|
|
Листопад 2-Успеть бы, пока он жив, - встала Людмила Степановна и повела группу в палату. Всего несколько часов назад Вишневский видел Козырева с женщиной в коридоре. Сейчас же в неудобной позе - неестественно откинув руку и подвернув ногу - он лежал на придвинутой к окну кровати, с которой упала, оставшись никем не поднятой за ненадобностью, подушка, трагически скорчившаяся возле приоткрытой тумбочки, и наполовину съехал матрас, обнажив старую, панцирную сетку. Приоткрытые глаза Козырева уже не видели мир, распахнутый рот шумно хватал свой последний воздух, судорога изредка пробегала по рукам и ногам. Семеро соседей Козырева убежали в коридор, а восьмой, не имеющий сил последовать их примеру, закрылся одеялом с головой, чтобы ничего не видеть и, по возможности, не слышать. Людмила Степановна подняла подушку, выровняла несопротивляющееся тело, помяла живот: «Ребята, обратите внимание на кожные звёздочки, вам повезло - не каждый день увидишь такие, и пропальпируйте его печень. Чувствуете, какая огромная, спускается в малый таз. Как, кстати, называются звездочки? -Телеаннио…, - мгновенно выпалила Щукина, которая при первой же возможности, если имела хоть какое-то понятие, пыталась создать у преподавателей видимость своих знаний, и очень часто это срабатывало. -Тепло, - качнула головой Людмила Степановна. -Телеангиэктазия, - достала-таки из закромов памяти Щукина нужное определение. -Молодец. А остальные, что же молчат? Не знают? -Просто у остальных скорость реакции не такая быстрая, как у бегуна на 100 метров, - ухмыльнулся Вишневский и был награждён соответствующим взглядом Щукиной. Студенты стали один за другим осматривать тело больного. -Ну, как называется его состояние? – приподняла веки умирающего старший преподаватель. -Кома, - не дав никому опомниться, вновь выдала Щукина. -Молодец. В палату вошла заведующая: «Людмила Степановна, если вы не возражаете, то пусть ваши молодые люди вынесут кровать с Козыревым из палаты в коридор и поставят её в углу возле окна. Ему всё равно помирать, а остальных больных пожалеть надо: больно он их пугает. Вон бедняги все со страху в коридор убежали». -Конечно, конечно, Галина Ивановна, - посмотрела на студентов сотрудник кафедры госпитальной терапии. -Для этого нас и сорвала, поганка, - пробурчал Веригин, - Нужна была ей рабсила. После того, как мужчины выполнили свою задачу, сестра принесла ширму и отделила ей уходящего в лучший мир от посторонних взглядов. -Если завтра он умрёт, а так и будет, то мы идём на вскрытие, - заглянула за перегородку Людмила Степановна. На следующий день Вишневский приехал на ближайшую к больнице станцию метро пораньше, чтобы тихими переулками и увядающим парком пешком дойти до отделения – в хорошую погоду он любил такие прогулки. На эскалаторе он столкнулся с Галиной Мороховой: «Ты тоже любишь утренние променады?» -«Осенняя пора – очей очарованье». Но, если изредка, то в кайф. Слушай, тебе учиться-то, ещё не надоело? -Ещё как. Четыре года училища и здесь шесть лет отбарабанили и седьмой начали. Страшно подумать – 11 лет жизни. -Самых лучших, заметь. Куда уходит молодость? И я всё никак не войду в ритм. Ещё свежи воспоминания о лете. Да ещё те воспоминания, - лучше бы их не было, - про себя проговорил Илья и продолжил, - Всё-таки шесть лет подряд тяжело заниматься. Да и осень, кроме того, что начало учебного года, время гнетущее. -Ничего, это ведь последняя. Следующая осень будет совсем другая: ни практических, ни лекций, ни группы, ни зубрёжки. Я иногда с трудом верю, как мы вызубрили все эти анатомии, патанатомии (патологическая анатомия), патшизу (патологическая физиология). Сейчас хоть до госэкзаменов можно чуть расслабиться, - поправила волосы девушка. Некоторое время они прошли в молчании. Проскочили (случайно ли?) нужный переулок, позволяющий срезать значительный кусок пути, и потому продолжили путь по проспекту. -У