комарова. Завершилась томительная лекция Веры Ивановны. Стремясь пополнить хранилище бесплотных теней минувшего, скользил в небытие, увлекая за собой пока живущих, ещё один день их жизни. Сбросив халаты, студенты высыпали на больничный двор. -Моё почтение господам подординаторам, - весело помахала рукой Комарова, первая, отделяясь от группы. -До свидания, друзья мои, - выдохнула Щукина, которую в проломе забора уже ждал любовник, специально приехавший за ней на своих «Жигулях». -Непорядок, почему любовник Комаровой её не встречает? – внимательно наблюдал Некрасов, как крепкие мужские руки подхватили Щукину. -Занятой, - желчно усмехнулся Веригин. -Он просто боится её мужа – очень серьезный мужчина, - сказал Вишневский. Растворяясь в бурлящем океане гигантского города, и остальные студенты вслед за Щукиной через ту же дырку в заборе покинули сонное царство – окружение третьей терапии, где на старинных деревьях доживали свой короткий век золотистые листья. Время от времени один за другим они срывались с породивших их веток и медленно кружась, вальсировали свой первый и последний танец, оказавшийся для них пляской смерти. С тихим щелчком – лебединой песней ушедшей жизни – листья падали на холодную землю в объятия их быстро жухнущих собратьев, безжалостно сгребаемых в погребальные кучи уже разбросанные по всему двору. Пройдёт совсем немного времени и горьковатый запах прощания с ещё одним летом печальной дымкой наполнит больничный двор и заструится ввысь, на глазах тая и сливаясь с мириадами других, тоже свершающих свой таинственный кругооборот частиц. возврат к началу. |