тебя есть возможность после окончания института попасть на кафедру? – спросил Илья. -Конечно, нет. Детские мечты. -Но ведь ты у них не первый год в кружке, занималась научной работой, есть статья, даже работала там? Из тебя может выйти хороший хирург. -Ну, и что? -Кто же попадёт? -Попадёт тот, кто должен попасть. -А вдруг? -В таком деле вдруг быть не может. Еврей попадёт на кафедру, если у него будет очень большой блат. Не комсомолец, как я, наверное, не попадёт и с очень большой волосатой рукой. Комсомольские активисты, на уровне бюро, пройдут и без блата. Самое неважное здесь – это посещение кружка, научная работа, писание статей. Так что, никаких вдруг, у нас всё идёт по плану. -«Я наших планов люблю громадьё». Счастливые вы – плановики и бухгалтеры, знаете всё заранее. -А у тебя разве не так? -Нет, у меня – вдруг. -Это плохо, - задумчиво произнесла Галя, - Значит нельзя предвидеть, что ты выкинешь. -Вот это точно. Пути Господни неисповедимы. -То Господни, а то твои, есть разница. -Есть две большие разницы, а то и три, - улыбнулся Илья, - Ещё две недели назад я не мог предвидеть, в каком состоянии буду сейчас. -А в каком? -Я тебе лучше всё напишу и пошлю бандеролью. Кстати, о птичках, я ведь даже не знаю: я думаю или мне думается. Скорее всего, последнее. Кроме того, почему бы тебе не еврейке, столько лет проторчавшей на кафедре, не вступить в комсомол и не попасть туда, куда ты так хочешь? С тебя, кстати, не убудет. Это удел миллионов, и ничего, продвигаются, а ты ещё и другим сможешь пользу приносить, намного большую, чем члены комсомольских бюро. -Во-первых, я тебе уже сказала: туда недостаточно быть не евреем и комсомольцем, и в этом случае нужен блат. Но даже если бы я знала, что таким путём попаду, я бы всё равно этого не сделала. Есть границы, которые я не переступаю. Ты ведь знаешь, я верю в Бога. -Эту тему мы обсуждали, скоро продолжим. Ну, и верь себе на здоровье. Одно другому не мешает. Разве не оправдывает такая цель такие средства? -Нет. -Но, извини, ты же сдавала и, Слава Богу, удачно научный атеизм. А вскорости отбубнишь и научный коммунизм – совершенно редкая помойка. Ну, и что? -Если бы отказалась сдавать научный атеизм, то меня просто выгнали бы из института. Но ведь ты помнишь, как мы его сдавали. Я всё списала, бездумно, отключившись, как попка отбарабанила по бумажке, была уверена в оценке - уд, а получила, не что-нибудь, а отлично. Для меня – это был удар. Я мечтала о тройке, и на тебе. Отбарабаню и научный коммунизм, потому что без этого не получу диплома. Но вступать в комсомол – это совсем другое дело. Надо лицемерить, кривить душой, говорить какие-то слова, в которые сам не веришь, о том, что ты хочешь вступить в эту контору… -Я не хочу, - ввернул Илья. -Ну, вот видишь, ты уже вступил. -То в партию вступишь, то в дерьмо. Ошибки молодости, но… -Какое тут может быть «но», - перебила Галя, - Я не вступила даже после школы, когда после третьего провала на вступительных экзаменах мне все говорили, что без этого у меня нет никаких шансов поступить в мединститут… -Пропустили. Проглядели. Ай, как упала бдительность. Куда она только бухнулась? -Как видишь, уже кончаю, пусть и ценой потери стольких лет и учёбы в училище. Уж если я тогда не покривила душой и не вступила в эту атеистическую организацию… -Я думаю, что как раз в этом ты глубоко ошибаешься: это просто никакая организация, с точки зрения убеждений, конечно. Это - лишь трамплин в карьеру или поручни, как будет угодно. Но причём здесь убеждения? Абсолютно ни при чём. Ими там давно и не пахнет. Убеждения лишь мешают. Настоящий комсомолец – это человек без всяких убеждений, в этом-то и вся его прелесть. Партия сказала: «Надо» – комсомол ответил: «Есть». -Вот видишь, я не подхожу - у меня они есть. После непродолжительного молчания они заговорили о Боге и о Вере. В последнее время они часто заводили разговоры на эту тему. -Я задам тебе детский вопрос: «Для чего жить, когда всё равно умрёшь?» До меня, его спрашивали многие. Похоже, что первым начал интересоваться этим предметом Гильгамеш. Особенно забавно выискивать ответ, когда дела не вытанцовываются, и вообще чувствуешь себя мерзопакостно и гадко. -Кто он такой, этот, как его, Гильгамеш? -Простой знатный житель Шумера, то бишь шумерец, живший эдак 5000 лет тому назад. Пару сотен лет больше или меньше, никто не помнит. И так, зачем? Детский, банальный вопрос, который нормальные взрослые люди не задают. -Ответ есть, только ты не хочешь им воспользоваться. Ты как слепой умирающий от жажды перед полноводной рекой. -Да видно не те у меня палочки и колбочки в сетчатке и без очков не слышу. Вот животное ни о чём постороннем не помышляет, не отделяет себя от своей физиологии, и хорошо. Есть и люди, которые тоже не берут это в голову. -И очень много. -Абсолютное большинство. Как говорится, - «меньше знаешь – крепче спишь». Только если Он всё это сварганил, то для чего этот гигантский спектакль без цели и смысла? -Так и должно быть. Есть смысл, и есть цель. Так Он создал и это Его тайна. -Тайны мадридского дворца. И куда же всё идёт? -Всё идёт к Нему. Он всё сделал, чтобы человек пришел к нему. -Что-то я этого ещё не заметил, ах, я и забыл, у меня патология зрения. Но на кой чёрт тогда столько путей ведущих от Него и почему я слеп, не по Его ли воле? -Бог дал человеку свободу воли, чтобы он добровольно полюбил Творца. Без выбора – это была бы навязанная любовь, которая и не любовь вовсе, - вздохнула Галя, - Никому она не нужна, а уж Ему, тем более. -А зачем вообще Его любить? С какой это стати? За что? -Любовь – это основа жизни. Он создал мир из любви и любовью. -Что-то не заметно. А если я не вижу и не слышу без очков? -Ты – грешник. -Значит, марш в гиену огненную. -Силён бес, это он искушает человека. -Отсюда следует, что я должен поверить ещё и в беса, то есть сразу же в двоих, когда я и в одного-то не верю. Хотя, в беса поверить намного проще. Только как же быть с днями творения? Раз, два, три, четыре, пять вышел зайчик погулять, «и увидел Бог, что это – хорошо». А вот я вижу, что весьма хреново, а в лучшем случае – хреновато. -Тяжело тебе будет жить, если не поверишь. Сейчас много молодежи идёт в церковь. Ведь без этого у человека - пустота в душе, а это – самое страшное. -Всё равно, «всё суета сует и томление духа». -Это хорошо, что ты читаешь святые книги, хотя пока и не принимаешь их из-за гордыни. -«Блажен, кто верует – тепло ему на свете», - взял Вишневский девушку за локоть. -Не знаю тепло ли, но тебе тяжело – это точно, - проговорила Галина, - У тебя, никак депрессия? -Кому легко? – кивнул Илья, подумав, - Тебе бы в психиатры. Или у меня всё на лице написано? -Ты ищешь, но не хочешь найти. -А может быть, не могу? Может, я бы и хотел бы, да не верится? Посмотри ещё раз вокруг. Не так уж прекрасен твой мир, о Господи. -Мир прекрасен. Ты просто не хочешь согласиться с этим. -Хочу, да мир не даёт, - сказал Илья и вспомнил, как подобные мысли о Боге, о жизни он попытался некоторое время тому назад высказать Щукиной, но был тут же оборван: «Да ты резонёрствуешь, друг мой. Не забудь - это ведь один из главных признаков начинающейся шизофрении. Будь проще – радуйся жизни». Сегодня, вчера, годы назад, в обозримом будущем широкая машинная река – Ленинский проспект – шумела, шумит и будет шуметь. Берега её, в такой час наполненные толпами прохожих, в основном спешащих на работу, добавляли свои мелодии. Всё вместе сливалось в непрерывный гул - симфонию жизни, непрерывно исполняемую одной из центральных многокилометровых артерий города. -А что тебе дала Вера? -Всё. Всё изменилось. С тех пор, как я поверила, я стала совершенно другим человеком и живу совершенно иначе. Мир таков, как ты смотришь на него. -А если это лишь сказка, не имеющая никакого отношения к действительности? Просто она помогает тебе и ещё многим. Но и то хорошо. Вам легче, чем нам. Особенно в депрессии. -Вот видишь. Ты всё сам сказал. С шумного проспекта они свернули на больничный двор, и чем дальше они углублялись в него, тем тише и тише становилось, пока не укрытый главными массивными корпусами, он не затих удивительным умиротворением осени. -Вот мы и пришли, - открыл Илья скрипучую дверь терапевтического корпуса, пропуская молодую женщину вперёд, - Спасибо за содержательную беседу. -Мы продолжим, - улыбнулась Галя. -Охмурить хочешь. -Зачем? Ты должен до всего дойти сам. -Если только не до ручки. Ординаторская – большая комната в три окна на первом этаже, вся заставлена столами. Самый большой из них принадлежал заведующей. Начальственный стол расположили отдельно, возле стенки. Это позволяло его хозяйке Галине Ивановне обозревать рабочие места всех своих докторов, в том числе и место отдыха дежурного врача - высокую кровать, на которой во время всех сходок отделения обычно сидели, а точнее полулежали, несколько счастливцев, не успевших захватить свободные стулья. Отделение было клиническим, то есть учебной базой кафедры госпитальной терапии мединститута. Потому кроме постоянно работающих врачей там всегда были интерны, ординаторы и группы студентов со своими преподавателями. День отделения начинался в ординаторской с собрания – утренней пятиминутки – всех уже врачей и собирающихся стать ими. Иной раз, эта «пятиминутка» затягивалась часа на два. Высокий, спокойный, чуть заикающийся мужчина лет 30, ординатор первого года – Виктор Алексеевич – провёл бессонную ночь; состояния больных не позволили ему воспользоваться манящим покоем кровати ординаторской. Он недавно приехал из маленького волжского городка и говорил чуть окая. Виктор Алексеевич рассказал о трёх тяжелых случаях в отделении, которые не дали ему не только поспать, но и прилечь, и в заключение, сообщил о смерти Козырева. -Да, кстати, - вдруг вспомнил он, - Что за чёрт. Вечером вдруг какой-то тип залез на окно и показал мне все свои прелести. Что это за номера? Врачи отделения – все женщины - весело смеются. «Он ещё просто не знал, что в отделении, наконец-то, появился мужчина, - сказала полная, предпенсионного возраста Евдокия Ивановна, - А так, он уже несколько лет всех нас радует своими мужскими достоинствами, даже меня – девушку отнюдь не первой молодости. Уж сколько раз вызывали милицию, да что толку: пока они приедут, его и след простыл. Каково быть женщиной. Вам за это, то есть за женское добро, деньги платить надо, а нам всё бесплатно покажут, смотри – не хочу». Все опять засмеялись. -И чего здесь хорошего? – покраснела совсем молоденький интерн, только-только окончившая дневное отделение института Ольга Прокопьевна. -Уж вам-то, Олечка, грех не знать: вы ведь на днях психиатрию сдавали. Люди удовольствие получают, - смеётся заместитель Галины Ивановны Евгения Михайловна – крашенная под блондинку очень полная дама лет пятидесяти с выпирающим вперёд толстым носом. -За что же их тогда судят, – серьёзным тоном спросил Виктор Алексеевич, - Если у них влечения? -За влечения-то и судят, - продолжала смеяться Евгения Михайловна. -Я понимаю, тема захватывающая, но давайте вернёмся к нашим баранам, - призвала Галина Ивановна своих подопечных к порядку, - Ну, какой же диагноз мы поставим умершему Козыреву? Молчание – знак согласия. С чем только? Заведующая прочитала историю болезни, анализы, различные выписки, показала рентгенограммы: «Ну, так что же: цирроз или рак печени? За цирроз говорит длительный алкоголизм больного…» -«И вся история моя – история болезни», - не способный пока включиться в рабочее состояние, опять вспомнил Вишневский Высоцкого. -Но желтуха его похожа на механическую, - заметила лечащий врач умершего – миловидная женщина средних лет с пышной прической, колечками в ушах и перстнем на безымянном пальце левой руки – Лидия Викторовна. -Да, и на рентгенограмме есть разворот 12-перстной кишки, что обычно бывает при раке, - поддержала диагноз Лидии Викторовны старший преподаватель кафедры Людмила Степановна. -Не раковый он, не раковый. Ну, поверьте моему опыту, - бросила Галина Ивановна, - Ну, а вы, Евдокия Ивановна, что вы думаете, - повернулась она к самому опытному врачу отделения. -Когда заведующая разменяла пятый десяток? Год или два назад? – подумал Вишневский. -Я, Галина Ивановна, всё-таки тоже больше склоняюсь к раку. Но давайте напишем, что речь идёт о циррозе печени, на фоне которого, скорее всего, и развился рак. И волки сыты, и овцы целы. -Боже мой, о чём идёт речь? – неожиданно подумал Илья. -Не бывает так, не бывает. Вы, как всегда, хотите быть дипломатом, а мне надо принимать решение. Речь идёт об отделении. За несовпадение диагнозов нас на парткоме бьют. -Мало бьют, ох, и мало, - неожиданно и, разумеется, про себя рассмеялся Илья. Галина Ивановна колебалась, шумно спорила, перекрикивая докторов своим высоким до писклявости голосом, но, оставшись в единственном числе, в конце концов, согласилась с мнением большинства, махнула рукой, вздохнула, в сердцах бросила: «Ладно, будь, по-вашему. Подведёте вы меня под монастырь. Чует моё сердце, ох, и чует». Решение принято. Продолжая скрипеть сердцем, пером и поругиваясь, Галина Ивановна оформила историю болезни умершего Козырева и все пошли в паталогоанатомическое отделение. Тёплый осенний день. Ласковый ветерок игриво пробегает по больничному двору, запутывается в кронах высоких неумолимо желтеющих и лысеющих деревьев, с трудом вырывается из их объятий и устремляется ввысь к свободе и свету бесконечного пространства. Несколько человек в чёрном толпятся возле маленького строеньица с двумя дверями, одни из которых ведут родственников и друзей усопшего в ритуальный зал, а другие предупреждают всех грозной надписью: «Посторонним вход строго воспрещён». Двое мужчин почти вносят в ритуальный зал тихонько подвывающую женщину – уж видно нет сил и плакать. Двери закрываются. Жизнь продолжается. В ожидании начала вскрытия студенты решили подышать свежим воздухом и погреться на солнышке - когда-то ещё придётся: зима на носу. Бабочкина и Щукина закурили. -Ну, знаете, что такое морг? – чуть наигранным голосом произносит толстяк Некрасов. -Юморной ты наш, - скривилась Бабочкина, - Я ещё в первом классе знала. -А я не знаю, - как всегда кокетничая и строя глазки, покривлялась Голева. -Чему же тебя столько лет учили, да всё зря, - поднимая свои густые брови вверх, выпускает колечки дыма Щукина. -А всему понемногу, да только не этому, - жеманно пожимает плечиками Голева, - Я, да будет вам известно, даже с парашютом прыгала. -Лучше бы без него, - блеснула в уме Вишневского мысль, от чего он передёрнул плечами, подумав, - Какая же я стал скотина. -Как же он тебя выдержал? – пробормотала Щукина, окинув взглядом весьма солидные габариты соученицы. -По спецзаказу пошили, - фыркнула Бабочкина. -Чего прыгала-то, с перепугу, небось, – придя в себя, не удержавшись, вставил Вишневский. -Должна была себе доказать, что тоже могу, - гордо произнесла Голева, - Я всё хочу испытать. Я и ребёночка завела одна, потому что тоже себе доказывала: пусть меня замуж никто не берёт, а я всё равно могу, да не только забеременеть, но и вырастить. Вот посмотрите, какой человек выйдет из моего сына. Вся страна его ещё узнает. -Лишь бы не из судебной хроники, - подумал Илья и сказал, - Не жизнь, а учебник геометрии Евклида. -Всегда-то хочешь уколоть и обидеть, - скривилась Светлана. -Извини-прости, дурака, ради Бога, честное слово не хотел тебя обижать, - искренне проговорил Вишневский. -Всё-то ты врёшь, друг мой, всё врёшь, - посмотрела Щукина на Вишневского. -Что есть истина? -Скоро увидишь, - хмыкнула Бабочкина. -Да будет поздно. возврат к началу. |